Последняя каравелла
Священной волей дона Себастьяна
Взметая над простором океана
Имперский флаг
И не внимая пению и пеням,
Навстречу дымке и навстречу теням
Ты шла во мрак -И не вернулась. У какого порта
Лежишь ты ныне, тиною затерта?
В какой стране?
Уже давно грядущее не с нами,
Его же блики – сумрачными снами
Летят ко мне.Чем горше доля славы нашей прежней,
Тем в сердце и мятежней и безбрежней
Моя мечта.
В ее морях, вне времени и меры,
Но силою неистребимой веры
Плывут суда.Когда, не знаю; знаю, что когда-то,
Случайно глядя в сторону заката,
Увижу, как
Ты выплыла из пены точно та же,
И та же дымка вьется в такелаже,
И вьется – флаг.
Молитва
О Господи, ниспала темнота!
Мы рвались, мы не вырвались из плена:
И нам осталась наша немота,
Сиротство наше – и морская пена.Судьба нам душу пламенем зажгла,
И старая надежда дорога нам,
Что этот жар не выгорел дотла
И что воспрянет с новым ураганом.Пошли же бурю и гони нас в путь -
За пораженьем – или за победой:
Дай горе, счастье, дай хоть что-нибудь,
Хоть где-нибудь – но покориться не дай!
Пятая империя
Увы – живущим в доме,
Увы – достигшим благ,
Кому не станет в дреме
Милее и знакомей
Покинутый очаг.Чьи дни текут счастливо!
Кто не судил судьбу!
Кому взамен порыва -
Вседневности разжива
В прижизненном гробу.Столетья нашей боли
Лежат пластом к пласту.
Мы люди, лишь доколе
Иной желаем доли
И борем слепоту.Их минуло четыре -
Прогреженных эпох, -
И вот в театре-мире
Восстал из темной сыри
Предутренний сполох.Европа, Рим, Эллада
И царство христиан -
Ушли путем распада,
Но веси нет и града,
Где умер Себастьян!
Сокровенный
Ясная примета
В утренней тени:
На Кресте у Света
Розы – наши дни.Что нам издалека
Новый день принес?
На Кресте у Рока
Розою – Христос.Увенчала ж те
В света переменах
На Страстном Кресте
Роза Сокровенных.
Третье
Слагаю рукопись от боли,
Уже почти не наяву.
Все меньше жизнью – и все боле
Тобою, Господи, живу.Твоя строка, твоя страница
Пустую жизнь животворят,
Но долго ли еще молиться,
Не уповая на возврат?Придешь ли в образе Христовом,
Чтоб истуканы раздались,
И отворишь ли за покровом
Иную Даль, иную Высь?Всегда ли, вещаный эпохам,
Всегда ли будешь сокровен?
И весь ли расточится вздохом
Великий трепет наших вен?Когда придешь, когда позволишь
Предчувствию облечься в плоть?
Сиротство и тоска – доколе ж,
О Греза наша, наш Господь?
Штиль
Что за край, о котором рассказу
Без конца предается прибой
И которого перед собой
Мореход не увидел ни разу?
И все ту же тягучую фразу
Нам рокочет бурун голубой
Про страну, недоступную глазу.Только в гуле прибоя едином
Этот край о себе говорит,
А для зренья навеки закрыт,
И крылатым закрыт бригантинам:
Ибо как в эту землю пройти нам,
Ибо кто эту землю узрит
На просторе, от века пустынном?Но в пространстве зияют проходы,
Отыщи их – и выйдешь отсюда
Ты в страну несказанного чуда;
И расходятся сонные воды,
Вырастают старинные грады,
Где шагает под гулкие своды
Седовласый и белобородый
Наш король из волшебной баллады.
Ненастье
Не властвуют ни государи,
Ни грех, ни Бог, ни свет, ни мгла
Над отблеском из мутной хмари,
Что нашу землю облегла.
Он теплится, но без тепла -
И не горит в своем разгаре.Сердца подернула зола,
И ход вещей давно изломан,
И миф не ведает, о чем он.
Все мимо, все в последний раз.
(Далекий сон уже у входа).
Враждебна нам сама природа.
Сегодня пала непогода…И пробил час!
Элегия тени
Мы вымираем. Стали дни благие
Чужим воспоминанием. Ветра
Дотронутся до нашей ностальгии,
И та звенит, растравна и остра.И прожитым, и будущим гнетомы,
Сегодня спим. По злому колдовству,
В глухую стену бьются наши дремы,
Глухую стену видим наяву.Кто чернокнижник? Дьявольскою порчей
Кто нашу душу вытравил из нас,
Чтоб, малодушным, показался горче
Сей бесполезный, сей последний час?Нам доблести сияют издалека,
Эпохой отошедшей отняты
У скорбного, у пристального ока;
Упал туман, развеяны мечты.Какой проступок и какая злоба
На грешниках оттиснули печать
Бесплодия, которая до гроба,
Мы чувствуем, нас будет отмечать?Каких побед неправедною медью
Мы приобщились мирового зла,
Что кара неотлипчивой камедью
Въедается в лишавые тела?Прекрасный край прекраснейших героев -
И солнце, восходившее над ним,
Свое теченье словно так устроив,
Чтоб лучший свет пролился нам одним!Был подвиг дан – и подвиг был украден;
И вместо славы остается нам
Осознавать, насколько беспреграден
Покатый путь к забвенным временам.Великое! Единожды отыдя,
Вернется ли? И обратим ли путь,
Из тени в тень петляющий в Аиде,
Чтоб старые могилы обогнуть?Но нет! От преисподнего владыки
К нам не придет былое торжество…
А может, шло, подобно Эвридике,
Но только мы взглянули на него…И ничего: ни моря, и ни порта.
Бескрайняя застойная вода -
Давно мертва, и маревом затерта,
И не поманит больше никуда.От всяких уз отторженная раса
И суть свою от сути отколов,
Мы поджидаем гибельного часа,
Как поджидают скорых поездов.Кружит безумье в вихревой спирали,
Без веры в веру иль безверье – иль
Того, чтоб наши подвиги попрали
Дерзаний наших немощную хиль.Беря взаймы у сумерек и теней,
Мы холодно, мы пристально следим,
Как наша бодрость полнится видений
И как наш сон потом невозмутим.Что станет с нами? С нами, что когда-то
Зажгли рассвет среди закатных стран
И слали в путь пройдоху и солдата,
Когда-то быв народом лузитан?..(Утихни, речь! Воздержимся от речи,
Хоть напоследок радуясь о том,
Что в этот вечер сделается редче
Биенье боли в сердце изжитом.Утихни, речь! Недуг наш неисцелен,
Доколе нам нам не суждено украсть
Из Богом обитаемых расселин
Хоть малую, хоть призрачную страсть.Утихни, речь! Не место в разговоре
Упоминать рассветные лучи,
О родина. Ты от великой хвори
Теперь бессонна. Лучше промолчи!)И та заря, где в досвете ненастном
Король усопший воскресил бы нас, -
Ее зажечь до века ли не даст нам
Господня воля и Его приказ?И скоро ль Час, когда вернешься, грядый
Из сумрака отпущенных даров,
Войдя во Храм и совершив обряды,
На очи Рока наложить покров?И зазвенит ли над пустынным прахом,
Куда наш дух сегодняшний поник,
Твой голос, уподобленный размахам
Древесных вай, овеявших родник?И скоро ль дух, тоской испепеленный,
Увидев долгожданный силуэт,
Разворошит туманные пелены,
Не веруя, что сердца больше нет?Свершится ли? Обрюзглы от застоя,
Часы ползут, собою бременя
Теченье ночи тягостно пустое
В пустое утро тягостного дня.О родина! В сиятельном зените
На чей сдалась ты умысел худой,
Себя до сонной одури пресытя
Обильной и отравленной едой?Зачем проснуться не достанет мощи?
По чьей вине ты длишься до сих пор?
Твои же руки – холодны, как мощи,
В моих руках, что я к тебе простер.Жива лишь тем, что умереть не в силе…
Но от житья остался только сон,
Где сумерки твой образ облачили
В забвенья покаянный балахон.Покуда спи. Желанная дорога,
Случиться может, просто пролегла
В бреду того, кто любит очень много,
И потому любовь его мала.Покуда спи, как сплю и я при виде
Безмолвных мук, владеющих тобой, -
А ты бессильна помнить об обиде
И не кипишь ни жаждой, ни алчбой.Покуда спи. А мы, кто всех виновней, -
У ног твоих излечивать надрыв
Мы соберемся в нежности сыновней,
В замену славы жалость подарив.Покуда спи, ничтожна, безымянна;
И если греза манит все равно,
То ей не веруй, ибо все обманно
И будущему сбыться не дано.Не пробуждайся, ибо вечер краток.
Не пробуждайся, ибо ночь близка
И слишком тяжек мира отпечаток
Для слишком долго зрячего зрачка.Не пробуждайся, ибо очень скоро
Отыдет все – и ты отыдешь с ним;
А бытия – бездомного простора -
Тебе ли надо? Стаял даже дымНа воздухе, который в доле лучшей
Дарил бы душу радостным лучом;
Но та мертва, и значит, ветр заблудший
И есть наш вечер безотрадный, в чьемТомлении надменно-мимолетном -
И отторгая памяти ярем -
Властитель умирающий речет нам:
Я, бывший всем, желаю быть ничем.
От переводчика
Когда-то в юности, то есть уже лет тридцать назад, в открытом доступе харьковской университетской библиотеки я наткнулся на русскую книжку Пессоа (Лирика. М.,1977). Это была любовь с первого разворота: сразу открыв переводы Е. Витковского и А. Гелескула, я долго не мог прийти в себя от восторга – и перед поэтом, и перед "со-поэтами". И я решил, что тоже буду его переводить: нахальство немалое, если учесть хотя бы то, что португальским я не владел. Правда, я прилично знал испанский и, обложившись учебниками и развесив по всем стенам таблицы спряжений, через три недели воссоздал по-русски мое первое стихотворение, "Этот нищий старый…".
С тех пор Пессоа меня так и не отпустил: иногда я им занимался запойно, иногда от случая к случаю, но ни одного года без него в моей жизни уже не было. Чем увенчалась работа, удобнее всего судить по этой книге, куда включены почти все переводы – и уже публиковавшиеся (особенно – в моей антологии "Последняя каравелла". М.: Водолей,2006), и те, которые нигде не печатались.
О жизни и творчестве Пессоа у нас знают немало.
Известно, что начинал как англоязычный поэт (прежде всего знаменитые "35 сонетов"), что были французские и, по-видимому, испанские опыты. Известно, что грезил о возрожденном величии своей страны – возрожденном если не в земном, то в мистическом плане: отсюда посвященная героическому периоду португальской истории знаменитая книга "Возвестие" (обычно переводят "Послание", но тут теряются профетические коннотации оригинального названия). Известно, что огромного количества своих стихов при жизни так и не опубликовал и в нынешних португальских изданиях они обычно печатаются в разделе "Неизданное", который "изданного" едва ли не обширней. Известно, что был склонен к мистификациям и что создавал гетеронимов – как будто самостоятельных поэтов, со своей судьбой и со своим стилем, притом настолько узнаваемым, что в этом контексте уже и на его собственные, не чужим именем подписанные, стихи тоже ложится печать самоотстраненности. Высказывалось мнение, что даже второй после Пессоа португальский символист, а также ученик и друг, Марио де Са-Карнейро, тоже был отчасти гетеронимом: личность такая существовала, но стихи его вполне могли выйти из-под того же пера, что стихи Рикардо Рейса или Альваро де Кампоса.
Однако это вещи хоть и увлекательные, но не главные.
У Киплинга где-то говорится, что эфиопу пристало быть черным. Продолжая такую линию рассуждений, можно сказать, что поэзии пристало завораживать, и этому критерию поэзия Пессоа отвечает как нельзя лучше.
Чем же он завораживает? Почему столь многие считают его стихи чуть ли не вершиной мировой поэзии XX века?
Мне кажется, секрет вот в чем.
Всякая поэзия по своей сути – это поиски выхода. Иногда этот выход – в обнаружении той перспективы, где уже исчезает "несогласье с миром" (так, например, часто у Б. Пастернака), иногда – в самой гармонии языка, которая всему становится противовесом и оправданием(А. Ахматова, к примеру). Иногда поэты пытаются уйти от самой двойственности: уйти "вспять" по эволюционной лестнице (вспомним мандельштамовского "Ламарка"), уйти просто "в сторону" ("А все-таки жизнь хороша, И мыв ней чего-нибудь стоим". – А. Тарковский). Есть поэты, у которых дуализм нарочно обостряется до той последней катартической степени, когда нет уже сил с ним жить, и дальше – то ли смерть, то ли слабо определяемый, но через свою желанность осязаемый синтез (конечно же, первой приходит на ум М. Цветаева).
Так или иначе, у большинства поэтов эта внутренняя непримиренность изначально – есть, и стихи нужны, чтобы с ней растождествиться.
У Пессоа иначе. Когда его читаешь, возникает ощущение, что трагедия, которая для многих "была до", у него уже разрешена прежде стихов, разрешена особой внутренней работой, какая сродни, наверное, масонским традициям
(масонские увлечения Пессоа заслуживали бы особого разговора) или вообще традициям духовных практик – и не сродни традициям поэтов, которые нередко даже в собственном сознании оставались к блуднице ближе, нежели к Господу.
Отсюда – калейдоскопическая легкость при смене масок и настроений, и отсюда же тоска не столько по чему-то определенному, сколько по самой определенности; вспомним хотя бы вот это пронзительное:
Душа в бытии оскуделом,
Не слыша созвучную с ней,
Считала бы добрым уделом
Недобрый, который честней…
Или вот это:
Как в чаше, не нужной к застолью,
Налито вина по края,
Так сам я наполнился болью,
Которой болею не я.
Так легче приблизиться к сути: сказать и послушать о том "страшном, спеклокровом", о чем так или иначе говорит всякая большая поэзия.
А если принять, что поэзия – это алхимическая возгонка и очищение, то такая предваренность собственно "поэтического действа" как бы еще не зависящим от него, еще необусловленным, "самодвижным" духовным усилием как раз и создает особую беспримесность каждого слагаемого, беспримесность, в которой, может быть, и коренится главное волшебство этих стихов.
Примечания
1
Боабдиль – последний мавританский калиф в Испании (1482–1492), бежал из Гранады, впоследствии убит в Африке.
2
Кристиан Розенкрейц – легендарный основатель секты розенкрейцеров. Завещал вскрыть свою могилу долго спустя после смерти.
Основу учения розенкрейцеров составляло некое тайное знание; в частности, им приписывали способность всеведения, изобретение особого, выражающего суть вещей языка. Один из символов доктрины – черные розы на фоне андреевского креста.
3
Человек (франц.)
4
Имеются в виду пять щитов, изображенных на португальском гербе.
5
Португальский король (XIV в.), поэт и первостроитель флота.
6
Португальский "король-философ". В книге "Преданный советчик" впервые описал чувство по имени saudade (приблизительно – "тоска", "одиночество"), которое позже связали с португальским характером и часто сознательно культивировали.
7
Фернандо попал в плен к маврам. Те предлагали выкупить его, отдав город Сеуту. Фернандо отказался и много лет провел в тюрьме.
8
Дього Кан – мореплаватель, дошедший до Конго. Подобно другим, оставил на африканском побережье падран – каменный крест с надписью в основании.
9
Посвящено Бартоломео Диасу, который по приказу короля Жуана Второго достиг южной оконечности Африки.