- Носки на ширине ступни. Ну что вы выставили живот, как директор пивзавода. Видеть грудь третьего человека… Еще раз - равняйсь!
- Рот-та, отбой!
- Эти уколы являются обязательными для всех военнослужащих Советской Армии. Они предохраняют от брюшного тифа, от…
- Рота, подъем, тревога!
Здравствуйте! Только приехали - уже тревога. Даже службу понять не успели. Брюки-портянки-сапоги-гимнастерка-ремень. Есть!
- Одеть бушлаты!
Ого, это что-то новенькое.
- Курящие, шаг вперед!
Махорку давать ночью будут, что ли? Шагнули. Некурящие - человек пять - стыдливо топчутся на месте.
- Несмотря на неоднократные предупреждения, кто-то курит в казарме. Сегодня ночью дежурный по части обнаружил на полу в вашей казарме окурок. Вот этот. Его следует убрать из казармы. Выбросить. И выбросить так, чтобы всем запомнилось - курить в казарме нельзя! Некурящие, встать в строй к курящим. Это на тот случай, если станете курить - чтоб наука. Рота, напра-во! На выход шагом марш!
Ночь. Прожектора на крышах. Ветер с залива. Надо, пожалуй, застегнуть бушлат на крючок. Не продуло бы со сна.
- Вовик, застегни бушлат.
- А что, ты думаешь - пойдем куда-нибудь?
- Наверно.
- Идиотизм!
Ага, несут носилки. На них два одеяла, на одеяле лежит простыня. На простыне - баночка, в баночке - окурок. Направо. Шагом марш. Дорога в гору. Потом вниз. Направляющие, короче шаг. Подтянись. Дорога входит в лес. Ветер. Низкие елки гнутся и пляшут под ветром. Дорога вверх. Наша очередь нести носилки. Бери, Вовик! Носилки тяжелые, только странно все это. Неужели нельзя по-человечески сказать? Нельзя курить в казарме, и точка. Направляющие, шире шаг. Дорога идет вниз. Ночь. Темнота. Елки пляшут под снегом. Сапоги месят снег. Щеки мокрые, снег стекает по щекам, тает на подбородке. Рота, стой. За елками виднеется какая-то ограда, за оградой - кресты. Кладбище. Ну-ка, выкопаем здесь могилу для проклятого окурка! Ну-ка, похороним его здесь, в мерзлом грунте Мурманской области, на окраине городского кладбища! Ну-ка, закопаем здесь в земле старые свои привычки, свою старую жизнь под названием "гражданка"! Шустрей, шустрей лопатами! А где лопата не берет - ломом, ломом! Нам еще немало рыть этой каменной землицы за три года службы в Заполярье. Окопы, блиндажи, землянки, боевые позиции, ходы сообщения, индивидуальные укрытия, аппарели для машин - сквозь снег к земле, сквозь землю вниз, в ямку от пуль и осколков, от взрывной волны и атомного света. Вот и холмик насыпали над окурком, над гражданской жизнью. Рота, становись, равняйсь, налево, шагом марш!
Теперь мы несем пустые носилки. Без окурка. На границе, с другой стороны ее смотрят в нашу сторону пятьдесят семь атомных пушек. Так что не курить в казарме!
Приехал папа
Сержант Леша Винокуров настолько изящен и блестящ, насколько вообще может быть изящен и блестящ сержант. Грудь полна начищенных наград, талия гимнаста, чуть ушитые, невероятно по-армейски модные брюки-галифе, статность, недостижимая в природе. Между нами он смотрится, как графиня на вечеринке у сапожников. Ко всему Леша умен, красив, спокоен и имеет первый класс. Их всего-то пять человек в нашей части - радистов первого класса. Это для нас просто боги, спустившиеся на землю для того, чтобы научить остальных людей манипулировать телеграфным ключом.
Леша входит в класс - это картина! Он вопрошающ и строг, готов к шутке и энергичен. Рука его четко опускается вниз, подворотничок сверкает белизной. Он ждет доклада. Докладывает Вовик. Зацепившись за табуретку и повалив ее, он вразвалочку выходит в центр класса и виновато, с извиняющейся интонацией говорит:
- Рота, встаньте. Товарищ сержант, рота собрана для занятий.
- Отставить, - говорит Винокуров. - Красовский! Разве так докладывают? Мы ж с вами не на гулянке. Что вы стоите передо мной, как директор пивзавода? Пузо вперед, гимнастерка скомкана… Распрямите плечи, больше… больше!
Вовик распрямляет плечи и становится похожим на индюка.
- Выйдите из класса. Выйдите, а я вам доложу.
Вовик с постной физиономией вышел из класса и через секунду постучал в дверь.
- Можно?
Винокуров чуть улыбнулся, рота засмеялась.
- Давайте с вами так договоримся, - сказал Винокуров, - мы с вами сыграем спектакль. (При этих словах Вовик посмотрел на сержанта, как старик на мальчика.) Да, да, спектакль. Вот, предположим, вы - сержант. Допустим на минутку такое положение. Сержант, когда входит в класс, где должны проводиться занятия, не стучит. Просто входит, и все. Уяснили?
- Разумеется, - сказал Вовик.
- В армии нужно говорить - так точно.
- Зачем? - сказал Вовик. - Смысл-то один!
- В армии нужно говорить - так точно. Ну, идите.
Вовик вышел из класса, резко вошел.
- Рот-та, встать! - скомандовал сержант Винокуров.
Мы вскочили, как на пружинах.
- Товарищ рядовой! - четко отрапортовал Винокуров. - Рота собрана для проведения занятий по станционно-эксплуатационной службе. Докладывает сержант Винокуров!
Вовик опустил руку и вдруг протянул ее сержанту. Винокуров растерянно пожал ее.
- Ну что ж, хорошо, - похвалил Вовик сержанта.
Весь класс засмеялся так, что к нам прибежал ротный командир.
Он распахнул дверь и стоял в проеме, занимая все пространство своей гигантской фигурой.
- Рот-та, встать! - грозно скомандовал Винокуров.
- Отставить, - сказал ротный. - Что за шум?
Он говорил, наклонив голову вниз, сливая вместе все согласные, и словно прислушивался к тому, что сам говорит. Во всяком случае, никогда нельзя было понять - будет он тебя распекать сейчас или обойдется остротой.
- Да вот, товарищ капитан, - сказал Винокуров, - пока молодые солдаты докладывать как следует не умеют. С рядовым Красовским репетируем. Нет нужной выправки. Пока.
- Да, - сказал ротный, - Красовский мешковат. Товарищ на строевой подготовке выпускает себя из рук. Куда его погнет, туда он и опустится. Это у него коренной недостаток. А вы, товарищ сержант Винокуров, по основной дисциплине хорошенько их гоняйте. Хорошенько. Если по основной дисциплине неуд - то можно дальше не стараться, калории не тратить. Отдадим в пехоту, иди там гоняй на пузе в снегу… Ну, хорошо. Здесь рядовой Буйко есть?
Из-за последнего стола поднялся грустный солдат с покатыми плечами.
- Это я.
- Ага, - сказал ротный, - ну мы с вами еще встретимся. Садитесь. Сержант Винокуров, продолжайте занятия.
Ротный ушел, мы встали, сели, но все уже глядели не на сержанта Винокурова, а на этого таинственного рядового Буйко. Чего это они с ротным не поделили?
- Ну, вот с чего мы сегодня начнем, - сказал сержант Винокуров.
Он включил приемник, смонтированный в тумбе стола, и переключил его на динамик. Оттуда посыпалась пулеметная морзянка - я просто не представлял себе, как можно так быстро манипулировать ключом. Горячее сердце информации билось в этой передаче, в стремительных точках и тире, отделенных друг от друга крошечными промежутками времени. Ах как много людям, оказывается, надо сказать друг другу! В динамике билось само время, раздробленное в стеклянное крошево звуков, ревел язык нового века, лаконичный, отточенный электрическими разрядами до идеала. Это была музыка, какой-то странный вид ее, сработанный тональностью передатчика, мощностью его ламп да сухой рукой радиста. И мы сидели в этом классе, как темные лесные частушечники, попавшие вдруг на концерт Баха и где-то по-звериному уже понимавшие величие и огромность звучащей музыки, но еще будучи не в состоянии ею насладиться и осознать.
Винокуров выключил приемник.
- Это шла погода по области, - сказал он. - Если вы с желанием будете учиться, гарантирую, что через десять месяцев вы будете читать такую передачу так же свободно, как я.
Все вздохнули. Это казалось несвершимым.
- Ну, конечно, может быть, не так, как я, - улыбнулся Винокуров, - но будете. А пока мы начнем с цифр. Единица. Запишите: точка, четыре тире. Ти-та-та-та-та. Вот как она звучит.
Винокуров сел за ключ. Ти-та-та-та-та. Ти-та-та-та-та.
- У нас есть такой прием: почти каждый знак при обучении - ну, чтобы легче было запомнить, - называют сообразно звучанию. В учебниках этого, конечно, нет. Это наша маленькая хитрость. Вот единица: ти-та-та-та-та. Получается: при-е-хал-па-па. Похоже? Ти-та-та-та-та. При-е-хал-па-па.
Да, действительно похоже. Вовик кусает губы от смеха, толкает меня в бок. Смешно. Приехал папа. Ну и шутки откалывает жизнь! Но мы зубрим на слух и этого неизвестно откуда и зачем приехавшего папу, и двойку зубрим - "я на горку шла", и тройку - "купите сахар".
- Запиши себе в книжечку, а то из головы вылетит! - шепчет мне Вовик. - У тебя же склероз!
Он намекает на мой дневник. Да, да, как бы не так! Приехал папа - это уже на всю жизнь. Без записи. Без книжек. Скоро нам по ночам будут сниться мелодии из телеграфных сигналов. Купите сахар! Это скоро станет нашей военной профессией!
Когда занятия подходили к концу, в класс снова вошел ротный.
- Ну хватит, - сказал он Винокурову, - все марш из класса. Буйко, останьтесь!
- Рыбин, - сказал сержант Винокуров, - уберите класс.
- Слушаюсь!
Ротный сел за пульт, огромной веснушчатой рукой придвинул к себе первый попавшийся бланк радиограммы и буркнул в сторону Буйко, сидевшего в робком ожидании:
- Принимай!
Навалясь левой рукой на стол, он начал передавать. Я тихо ходил по классу, собирая исписанные листки, бланки радиограмм, и, как пишется, "был невольным свидетелем происходящего".
Ротный сначала поглядывал на Буйко. С того лил пот. В больших головных телефонах он почему-то напоминал мне зайца. Ротный стал передавать быстрей, вошел в раж, шапку снял, но Буйко сидит себе, как истукан, и с невыразимой мукой глядит на ротного. И ничего не пишет. Не принимает. Ротный, на секунду оторвавшись от передачи и случайно взглянув на Буйко, увидел, что тот ничего не пишет, аж на табуретке откинулся, словно узнал, что его близкий друг - шпион.
- Ты - чего? - с ужасом спросил ротный.
- Ничего, - робко сказал Буйко.
- Ты чего не принимаешь? - спросил ротный чуть не со слезами.
- Быстро, - извиняясь, сказал Буйко.
- Быстро… - с горечью повторил ротный. Он три раза ударил ладонью по ключу. - Что за буква такая?
- О, - сказал Буйко.
- О, - снова с горечью повторил ротный, все с той же интонацией несправедливо обиженного человека. - Ты знаешь, что я тебя выменял у Мамедова, командира зенитного полка? Ты знаешь это или нет? А за тебя отдал ему шофера первого класса! Ты ж по документам идешь как радист! Ты на радиостанции-то работал?
- Да, - встрепенулся Буйко, - работал.
- Ну, у вас на радиостанции там был ключ? Или только микрофон? Ну вот куда голосом орать - эй, Пантелей!
Последние слова ротный прокричал себе в кулак, будто держал микрофон.
- Ключ был, товарищ капитан, но я всё Морзе забыл.
- Забыл, - грустно повторил ротный, - я тоже на аэроплане до луны летал! Только давно это было, забыл все!
Он встал, с грохотом захлопнул крышку пульта. Любой молодой солдат, мало-мальски знавший радиодело, был крайне важен. Его можно было, немного обучив, тут же посадить на боевую связь.
- Что сегодня проходили? - спросил ротный.
- Вот это… приехал папа.
Ротный покачал головой, нахлобучил шапку, просверливая Буйко своими рыжими обиженными глазами.
В класс вошел командир взвода по фамилии Слесарь. Он молодцевато, с фальшивой улыбкой поглядел на всех, странно при этом вскинув брови, и спросил ротного:
- Ну как, товарищ капитан, годится Буйко к окружным соревнованиям? Хороший радист?
Ротный, не глядя на Слесаря, пихнул ногой табуретку, пошел на выход и уже у дверей сказал:
- Радист? Такой же, как ты взводный!
И с грохотом хлопнул дверью.
По фашистам - огонь!
Старшина Кормушин мелким цыплячьим следом отмерил нам в снегу полдвора и велел после работы лопаты отнести в каптерку. Сеня Вайнер с одной стороны, а мы с Вовиком - с другой. У нас с ним безумное изобретение севера - длинная лопата с двумя ручками, очевидно, созданная на базе анекдота: "Где трактор не пройдет, послать двух солдат с лопатой".
Мы отрабатываем два наряда вне очереди. (Не надо путать с очередными нарядами - кухня, дневальство и т. п.) Получили эти два наряда за пререкания с младшим сержантом Чернышевским. Достанется же такая фамилия человечку с выпученными глазами, с головой в форме молотка, издали похожему на Маленького Мука! А дело разгорелось с того, что Вовик вышел на строевую подготовку с романом Теодора Драйзера "Американская трагедия", который он засунул за пазуху, потому что нужно было быстро построиться, а бежать к тумбочке было далеко. Поэтому Вовик засунул Драйзера за пазуху и думал, что под шинелью литературы никто не заметит. Но после ряда строевых упражнений с карабином, в частности "коли!" и "отбей!", и других энергичных действий Драйзер по непонятным причинам встал в поперечное по отношению к Вовику положение и сильно демаскировал моего друга. В строю Вовик вдруг стал горячо шептать мне:
- Ударь меня незаметно, но сильно прикладом в грудь!
Но я, ничего не подозревавший насчет "Американской трагедии", только кисло улыбался на эту дурацкую шутку. Когда же я увидел, что Вовик стал похож на институтскую официантку Зину, широко известную своими формами, карабин мой как-то сам по себе опустился, я не слышал громких команд младшего сержанта Чернышевского, все делал невпопад. Я мгновенно перебрал сто вариантов - почему у Вовика именно во время строевых занятий выросла такая соблазнительная грудь, - но ничего правдоподобного не мог представить.
Вовик, сам понимая нелепость положения, пытался исправить ситуацию: беспокойно ерзал под шинелью, будто его тревожили паразиты, подергивал плечами, глупо улыбался, дергал ногой, словно хотел выдернуть ее из того места, к которому она прикреплялась. Наконец, он пытался повернуть "Американскую трагедию", для чего свободной рукой вроде бы с удовольствием почесывал свою неведомо как выросшую грудь. Вовикины действия не остались, конечно, незамеченными. Рота стала похихикивать, а потом, как писал в рапорте младший сержант Чернышевский, "…рядовой Красовский превратил занятия по строевой подготовке в балаган, в чем ему помогал рядовой Рыбин".
Младший сержант Чернышевский под общий хохот и крики извлек из-за пазухи у Вовика книгу Драйзера и с иронией спросил:
- Что это?
- "Американская трагедия", - отвечал Вовик.
- Я сам понимаю, что не русская, - с улыбкой сказал младший сержант Чернышевский, - я интересуюсь, как эта трагедия к тебе за пазуху попала. Для смеху, что ли?
- Случайно, товарищ младший сержант.
- Ну вот мне случайно не попала за пазуху комедия. Правильно? Два наряда вне очереди!
Вовик с болезненным состраданием посмотрел на Чернышевского. Оба были одинакового роста, что само по себе уже было смешно.
- Я говорю, - повторил младший сержант Чернышевский, - два наряда вне очереди!
Вместо того чтобы сказать по-уставному - "Слушаюсь, два наряда вне очереди", Вовик вдруг поднял вверх обе руки. В одной он держал семизарядный карабин Симонова, в другой книгу Теодора Драйзера "Американская трагедия".
- "Любите книгу, - горестно сказал Вовик, - источник знания!" Алексей Максимович Горький.
Некоторые солдаты из слабонервных просто попадали на снег, а младший сержант Чернышевский вытаращил и без того вытаращенные глаза и стал кричать:
- Ты, Красовский, Горьким не прикрывайся! Горький на строевую подготовку за пазуху книжки не запихивал. У него было так: строевая так строевая, а читать так читать. В личное время, конечно.
- Да Горький и в армии-то никогда не служил! - ошалело сказал Вовик.
- Горький? - возмутился Чернышевский, словно он только что сдал Алексею Максимовичу дежурство по роте. - Еще как служил! Эх ты, с верхним образованием, а азов не знаешь!
Младший сержант Чернышевский рассмеялся, подергивая большой молоткообразной головой. Все это можно было принять за шутку, если бы это не было так серьезно. Я разозлился.
- Товарищ младший сержант Добролюбов, - сказал я, - то есть Чернышевский… Петрашевский, то есть Горький, в армии не служил!
Ну, шутка, конечно, третьего разряда. А что? Я просто хотел сказать этому Маленькому Муку, что нас - двое. Двое, и все. Каким бы остолопом ни был мой друг, смеяться над ним можно, а вот издеваться будет трудно. Потому что нас двое.
Не знаю, как насчет Горького, но относительно этой пары - Чернышевский - Добролюбов - младший сержант Чернышевский был, кажется, в курсе. Он немедленно переключился на меня, в результате чего мы с Вовиком и чистим от снега двор в "личное время", в то самое время, когда солдаты пишут письма, въяривают в три гармошки в казарме, а Горький "читал так читал"! А мы чистим снег.
- Прем рогом? - кричит нам с того конца двора Сеня Вайнер.
- Прем!
Не нравится нам в армии. Мы двигаем оригинальную двойную лопату и разрабатываем различные планы. У Вовика вот какая созрела идея: закрыть на все глаза и три года перетерпеть. Между прочим, можно податься в писаря, в штаб дивизии, нам дважды, как с высшим образованием, предлагали. Обмундирование новое, всегда при тепле живешь, власть большая дана писарям. И работа чистая. Но Вовик сказал - "служить бы рад…", и на этом вопрос был закрыт. Мы станем классными радистами. Мы будем, как Леша Винокуров или Башарин - вольные сыны эфира. Мы будем после дежурств приходить в роту, как усталые корабли приходят в порт. "Прохождение сегодня так себе…" - значительно будем говорить мы, и все другие товарищи будут понимающе кивать головами. Да, с прохождением радиоволн на севере тяжеловато. Но не такие радисты Рыбин с Красовским, чтобы у них не было связи. Вот так. А то будем мы подходить к дневальному, с невинным видом по-дружески спрашивать - слушай, где-то тут у тебя в тумбочке была баночка с модуляцией. И он, салага, зелень, будет открывать тумбочку и под общий хохот роты искать там эту самую баночку.