Одиночество! Впервые за много лет она почувствовала себя одинокой, одной на всем белом свете, и ей стало страшно. Это был особый страх покинутого всеми человека. Она, привыкшая сознавать свою необходимость каждую минуту, теперь оказалась не нужна! Ее заставляли бежать по жизни, как по лестнице – все вверх и вверх, убеждая в необходимости успехов. Бросаясь от конкурса к конкурсу, от фестиваля к фестивалю, бороться за звания, призы, дипломы, съемки; вставлять палки в колеса конкурентам или просто делать вид, что не замечаешь, как они наступают тебе на пятки. И вот случайный пассажир резко нажал на стоп-кран, момент. И все полетело к чертям! Теперь она другой, не нужный человек, не достойный любви, а только жалости, и любая соплячка вправе лишить ее простого бабьего счастья! Нет, сейчас только не одна! Кто-то должен быть рядом.
Татьяна бросилась к телефону, набрала первый пришедший на ум номер.
– Алло! Алло!
– Да-а-а, слушаю, – раздался на другом конце раздраженный сонный голос.
– Алло! Маша, это ты?
– А кто же еще?! Танюха? Ты уже вернулась? Который час?
– Кажется, десять.
– Десять! Я всегда знала, что тебе будет приятно, если у меня прибавится пара морщин. Скажи, ты сошла с ума или влюбилась? Мы вчера писали фонограмму в ночную, и я только в шесть легла.
– Маша, у меня.
– Я все знаю.
– Знаешь?!
– Да, у тебя южный роман, и ты не знаешь, как теперь жить. Я тебя научу, если позвонишь часа через четыре. Ладушки?
Татьяна вздохнула, но не спорила:
– Хорошо.
– Ну, вот и умница! Целую, звони.
Она вяло опустила трубку и вдруг бросилась к дверям. Сейчас в любимом подъезде ей показалось душно и пыльно. Неприятно резанули взгляд давно немытые мутные окна. Татьяна настойчиво заколотила в соседнюю дверь. Там жил Толик, что-то вроде детской дворовой дружбы. Простой сердечный парень, холостяк, всегда находил для нее какие-то добрые слова, обычные, но бравшие за душу своей теплотой, а может, чем-то иным. Но где же ты, Толик? Дверь не открывалась, а Татьяна еще долго стучала и нажимала кнопку звонка. Опять нахлынули слезы, и она зарыдала в голос.
Она не помнила, как оказалась в своем кресле, как заснула. Наверное, эти минуты забытья прибавили ей сил. Постепенно приходило какое-то болезненное спокойствие, а с ним и ясность мысли. Тренированные нервы артистки, воля, закаленная в профессиональных поражениях, которых было еще больше, чем побед, возвращали сознание.
Ну, нет! У нее дом, сын, в конце концов – работа, ставшая жизнью. Главное сейчас – не вешать нос. Так уже было когда-то в прошлом.
На заснеженном шоссе машину неожиданно бросило юзом влево, на встречную полосу. Прямо на маленький "жигуленок" надвигалась громада "Икаруса". Она испугалась, очень испугалась. Мгновенно прыснули слезы. В них было все – и злость на машину, и жалость к себе. Вот тут сработали нервы, сработала воля и, уже опережая сознание, руки спасительно выруливали влево, возвращая машину. Еще бы мгновение – и все! Да, но тогда было страшнее!
Решительным движением она вытолкнула себя из кресла, брезгливо, двумя пальцами подняла халат с пола и отправилась в ванную.
Пока Татьяна принимала прохладный душ, халат кипятился в тазу на кухне.
Теперь главное – полностью успокоиться. А чтобы успокоиться, нужно что-то делать. Нет, прежде поесть.
На кухню вошла, казалось, уже спокойная, будто вышла на сцену. Открыла холодильник и, словно обожглась, отдернула руку. "Все это не мое! Это она покупала, а может, он для нее! Тогда прочь, все прочь!" С яростью Татьяна принялась опустошать холодильник, отправляя в мусоропровод свертки, кульки, пакеты и банки.
– Все прочь! Все! – повторяла каждую секунду. – Так. Теперь пылесос.
Она везде открыла окна, дверь на балкон, и принялась тщательно пылесосить полы и мебель.
– Чтобы и духу их не было, – объясняла себе каждый свой поступок. Собирала белье в прачечную, покрывало – в химчистку.
Наконец она устала. Вернее, почувствовала это, когда увидела свое лицо в зеркале. Заинтересованно приблизилась. Присела на пуф и вгляделась в отражение. Может быть, здесь иначе падал свет, а может, просто от зазолотившегося густого южного загара в залитом солнцем углу спальни, но в первое мгновение она не узнала этого лица. Чужое, слегка похудевшее, обрамленное выгоревшей копной густых волос, еще молодое, с редкой россыпью веснушек на розовом носу и оттого лукаво-озорное, в этот миг оно понравилось Татьяне. Не хватало только нескольких штрихов. Быстро отыскалась заветная баночка с особым кремом, который можно было приобрести лишь в одном салоне столицы, у некой Ларисы и, конечно же, за бешеные деньги. Крем этот творил чудеса, и, сняв его после получасовой "маски" долькой огурца, Татьяна прибавила сущие пустяки макияжа. Вот оно – кровь с молоком! Да ты, Танюха, еще хоть куда!
Вспомнилось бледное, заспанное лицо юной подружки мужа, молодое, но уже обветренное, с тонкой сеткой мелких морщинок под глазами, с ярко обозначенными голубыми жилками у висков. А главное – помятое, припухшее со сна. Вот что нельзя показывать мужчинам! Это она знала, и как бы ни хотелось, всегда вставала на полчаса раньше мужа.
И все-таки он ушел к другой – не помог ни чудо-крем, ни ранние подъемы! Стоп! А если именно ушел к другой? Не от нее, с кем прожил почти двадцать лет, а просто к другой, к новой, к молодой. Ну что ж, тогда посмотрим, сколько девчонка сможет удержать его рядом. Примет ли Татьяна его потом, вот в чем вопрос?
Такой поворот мысли, казалось, даже развеселил Татьяну, и она уже, кокетничая перед зеркалом, примеряла наряды. Подбадривая себя – как-никак, а сегодня ее день рождения – надо будет отпраздновать на полную катушку!
Когда нашлось подходящее платье, очень скромное, с этакой скрытой изюминкой, которое только она и могла назвать "празднично-выходным" или "коктейльным", Татьяна даже запела. О, ужас! Она же сегодня еще не репетировала! Ноги чуть не подкосились от нахлынувшего страха и стыда. Впервые за много лет она изменила работе, главное, начисто забыла о ней. Еще мгновение, и бросилась в зал к фортепиано. Ее порыв на полпути остановил телефонный звонок.
– Алло?
– Салют! Танька, это ты? Удрала все-таки! Я не поверил, когда мне сказали, – забубнил в трубку директор их концертной группы. – Через два часа буду в Москве и еще выскажу свое мнение. А теперь слушай и не перебивай. Пусти в ванну воду, ибо твой любимый коллектив и многочисленные поклонники высылают тебе самолет роз. Это, конечно, не миллион, и не совсем алых, но хватит, чтобы заставить всю посуду в вашем счастливом гнездышке. Что ты молчишь?
– Сережа. Большое тебе спасибо.
– Вот. Но на спасибо сыт не будешь, а ты нас по ветру пустишь со своими девчачьими выходками. Я не буду напоминать тебе о возрасте, это не тактично.
– Но, Сережа.
– Не перебивай, я же просил. Так вот, коллектив тебя поздравляет с двойным праздником, кстати, и твоего бородача-старьевщика, чтоб ему вторую гробницу Тутанхамона отыскать. Все тебя крепко целуют, настолько, насколько разрешит муж, ну и всех благ. Да, главное, конечно, мы все отметим. Я устрою лучший трактир в столице после концерта.
– Какого концерта?! – удивленно переспросила Татьяна, вскинув увлажненные ресницы.
– Как? Я разве не сказал? Так тебя по стране и за рубежом уже две недели разыскивает твой старый поклонник. Ну этот, современный Моцарт. У него сегодня авторский. Так он не представляет его без твоего ангельского пения. Я сделал все, что мог, но сдался – ты в программе. В общем, в 18.30 я у тебя. Целую.
– Сережа, Сережа. – кричала Татьяна в трубку, но частые гудки возвестили о конце разговора. Вот тебе и день рождения, вот так всегда! Ну, какой сейчас концерт?! От нее муж ушел, а у них концерт!
Впрочем, может это к лучшему?
Появилась возможность отвлечься, но сейчас она почувствовала, как не хочет репетировать, ехать на концерт, петь. Впервые в жизни почувствовала, что не хочет петь. Почему-то захотелось тишины, той самой идеальной тишины, о которой рассказывали космонавты, побывавшие в открытом пространстве. Тишины, когда слышно собственное дыхание, биение сердца. Только бы не слышать собственного голоса! Какое-то чувство подсказывало ей, будто ее голос – виновник сегодняшних бед. Это он заставлял улыбаться подлецам, льстить дуракам, терпеть рядом подонков и сталкивать на обочину соперниц. Голос, за который она боролась, которым гордилась, который берегла и лелеяла пуще всего на свете, ради которого забросила мужа, сына, этот самый голос не сделал ее счастливой! Еще один год навалился на плечи. Там шаг, два, и сорок! Сорок! А сколько она прожила из них как хотела? Да нисколько. Ведь у нее голос!
Вот уж поистине дурацкое положение королевы из толстого французского романа. Та тоже вроде всегда в центре внимания, в свете, блеске, а на самом деле обречена на однообразное нудное существование – выезды, пиры, дворцовые интриги, и никакого человеческого счастья. Потому что королева! Кто-то сказал, что за талант нужно платить счастьем. Но почему? Талант. Ради него отдаешь всего себя, ценой огромных трудов, в муках рожденный тобой, появившись на свет, уже не принадлежит тебе. На всю жизнь ты обречен нести крест, если не хватит сил погубить этот самый талант.
Татьяна опять не на шутку встревожилась. Черт бы побрал этот голос! Надо что-то делать. Может, уйти со сцены, бросить петь, уехать куда-нибудь? А что она может? В юности любила историю, литературу, но все отдала в жертву голосу. Окончила институт по классу вокала, и другой специальности у нее нет. Но другие же работают не по специальности, хотя бы билетершей в кинотеатре?
Она рассмеялась как-то нервно, сквозь слезы, этой вздорной выдумке, даже мысленно задевшей ее самолюбие. Нет, у нее голос! Тряхнув головой, встала со стула, хотела пойти посмотреться в зеркало, но не решилась: "Я не должна ехать на этот концерт. Надо исчезнуть, словно я и не приезжала", – сказала себе.
В Лужники, к извилистой голубой ленте Москвы-реки с ухоженной набережной, стриженными кустами, Татьяна приезжала каждый раз, когда на душе было скверно. Еще издали, увидев золоченые луковицы надвратной церкви, стремительную пику колокольни, резные стены монастыря, она прибавила шаг. Скорее туда, внутрь тенистого тихого двора.
Как всегда, пройдя через ворота, она терялась, не решаясь, в какую сторону пойти. У нее не было здесь одного любимого места, где бы хотелось задержаться, наверное, поэтому приходилось ходить кругами.
В Новодевичий монастырь впервые ее привел Виталий лет двадцать назад. Уже аспирант, для солидности – с бородой, большой и неуклюжий, в полинялой полевой брезентовой ветровке, он был для нее воплощением настоящего ученого. Не от мира сего в своей увлеченности, Виталий водил свою будущую жену по заброшенному тогда монастырю, вздыхая, то ли от любви к старине, то ли от любви к Татьяне. Ее это развеселило после неудачной сдачи экзамена по теории музыки.
Виталий! Ну, конечно же, из-за него ей сегодня так неуютно – здесь все напоминает об этом человеке! Странно, она попыталась и не смогла вспомнить сейчас его лицо, но каждая тропинка отчетливо воспроизводила в памяти картины их прогулок по монастырю.
Татьяна остановилась у могилы генерала Орлова. Того самого Орлова, ветерана 1812 года, члена тайного общества. Что-то всегда смущало ее в этом человеке. Может то, что герой оставил декабристов в трудную минуту, оказался беззащитным перед решающим выбором "быть или не быть?" и практически предал идею, друзей. Испугался, самоустранился на минуту, а оказалось – на всю жизнь. Нет, она, наверное, не права, думая так о человеке из прошлого. Но почему она так думает? Кажется, где-то читала. Да нет же – Виталий! Это он ей рассказывал. Горячо, с возмущением говорил об этом поступке, а сам? Что он сделал сегодня? Улизнул, даже не объяснившись, как нашкодивший малец.
Он, наверное, всегда был такой. По-женски ранимый, обижающийся из-за любой мелочи, старался избежать объяснений, а, уходя, осторожно прикрывал дверь. Ну, хоть бы раз хлопнул, ну хоть бы раз по-мужски! Нет, Виталий не боец! Поэтому до седых волос проходил в кандидатах. Боится хотя бы шаг сделать против ветра. И сейчас устал, испугался – его пригрели, похвалили, он и предал! Так проще.
Да хоть бы женщин любил, а то ведь нянька ему нужна, а не женщина. Когда Алешка родился – тоже струхнул, расхныкался – кандидатская трещит, и сбежал. Затих, притулился к первой встречной, и так же безропотно вернулся потом, но ведомый ее рукой. Машка тогда посоветовала Татьяне сплавить на время Алешку к матери, а самой привести в порядок себя и квартиру. Она так и сделала. Пригласила Виталия якобы решить дела с разводом. Он пришел какой-то осторожный, взъерошенный, ставший, казалось, уже чужим. Потом все было по сценарию подруги. Шикарный обед, словно невольная демонстрация стиранных, крахмаленных, отутюженных его рубашек, случайно нахлынувшие воспоминания о первых встречах. Неожиданно за окном полил страшный ливень. Намек, что он может остаться сегодня, и его смешная тогда стеснительной неловкостью, поспешная близость, шутливо навязанная ею.
Татьяна поправила цветы на могильной плите генерала и медленно пошла к выходу. Нужно было еще заехать к маме, до начала концерта повидать Алешку.
Мамы дома не оказалось. Ее встретил в прихожей сын, тоже собиравшийся уходить.
– А, ма! Приехала? Как отдыхалось на югах? Па, как всегда, укатил в "поля"?
– Здравствуй, дорогой! Ой, Алеша, я так соскучилась.
– А я не успел – дел много. Ты извини, мне нужно идти. Ждут.
– Конечно, девушка?
– Да, знаешь, бодрое создание. Мало митингует – это ее главное преимущество. Я тебя, может, познакомлю, если раньше не разбежимся. Ну, я пошел?
– Подожди. Я по тебе соскучилась. Посиди немного со мной. Знаешь, ведь у меня сегодня. Впрочем, иди!
– Ну, счастливо! Позвоню завтра, будешь дома?
Татьяна вышла вслед за сыном.
Прошло только несколько часов, а как все изменилось в ее родной квартире! Тишина повисла в воздухе, пахло нагретым паркетом и чем-то чужим. Было сумрачно, несмотря на всполохи солнца за окном. Татьяну охватил озноб – в ее квартире поселилось одиночество! Она так и не смогла рассказать кому-нибудь о происшедшем, остаток невыговоренности засел занозой в сознании. Да еще Алешка с его резкостью! Два десятка слов сказал, а сколько открытого равнодушия, даже враждебности. И это ее сын!
Спасительно зазвонил телефон. Татьяна поежилась, помедлив, взяла трубку.
– Алло?
– Танюха, я из аэропорта. Сейчас заправлю машину, и к тебе. Ты готова?
– Но Сережа.
– Опять! Все, еду.
В трубке послышались гудки. Вскоре в ванной забарабанил душ. На этот раз он не придал бодрости. Немного гимнастики, чай, и она опять сидела у зеркала. Разбитая, уставшая, сейчас она казалась себе постаревшей, страшно подурневшей. Хотелось плакать. Во рту было невыносимо от горечи, будто накурилась до одури, как когда-то в восемнадцать лет.
Восемнадцать лет! Может, иначе нужно было вести себя тогда? Ведь Сергей ей тоже делал предложение. Он так и не женился! Двадцать лет всюду следует за ней. Ангел-хранитель! Забросил музыку, стал администратором, и ни разу – ни одного упрека, слова, жеста. Всегда приветливо тактичен, даже в друзья не набивался. Что за человек! Сколько раз он выручал ее, успокаивал после неудач, если не мог их отвратить, выполнял ее взбалмошные капризы. Вот и сегодня простил исчезновение, хотя, конечно, у него была куча неприятностей и в "бабках" огромная потеря. Даже выругать не смог, все обратил в шутку. Эх, Сережа, Сережа! – он тоже не боец, быстро от нее отказался. Уступил место по-джентльменски. А нужно ли было? На героев ей не везло.
Когда приехал Сергей, Татьяна была уже готова и ждала, что он поднимется к ней. Но он, как всегда, сидел в машине и подавал длинный тройной сигнал. На исключение рассчитывать не приходилось. Татьяна, бросив взгляд в зеркало, вышла в подъезд.
Сергей встретил ее приветливо, но потом молчал всю дорогу. Он обладал странным чутьем и всегда безошибочно определял душевное состояние Татьяны. Вот и сегодня, понял, что у нее какие-то личные неприятности. Даже когда читал в ее глазах мольбу о помощи, а ей нужно было выговориться, отводил взгляд и осторожно молчал, боясь спровоцировать на разговор. Так, не проронив ни слова, они добрались до места.
В зрительном зале стояла тишина ожидания. Медленно погас свет. Синие отблески горящей рампы и "зайчик" прожектора-пушки осветили одинокую фигуру конферансье. Началась работа на сцене, а в приглушенном шуме кулис шла другая, суетливая жизнь. Слышались звуки флейты, бряцанье настраиваемых гитар, разговоры, смех, команды режиссера и шаги. Шаги за занавесом.
Это ждала и волновалась певица. Она давно здесь, хотя до ее выхода есть еще время. Уже одета и загримирована, привычно подтянута, без суеты в движениях меряет маленькими шагами сцену вдоль опущенного киноэкрана. В зале не слышны шаги певицы. Сейчас там ревут гитары и грохочет ударник, калейдоскопом огней сверкает и переливается сцена. А здесь певица тихо постукивает каблуками, пытаясь настроиться на рабочий ритм.
В этот момент совсем рядом промелькнул силуэт, показавшийся знакомым Татьяне. Неужели та девчонка из Сочи? Не может быть. Рано ей работать на такой сцене! Ну вот, опять сбилась с такта! Нервничает, кусая губы. И все начинается снова.
– Ты готова? Выход! – слышит привычный голос.
Татьяна на секунду жмурится от света прожектора и танцующей походкой, под вступительные аккорды, направляется к микрофону. Поет с дежурной улыбкой на губах знакомую веселую песню и знает, что молодой звукооператор сейчас особенно тщательно колдует за своим пультом, спасая ее. Ансамбль не делает паузу, а только переходит в другую тональность. Они все поняли! Есть время для жадного вдоха, и вот уже вторая песня звучит со сцены. Спасибо вам, ребята, правильно, не надо пауз, пусть слушают, не аплодируя. В зал не смотрит, скользит взглядом, боясь остановить глаза. Так спокойнее. Она с трудом выдохнула последнюю фразу. Все! И.
На мгновение наступила тишина. Певица, кланяясь, круто развернулась на каблуках и юркнула за кулисы. Раздались аплодисменты, контролируемые размеренными ударами большого барабана.
– Ты сегодня, как всегда, молодцом! – она почти не слышала знакомый голос.
Конферансье вещал на высокой ноте: "Лауреат Международного и Всесоюзных фестивалей."
Широко улыбаясь, она вышла на сцену, отвесила три поклона в разные стороны, рассматривая гладко отшлифованные доски подмостка. Выпрямилась, послала воздушный поцелуй в темноту зала и скрылась в боковую кулису. За спиной запела скрипка, вступило фортепиано.
– Душно, поехали скорее домой, – с трудом сумела выдавить из себя, повернувшись к Сергею.
Ей задавали какие-то вопросы, но Татьяна не отвечала.
Что-то случилось. Она испугалась. Она боялась услышать свой голос. Или уже не свой?!
Но, странно, ее пугала возможная реакция людей, а у самой будто с души камень упал. Ей показалось, что тело потеряло вес и воспарило, так легко и приятно было сходить по лестнице к ожидавшему у машины Сергею.
С концерта возвращались молча. Город притаился в темных глазницах окон. Улицы были пустынны, лишь редкие авто на мгновение обдавали их светом фар.