ZERO
– Сука! – брызгая слюной, выпалила Марина и выплеснула в лицо опостылевшей девки содержимое стакана. – Я не буду играть с этой стервой! Поменяйте дилера, она меня раздела!
Марина была пьяна. Ее мутило от выпитого виски, от затянувшегося проигрыша, от постоянных скандалов с дочерью, от нестерпимой холодности мужа, безответного молчания телефона в родном Орле, и главное, от неожиданно свалившейся невесть откуда и нестерпимо больно придавившей своей чугунной тяжестью невостребованности.
Пятнадцать лет она не сходила с телеэкрана, разоблачая, поучая и дразня зрителей самыми острыми, манкими сюжетами. Процветающая Америка и Европа, как образец для подражания, забытые в горах Афганистана советские солдаты, отчаянные чеченские "повстанцы" и несчастные женщины среди развалин Грозного – самые яркие репортажи были ее. Она давно стала лицом нового российского телевидения!
Это она все эти годы вела самые престижные концерты в стране. И на каких сценах! Кремлевский дворец съездов, Колонный зал Дома Союзов, концертный зал "Россия". Это вам не сельский клуб с мышами за кулисами!
Пятнадцать лет она была самой желанной гостьей светских тусовок. Каждый в стране знал ее по имени, знал в лицо, знал и боготворил. И вдруг земля ушла из-под ног! Где это все!?
– Марина Вадимовна! Может, отдохнете? – перед ней возник взволнованный администратор.
– Да пошел ты! Замени дилера, я сказала!
Что они понимают? Что знают?
Какие у нее были поклонники! А покровители! Из самой Администрации! А что они знают про Администрацию? Наверное, то же, что и про красочный вид аббатства Сен-Мишель с веранды кафе на улице Гранд Руе. Разве кормили они голубей на площади святого Марка? Приходилось ли им отведать нежнейших улиток в ресторанчике на Монмартре после вечерней прогулки по Елисейским полям?
Эти девочки и мальчики знают про ее жизнь, как про аромат вечерней набережной Гаваны, как про сладковатый дымок пионерского костра в Артеке. Ничегошеньки-то они не знают! Их с рождения лишили жизни и намертво приковали к массивным столам под зеленым сукном в прокуренном зале.
Могут ли они судить ее? Вправе ли? Нет! Не может этот слюнявый отпрыск очередного нефтяного выскочки, что подмигивает ей из-за соседнего стола, осуждать ее, даже если уже отметился на Плас Пигаль.
– Что, Мариш, не идет фишка? – как всегда, жарко дыша в лицо, с иронией поинтересовался волосатый банкир Фима, только недавно узнавший, с какого конца прикуривать сигару. – Могу подвезти.
Она скривилась в улыбке, наводя взгляд на резкость.
У него всегда плохо повязан галстук! Это неприлично! Он же строит из себя этакого. у-у-ух! А впрочем, какая разница! Вот как она умеет вязать узлы! Она знает двенадцать способов украсить мужчину этим лоскутом материи. Каждый мужчина выходил от нее. "как денди лондонский одет". И, между прочим, всегда возвращался! Возвращались все! Как миленькие! С цветами и побрякушками. Чтобы украсить ее, чтобы она украсила их.
Куда все подевалось!?
Плохо-то как! Кружится. вертится шар голубой. Сейчас вырвет!
– Слышь, девочка, позвони. Еще виски!
– Может, кофе?
– Не поняла!?
– Извините. Сейчас принесут.
Вот и эта дура думает, что она пьяна. А она вообще видела трезвых людей? Небось, где-нибудь в Брехово на Днепре под вечный лай собак ее батька с мамкой с утра до ночи горилкой давятся. Да и сама после работы горькую хлещет в одиночку на съемной квартире – от вечного испуга, что скоро выгонят по возрасту взашей. И поделом! Молодым дорогу!
– Ура-аа!..
О-оо, новый дилер!
– Ну, давай, милочка-строптивочка, "раздевай" меня!
Марина тупо уткнулась в карты. Они расплывались, постоянно меняя узор, как в детском калейдоскопе. Иногда какой-нибудь паршивый валетик пускался в пляс, и от его резких движений ее начинало еще больше мутить.
– Позвони – я же виски заказывала. Э-ей! Пусть сигарет принесут. Сама подсними!
Карта не идет!
А как она может "идти", если у нее ног нет? Смешно!
– Две поменяй.
Надо же, "ноги выросли"!
– Себе. Ха! Ха-ха! Стрит! Гоните "бабки", дети мои!
Вот и отыгралась! Она упертая. Они еще ее не знают! Она их всех "сделает"!..
– Марина Вадимовна! Очнитесь! За вами дочь приехала.
– Пшел на хер!
Она сидела за столом рулетки, пытаясь понять, как оказалась в казино.
– Давно я здесь?
– Уже вторые сутки. Родные беспокоятся. – вкрадчиво ответил администратор, натягивая плебейскую улыбку на синюшное лицо.
– Отведи меня на диванчик. Только не туда, где зеркало. Видеть себя не хочу!
Она ничком упала на диван, голова сразу же закружилась, тело потеряло вес и стало куда-то проваливаться. Наверное, в ад!
– Кофе?
– Да, Валер, покрепче. А дочь отправь. Скажи, сама доберусь.
– Сделаем.
Марина устало и долго осматривала полутемный зал. Она не увидела ни одного приятного ей сейчас лица. Все они были искажены ожесточенной гримасой ожидания. Все ждали чуда. А вот и хрен вам! Сегодня она сорвет куш. Назло им! Только кофе выпьет.
Неожиданно ее обжег огнем чей-то взгляд.
Марину аж передернуло от холодящего душу чувства. О, она хорошо знала этот взгляд! Боялась его и наслаждалась им еще там, высоко, в чеченских горах. Любила ловить этот взгляд, долго смотреть в упор, глаза в глаза, и ждать, когда он снова овладеет ею. Грубо схватит за волосы и резко развернув, привычно, словно овцу, отымеет среди изумрудной травы пастбища. И звериным рыком, заглушая ее стон, возвестит на все ущелье о своей очередной победе. А она еще долго будет лежать, уткнувшись лицом в холодную мокрую землю, укутанная утренним туманом, боясь пошевелиться и спугнуть блаженство животного падения.
Через минуту он ловко поймает ягненка, достанет нож из-за голенища сапога, яркий луч солнца на мгновение блеснет на его остром лезвии, и тут же глиняная плошка наполнится теплой соленой кровью. Она согреет Марину изнутри, как чашка утреннего кофе, ожжет и возбудит в ее душе еще более дикие плотские фантазии.
Марина возжелала этого мужчину сразу, как только посмотрела ему в глаза. Он был воин и охотник. В нем скрывалась первобытная неуемная сила нерастраченных чувств и эмоций, неизвестная ей ранее и давно забытая остальными самцами в городском комфорте.
Неужели это Ахмет? Что он тут делает?
Она еще долго шарила взглядом по залу, но не столкнулась больше с этими глазами, так пугающими и возбуждающими ее.
Показалось. Ну и бес с ним! Хотя. Ох, как сейчас бы она с ним закружилась! Только бы пальцем поманил! Так нет же его! Почудилось.
Марина допила кофе. Кажется, силы потихоньку возвращались к ней.
Ну что ж, пора уходить. Такси надо вызвать.
В туалетной комнате она долго сидела перед зеркалом. Через это тоже надо было пройти, чтобы вернуться в сознание. Растрепанная, распахнутая, с лицом цвета созревающего баклажана, с остатками размазанной туши и помады, она до оцепенения и ненависти поразила саму себя.
Из столбняка ее вывел звук падающих из ладони на мраморный пол пластмассовых фишек.
Так, пора! Ставлю на zero и ухожу.
Она вернулась в зал и подошла к рулетке:
– Все на zero.
Марина бросила горсть "золотых" фишек на сукно.
– Позвони, пусть принесут виски и вызовут такси.
Шарик долго накручивал круги, не желая обнажать судьбу несчастных, пытавшихся энергией своего взгляда остановить его на нужной цифре. Увы, сегодня это было подвластно только ей! И шарик неожиданно прервал свой бег, камнем упав на ноль.
– Zero! – надтреснутым голосом сообщил растерянный дилер.
– Кэшем, – спокойно приказала Марина и, отхлебнув виски, потушила сигарету в стакане.
В кассе она твердой рукой бросила несколько пачек долларов в сумку и направилась к выходу.
Победа! Говорила же, что "сделаю вас", и "сделала"!
В такси Марина задремала. Не сразу узнала свой подъезд со сна и из-за непроглядной темноты. Непонятно почему, но сегодня лампочки не горели ни под козырьком, ни в парадной.
Она наощупь направилась к двери лифта, обжигая пальцы о постоянно гаснущее пламя зажигалки.
Что за хренотень! Завтра весь этот долбаный ЖЭК разнесу!
В подъезде огонь зажигалки вдруг резко вспыхнул и потух, словно от порыва ветра. Впрочем, она сама на лице ощутила дуновение, будто кто-то дыхнул на пламя. И тут же резанул знакомый запах. Острый, страшный и возбуждающий.
– Ахмет? Это ты?
В ответ кто-то рванул ее сумку. И новая волна волнующего воздуха накрыла Марину.
– Ну, что ты дурачишься, я же узнала тебя!
Попытка повторилась с удвоенной силой, но она не выпускала сумку из рук.
Через мгновение чья-то сильная рука схватила ее за горло. Марину парализовало от ужаса, она стала задыхаться.
Неожиданно больно ощутила щекой прикосновение мужской щетины. Оно обожгло и успокоило. Ну, конечно, это он! Он просто играет. Это прелюдия. А потом. как в горах.
Ей даже показалось, что встретилась с ним взглядом. Яркая вспышка возбуждения перекрыла боль и обволокла спину, ноги, плечи, грудь, утяжеляя тело, наполняя горячим желанием.
Странно, почему он никогда не целовал ее в губы? Ведь он смотрит сейчас в глаза и хочет поцеловать. Она же чувствует.
С пронзительным визгом открылась дверь лифта. Марина отчетливо увидела, как в темноте на секунду вспыхнул отблеск от приглушенного света кабины лифта на знакомом лезвии ножа.
Иван Голубничий
* * *
Любимых слов прекрасная тщета,
Мерцанье тайн в трепещущей строке,
Премудрых книг святая нищета,
Тревожное гаданье по руке -
Как мерное качанье в гамаке…
Холодных дней однообразный ход,
Сомнительный, непонятый никем,
Но кое-как прожитый старый год,
И те же трещины на потолке -
Как тихое течение в реке…
И все глядишь на темный небосвод
И грезишь о забытом уголке.
Там все как здесь – и розовый восход,
И белые туманы вдалеке, -
Как тени уходящих налегке…
* * *
Ты скажешь: "Ночь…" Прозрачный мотылек
Мне на ладонь доверчиво прилег.
Я буду ждать. Ни слова, ни строки,
Лишь слабое дрожание руки.
И страшно думать, что опять во сне
Мой скорбный ангел прилетал ко мне.
А может, в час позора и конца
Безумие за мною шлет гонца?
А может, просто сонный мотылек
Устал и, бедный, на ладонь прилег?!
…И бьются тени в мутное стекло,
Как будто чье-то время истекло.
А может, просто жизнь совсем пьяна?
Там, на дворе, лихие времена…
Ты скажешь: "Скучно жить в чужом краю!"
Я темные бокалы достаю.
* * *
…И золотые будут времена,
И прорастут иные семена
Побегом мощным, что не удержать.
И будет добрым этот урожай,
Питающий размеренную жизнь.
И ржавчиной покроются ножи,
Что лили человеческую кровь
За деньги и надменную любовь.
И тех, немногих, воплотив мечту,
Народы мира припадут к Кресту.
И попранный безумцами Закон,
Подняв из праха, возведут на трон.
И прогремят другие имена,
И золотые будут времена…
А нам – смотреть из темноты веков
На торжество осмеянных стихов,
На правду книг, растоптанных толпой,
В своем тщеславье злобной и тупой,
Вотще свою оплакивать судьбу,
Мучительно ворочаясь в гробу.
* * *
Когда борозда отвергает зерно
И плоть распадается в прах,
Когда прокисает в подвалах вино
И меркнет свеченье в зрачках,
Когда в отдаленных, укромных местах
Ликуют владыки земли,
Когда с пьедесталов в больших городах
Последних кумиров снесли,
Когда, неразгаданной тайной дыша,
Погосты рождают огни,
Когда в бездорожье блуждает душа,
Листая постылые дни,
Когда умирает последний солдат,
Оплакавший пепел святынь -
Тогда просыпается древний набат
В пространствах горячих пустынь.
В остывших кровях пробуждая огонь,
В цепи размыкая звено,
Сияющий Бог разжимает ладонь
И в землю швыряет зерно!
* * *
Пахнет дымом, и сера скрипит на зубах.
Но светло и покойно в зарытых гробах.
Воскресенья не будет. Пустыня окрест.
Уходя, я оставил нательный свой крест.
Мы избрали свой путь, обрубили концы.
Нас в упор расстреляли лихие бойцы.
Ты меня не разбудишь уже на заре,
Я остался в далеком своем октябре…
Проплывают видения в смрадном дыму,
Только кто одолеет холодную тьму!
Просветленные лица в убогих гробах,
Незамаранный цвет наших черных рубах.
Михаил Зубавин
Новые приключения Тимофея Маленькая повесть
Глава 1
Клад Жирика
– Странные существа – родители, – вздыхал Тимофей, страдая на даче. Он любил своих родителей, а они его, видимо, ненавидели.
Началось все весной. Тимофей ждал, когда его папа купит пиво в киоске, и встретил одноклассника Коляна.
– Здорово Жириновский! – заорал Колян. – Как дела, Жирик?
– Нормально, – ответил Тимофей.
А отец, услышав это, на сына кинулся: – Тебя прозвали Жириком?
– А что тут такого? Раньше меня ботаником звали, это было обидно, а Жириновского даже по телевизору показывают.
– Я тебе покажу, что тут такого. – сердито ответил отец, который в детстве четыре раза срывал голос, до одури задразнивая своего приятеля жиртрестом-мясокомбинатом. А приятель был стройней Тимофея.
Но Тимофей не знал этого и обиделся. Да, он не худышка, скажем, но не слабый отнюдь, всегда готов за себя постоять. Пусть обзывают его Жириком, но ведь не мясокомбинат подразумевают, а депутата. И сами родители все детство убеждали: – Съешь ложку за маму, за папу, будешь хорошо кушать, сильным станешь.
Однако стоило родителям про Жирика услышать, они взрослого одиннадцатилетнего Тимофея попытались в зайца превратить. Капуста, морковка, салатик, яблочки, ягодки – разве это еда? Мясо родители есть не запретили, но без гарнира, без вермишели, картошки, риса. А Тимофей больше всего в жизни любил макароны с маслом и сыром. Но мог жить и без них, если была каша, блины, оладьи, хлеба мягкого вволю.
А ведь Тимофей любил родителей. Совсем недавно он спас всю свою семью от страшного чертенка Телебобика. Тогда Тимофею помогал его друг домовой Степанычев, но главным был, конечно, сам Тимофей. Мама уже купила противовзрывалку, папа выпил сорок восемь ящиков пива, а бабушка превратила кухню в склад ядов. Все это, живущий в телевизоре Телебобик, сын черта Ажиотаж Спросовича и чертихи Рекламы Назавираловны, заставил купить родителей Тимофея. Еще мгновение, и мама Тимофея, уже выпившая по пузырю противоурчалки и противобурчалки, добралась бы до противовзрывалки, про папу с бабушкой и вовсе думать страшно было. Но Тимофей всех спас, а они? Зайца из ребенка сделали, зайца, да не барана.
В городе Тимофей выкручивался, то в гости к другу зайдет, то бутылки пустые сдаст, благо, много их после Телебобиковой рекламы у папы осталось, сдаст их Тимофей, булок купит.
А вот летом в дачном поселке Тимофея прижали. Родители и бабушка всех знают, всем запретили Тимофея подкармливать. Магазинчик, правда, в поселке имелся, но без денег ничего в нем не продавали, да и бутылки сдать было некуда.
И все лето Тимофея от голода просто сводило, играть не хотелось. Играл, конечно, с ребятами, но без большой радости, даже от драк и проказ удовольствия не получал. Много книг этим летом Тимофей прочитал, много дум об еде и справедливости передумал.
Страдал, страдал, но однажды его осенило: – Что я рыжий что ли? Чем я хуже других? В книжках столько кладов находят, и я найду. Жаль, что ни замков рядом с дачей нет, ни пиратов на поселковом пруду отродясь не водилось. Но ведь папоротников в лесу много. А в какой-то сказке говорилось: тому, кто цветы папоротника ночью найдет, все клады откроются.
Не зря раньше Тимофея ботаником звали. Нравились ему растения и книги о них. Знал он, что папоротники очень древние растения, почти как динозавры, а может и древнее. Папоротники не яблони и не розы, не умеют они цветы на ветках растить. Да и не цветочки у них, не шишечки, но нечто похожее, а растут они в земле сырой, в болотах и лужах. Растения на сушу из воды выбрались, и пока к земле привыкали, "цветы" в воде прятали.
Нашел Тимофей книжку, узнал, что папоротника "цветочки" похожи на зеленую арбузную косточку, и поиск клада начался.
Папоротника в ближнем лесу росло навалом, а комаров летало еще больше. Но Тимофею нужен был особый папоротник, растущий у болотца или лужи, а вот они, лужи эти самые, в отличие от комаров, долго не находились. Очень жаркое стояло лето, даже леса горели.
Когда же Тимофей все же отыскал нужную болотину, ему показалось, что его руки и ноги от укусов стали толще в два раза. Голове же вовсе думать не хотелось, только чесаться. Однако Тимофей не сдался, нашел таки торчащие из земли штучки, похожие на зеленые арбузные косточки.
Оставалось дождаться ночи. В сказке называлась какая-то особая ночь, но у Тимофея выбора не было. Во-первых, очень хотелось кушать. Во-вторых, какая именно в сказке называлась ночь, он не помнил. И главное, хотя Тимофею уже целых одиннадцать лет исполнилось, родители его то ли за грудничка его держали, то ли за арестанта, спать по режиму укладывали. Из дома ночью не отпускали. А сегодня мать с отцом в городе должны были остаться. Да и бабушка собиралась пойти к соседке в карты резаться.
Бабушка для Тимофея была начальником, но ею самой родители командовали и старались запретить делать все, что она любила. Бабушка же любила пить кофе с коньяком, курить и играть в преферанс на деньги.
– Это вредит твоему здоровью, у тебя повышается давление, – кричала Тимофеева мама, и папа согласно кивал головой. – Я тебе запрещаю делать глупости.
– Яйца курицу не учат, – пыталась защищаться бабушка, но под маминым напором тушевалась, отступала.
Однако стоило родителям уехать.
В общем, наш герой точно знал, раз бабушка за карты села, сигареты достала, рюмку коньяка и чашку кофе перед собой поставила, он до первых петухов свободен.
Захватив фонарь, садовый совок, дабы было чем клад откапывать, Тимофей через окно, пыхтя, выбрался из дома. Не ухали филины, не выли волки, не квакали лягушки, лишь лениво перелаивались поселковые собаки, пищали комары, а бабушки в соседнем дворе ругались из-за последней карточной взятки. Тимофей перелез через забор и устремился к лесу. А ночью в лесу страшнее, чем днем, и все время всякая дрянь под ноги попадается. Но раньше времени Тимофей решил фонарь не включать, дорогу к болотине он хорошо помнил. И Тимофей оказался прав. Вот уже и место нужное, осталось только под елками пролезть.
Заполз Тимофей под лапы и замер.