9 мая 1959 года Кленовский пишет Шаховскому о сборнике: "Книга моя продается в Америке, отчасти с помощью моих друзей, отчасти через магазины, довольно успешно <…> Рецензий о "Прикосновенье" еще не нигде не было. Я принципиально не организую (как это многие делают) таких рецензий, а потому, это дело случая, появятся ли они и какие <…> А отклики я получаю прекрасные, нередко даже восторженные (были они от Бор.Зайцева, Вейдле, В.Н.Буниной, Чиннова и многих других)" (Переписка с Кленовским. С.74). Полтора месяца спустя, 22 июня 1959 года, вновь пишет Шаховскому о книге: "На судьбу моего "Прикосновения" жаловаться не могу. Даже в привередливом Париже спрос на него на редкость большой. Это отчасти вызвано полемикой вокруг моей персоны, начавшейся после того, как Русская Мысль перепечатала из Н.Р.С. статьи Ульянова и Глеба Струве, в которых я был провозглашен "лучшим поэтом эмиграции" и посажен, так сказать, на вакантный, после смерти Георгия Иванова, трон "первого поэта"" (Там же. С.74–75).
Вскоре появились и печатные отзывы на "Прикосновение". В "Гранях" опубликовал статью "Тайнопись радости" А.Неймирок: "Есть стихи: чтимый текст плюс тайнопись, - незримые строки, просвечивающие лишь, когда читаешь сердцем. Это сокровенное содержание иногда оттеняет, иногда дополняет, иногда же поглощает, растворяет в себе сказанные человеческие слова (как это бывало у Лермонтова, Тютчева, Фета). Кленовский принадлежит к тем поэтам, кому даны и симпатические чернила. Как определить, как измерить "удельный вес" его тайнописи? Таких приборов поэзия не знает. Но то, что Кленовский не договаривает, не менее важно и значительно, чем то, о чем он говорит, ибо и говорит он и молчит о вечной жизни на земле и вне земли. <…> Тематически несколько особняком, в стороне от столбовой дороги творчества Кленовского, стоят "Царскосельская гимназия" и "О, славные содружества поэтов благословенной пушкинской поры". Но ведь Кленовский царскосел, может быть, последний царскосел России. А что касается второго стихотворения, стихотворения-сентенции, то и оно написано от первого слова до последнего поэтическим почерком Кленовского. Сборник "Прикосновение" - новая авторская удача" (Грани. 1959. №41. Январь–март. С.252–253).
Не менее восторженным был отзыв Аргуса: "Я считаю Кленовского одним из крупнейших современных русских поэтов, не зарубежных, а русских - всея Руси. Кленовский - лирик, до мозга костей лирик, и я не могу не восхищаться той гордой непреклонностью, с какой он идет по своему избранному поэтическому пути. <…> Кленовский глубок. И пишет он с той изысканной простотой и четкостью, которые в тысячу раз труднее, чем нарочитая замысловатость или вычурная аляповатость" (Аргус. Слухи и факты // Новое русское слово. 1959. 11 марта. №16792. С.2).
"Стихи написаны в течение двух лет, но книга читается как одно стихотворение, настолько эти стихи написаны на одну и ту же тему. <…> Книга Д.Кленовского - попытка вернуть поэзию на тот путь, который ей уготован - путь менестрелей. Это путь, к которому через известные промежутки времени, после разных выкрутасов и потуг, поэзия всегда возвращается. Остальные вопросы надо предоставить науке. Окно в вечность открывают самые простые человеческие чувства" (Биск А. // Новое русское слово. 1959. 17 мая. №16860. С.8).
Вяч.Завалишин счел очень удачным название новой книги: "Это, действительно, прикосновение живого человека к умирающей культуре прошлого. <…> Кленовский живет сразу в двух временах: в минувшем и настоящем. Прикосновение к настоящему вызывает у него жгучую, нестерпимую боль, а в прикосновениях к прошлому поэт обретает покой и умиротворенность.
Это правда, что формальный анализ стихотворений Кленовского приведет нас в творческую лабораторию дореволюционного акмеизма. И это правда, что мы при этом увидим, насколько совершенно формальное мастерство Кленовского, насколько этот поэт обладает чувством меры.
Но в подлинной поэзии, кроме формальных достоинств, есть то неуловимое, не разложенное ни на какие формулы, что превращает слова и образы в неповторимую музыку. Без этой музыки форма, какой бы она ни была, то же, что тело без души, безлика и мертва.
А музыка стихотворений Кленовского, как индивидуального и неповторимого художника, носит особый горестный оттенок, наложенный на нее горечью последних четырех десятилетий.
Хороших поэтов у нас все меньше и меньше. Выход сборника "Прикосновение" доставит много радостных волнений всякому, кто любит и ценит поэзию" (Завалишин Вяч. О новой книге Кленовского // Новое русское слово. 1959. 24 мая. №16866. С.8).
По мнению Ю.Терапиано, "суть поэзии Д.Кленовского, конечно, не в одном только внешнем умении, а в том, что каким-то чудом ему удалось до сих пор сохранить в целости дореволюционную духовно-душевную атмосферу, идею искусства и красоты" (Терапиано Ю. Новые книги // Русская мысль. 1959. 16 мая. №1369. С.4).
Н.В.Станюкович назвал "Прикосновение" "одной из самых чистых и глубоких книг эмиграции" и высказал предположение, что это "книга жизненных итогов": "Новая - пятая - книга Д.Кленовского, минуя лихорадочные болота современности, непосредственно вытекает из прохладного, бездонного озера русской лирики. <…> Она, стремясь разгадать Большую Правду жизни и смерти, "прикасается" Божественных Тайн.
Молодость вряд ли оценит некоторые ее строки, но старость найдет в ней след своего короткого, безнадежного бунта и предсмертного просветления. Какая тончайшая ткань брошена поэтом над "родимым хаосом"! <…> Д.Кленовский перекликается (откинем нелепую мысль о подражательстве - оно, на такой высоте, невообразимо) с Тютчевым в своей "ненасытной" любви к земле <…> "Касания" поэта ко всему, чем мы жили и живем, обладают чудесным даром воскрешать полузабытое, стершееся и снова дарить теми полноценными впечатлениями бытия, которые казались нам уже навеки утраченными" (Станюкович Н.В. Среди книг и журналов // Возрождение. 1959. №88. С.125–128).
Большую журнальную статью посвятил Кленовскому Н.Ульянов: "Кленовскому, благоговеющему перед памятью Гумилева, удалось счастливо пройти между двух смертей - безличия и позы. <…> Образ его не вызывает сомнения в подлинности. Это редкий в русской литературе, особенно в современной лирике, образ. Обо всем случайном, что было, обо всей грязи времени, через которое прошел, он молчит. Боль свою и раны скрывает. Он знает, что страдание утратило цену в наши дни, что оно унизительно, некрасиво. И он не хочет жалобы и грусти Чайковского в своих стихах, но стремится к сдержанному аристократическому тону Шопена. Рожденный быть поэтом, он все чуждое поэзии отбрасывает.
Кленовский, подобно йогу или тибетскому мудрецу, знает какую-то тайну мира и человека. В его стихах можно подметить подобие учения. Оно связано с перевоплощениями, со странствием души через миры и времена, с пониманием смерти, как освобождения и нового рождения. Говорят, это взгляд теософский. Не берусь судить. В нем столько же от пантеизма, от натурфилософии, от мистицизма начала ХХ века. Важно, что в нем нет ничего, что не было бы уже достоянием мировой и русской поэзии. Если поэт и увлечен какими-нибудь доктринами и верованиями, мы их не замечаем; он, как пчела, сумел добраться до их поэтического меда и вкус меда делает безразличным его происхождение.
<…> творчество его - редкий образец служения слову. Не много в наши дни найдется мастеров такого чеканного, простого, но сильного стиха. Он точен, ясен, конкретен. Никаких туманностей, ни одного фальшивого, либо вычурного образа, все имеет гранитные, и вместе с тем легкие очертания. Правда и простота в соединении с изысканностью составляет неотразимую прелесть образов Кленовского. Чего стоит один этот царскосельский
......кувшин в бессмертных черепках
Откуда пили ласточки и музы.
Поэтика Кленовского никогда бы не могла быть выведена из "манифеста" З.Гиппиус:
Я раб моих таинственных
Необычайных снов...
Но для речей единственных
Не знаю здешних слов.
Иных слов, кроме "здешних", у Кленовского нет и он в них не нуждается. То таинственное и необычайное, что ему ведомо, никакими другими словами передано быть не может. Его трансцендентальность овеществлена, материализована.
О, я знаю, лишь в прикосновеньи
К повседневности моей земной
Обрету нездешнее виденье
Лишь в ее прозрачном отраженьи
Просияет мир передо мной.
Осязаемость и вещность нашего мира - необходимое условие поэзии Кленовского. <…>
Скажут: не велика заслуга выступить через тридцать лет продолжателем отошедшей в историю школы, не принявши во внимание совершившегося с тех пор литературного прогресса. Но кто сказал, что последние тридцать лет означают прогресс, и кто возьмет смелость утверждать, что поэзия шла вперед, а не "брела разно" и не блуждала глухими тропинками? В годы разброда ценятся люди, у которых сильна память о столбовой дороге литературного развития, а Кленовский с самого появления в эмиграции не устает вещать об обретении им этого пути. Он знает, что последний столб, венчанный бронзовой фигурой орла, носил название акмеизма, и начал от него свое движение, игнорируя все другие вехи и знаки. Он не устрашился даже слабостей акмеизма - бедности метрики, строфики, мелодики, и вытекающего отсюда ослабления стиховой напевности; принял это во имя стремления к простоте выражения, к оборотам разговорного языка. Кто знает, как трудно давалась такая простота Ахматовой и Мандельштаму, тот не может не оценить успехов Кленовского в развитии этой стихотворной тенденции.
Жизнь моя с виду не так плоха
Днем - с земляками играю в прятки,
Ночью... - кто ночью меня слыхал?
Зубы в подушку - и все в порядке.
Свободе этой разговорности, отсутствию какой-либо скованности, преодолению опасности срывов, как в сторону выспренности, так и в сторону бытовизма, могут позавидовать многие мастера из числа его учителей.
До какой степени он акмеист, видно из того, что даже нелюбовь к глаголам и приверженность к именам существительным усвоены им от своих мэтров.
Их ровно пятьдесят от сердцевины
Тугих колец на спиленном стволе,
Ровесник мой на медленной земле,
Вот и закончен он, наш путь единый.
Здесь ни одного глагола, если не считать двух страдательных причастий. Никаких событий и происшествий. Статичность, медитативность и скрытый драматизм - предмет устремлений акмеистов старшего поколения - приобрели у Кленовского высокую степень выразительности. Но он унаследовал также тяготение к благородной звучности и ясности стиха пушкинской поры, каковому нельзя не придать в наши дни чрезвычайного значения. Все это заставляет думать, что перед нами явление значительное. Писать его поэтическую биографию еще рано, но отдать дань читательского восхищения - прямой наш долг.
Есть в поэзии Кленовского мотив, заслуживающий особого упоминания. Это - драма Царского Села.
Казненных муз умолкший городок!
Мы дожили до гибели священного града русской поэзии, но ни в советской России, ни в эмиграции не раздалось такого возгласа скорби о духовном отечестве поэтов золотого и серебряного веков. Кленовский пропел ему достойный реквием. Читая его пронзающие душу стихи, чувствуем себя приобщенными к печальной и высокой тризне. Нам дано горькое утешение в возможности проститься с русской славой и осознать собственные сердца, как последнее ее прибежище" (Ульянов Н. Д.Кленовский // Новый журнал. 1960. №59. С.121–126).
180. Новый журнал. 1957. №49. С.106.
182. Новый журнал. 1957. №49. С.106.
183. Новый журнал. 1957. №49. С.108. Краевич Константин Дмитриевич (1833–1892) - физик, педагог, преподавал в ряде гимназий, военных училищ, в горном институте и морской академии; автор учебников по физике, алгебре и космографии, выдержавших много изданий, сотрудник "Журнала Русского физико-химического общества", издатель журнала "Семья и школа" (в 1876–1882). …О конквистадорах рифмует строки… - имеется в виду Н.С.Гумилев, в 1903–1906 гг. учившийся в Царскосельской Императорской Николаевской гимназии (1870–1918). …седеющий поэт… - Иннокентий Федорович Анненский был директором Царскосельской гимназии в 1896–1905 гг.
184. Новый журнал. 1958. №52. С.48; стихотворение также было напечатано: Грани. 1959. №44. С.47.
185. Новый журнал. 1958. №52. С.48.
186. Новый журнал. 1958. №52. С.49.
187. Новый журнал. 1958. №55. С.107; стихотворение также было напечатано: Грани. 1959. №44. С.46.
188. Новый журнал. 1958. №55. С.108; стихотворение также было напечатано: Грани. 1959. №44. С.46.
190. Новый журнал. 1958. №55. С.106.
194. Новый журнал. 1958. №55 С.109.
195. Грани. 1958. №37. С.115–116.
196. Новый журнал. 1958. №52. С.47; стихотворение также было напечатано: Грани. 1959. №44. С.46. Адамович, рецензируя "Новый журнал", дал высокую оценку подборке Кленовского и особо отметил это стихотворение: "Кленовский - настоящий мастер, требовательный, подчеркнуто консервативный, но умеющий одной чертой, одним намеком вдохнуть в свой консерватизм жизнь, остановиться там, где началась бы мертвечина. Вот, например, его первое стихотворение, о "славном содружестве поэтов благословенной пушкинской поры": на первый взгляд - типичная стилизация под тридцатые годы прошлого века. Одна, единственная строка - "развлечены, но не потрясены", с этим двойным, непривычным "ны", - заставляет насторожиться и вносит в пушкинообразное, будто бы подражательное стихотворение нечто свое, новое, живительное. Или неожиданное "перешептали" в стихотворении об украинских соловьях, настолько голосистых, что их не перекричать, но которых влюбленным удалось "перешептать"! Каждое стихотворение Кленовского отмечено подобными своеобразными находками. В общем складе его поэзии есть что-то гумилевское: мужественность, стройность композиции, стойкость в раз навсегда принятой литературной позиции. Но гумилевскую манеру Кленовский обточил и развил, от основных ее принципов не отступая" (Адамович?Г. Новый журнал. Книги 51–52 // Русская мысль. 1958. 5 июня. №1221. С.4).
197. Новый журнал. 1957. №49. С.107.
199. Новый журнал. 1958. №52. С.48.
201. Новый журнал. 1958. №55. С.107.
206. Грани. 1958. №37. С.116–117. С датировкой 1957–1958.
207. Грани. 1958. №37. С.115.
213. Грани. 1958. №37. С.116.
214. Грани. 1956. №31. С.51. С разночтением в предпоследней строке: "Нажать курок". Изменение было внесено Кленовским после того, как Ю.Терапиано в отзыве на журнальную подборку усомнился в правильности выражения "нажать курок" (Терапиано Ю. "Грани", выпуск 31-й // Русская мысль. 1957. 12 января. №1003. С.4–5).
218. Новый журнал. 1957. №49. С.107.
Уходящие паруса (1962)
О подготовке нового сборника стихов в переписке со своими друзьями Кленовский начал упоминать уже на следующий год после "Прикосновения". 31 декабря 1960 года он с удовлетворением сообщил Шаховскому: "Мне в этом году пишется, и стихов почти уже хватает для нового сборника. Если мои заокеанские друзья, заимообразно финансировавшие издание всех моих предыдущих книг, придут мне и этот раз на помощь - возможно, что в 1961 году смогу издать новый сборник" (Переписка с Кленовским. С.108–109).
Через полгода Кленовский определился со сроками и 10 июня 1961 года писал Маркову: "Думаю к Рождеству издать новый сборник. Стихов для него и притом с отбором (с моей точки зрения, конечно) достаточно. Деньги на это дело опять дают заимообразно мои друзья. Но беспокоит меня вопрос распространения книги, чрезвычайно для меня важный, ибо "меценаты" мои - люди весьма слабого достатка и нужно побыстрее вернуть им долг" (Письма Кленовского Маркову. С.681).
В начале 1962 года был отпечатан тираж и разосланы экземпляры. 28 февраля 1962 года Шаховской, получив экземпляр, написал автору: "Последняя Ваша книга еще прекрасный шаг Вашей поэзии" (Переписка с Кленовским. С.119). Сам Кленовский в ответном письме от 10 марта 1962 г. так оценил сборник: "Мои "Уходящие паруса" - книга сомнений, догадок, колебаний, мгновений просветления и мгновений помрачения (может быть, и заблуждения - не упорствую). Но, вероятно, всем этим сочетанием она человечна и (как я вижу из многочисленных на нее откликов) глубже и вернее трогает сердца, чем иные благостные песнопения, а тем паче, поучения. Те для "своих", для "твердых" в вере, мои стихи для всякого. Кое-кто писал мне, что даже горькие мои стихи утешают, что вообще стихи этой книги помогают не только жить, но и умереть. Все это позволяет мне думать, что книга моя не таит в себе дурного начала" (Там же. С.122).
Отклики на сборник и впрямь были восторженные.
В.Завалишин в своей рецензии привел отзыв "ученого из СССР": "Поэзия Кленовского есть чудом сохраненное отражение Петербурга былых времен. У Кленовского летаргический талант. Он заставляет нас верить в реальность исчезнувшего и умершего". От себя Завалишин добавил: "Кленовский, сохраняя поэтическую технику предреволюционных акмеистов, продолжал с исключительной тщательностью шлифовать ее и благодаря этому - в ряде случаев - ее обновил. <…> В чем Кленовский сходен с поздними акмеистами, так это в том, что духовный строй "Уходящих парусов" обнаруживает те же черты примиренности с символизмом. <…> Что особенно хорошо в этом замечательном сборнике, так это романтизм, освещенный отсветами, таинственным звоном нездешнего" (Завалишин Вяч. Новый сборник Д.Кленовского // Новое русское слово. 1962. 27 февраля).
Л.Ржевский свою рецензию также начал с одного из таких устных откликов рядовых читателей: ""Я просто в священном восторге от последней книги Кленовского, - писала мне недавно вдова одного эмигрантского беллетриста. - Прочтя, дней десять бродила, как во сне… Меня очаровало содержание".
Завидный отзыв! Я показал его знакомому поэту.
– Да, - сказал он, не без легкого скепсиса в голосе, - у Кленовского много восторженных почитателей, потому что стихи его очень доступны.
Я поблагодарил его мысленно за тему. В самом деле: Д.Кленовского очень читают. И, видимо, не только в эмиграции <…> Доступность, конечно, не синоним художественности, но "недоступность" - еще в меньшей мере. <…> в стихотворениях Кленовского доступна прежде всего подкупающая гармония мысли и поэтического тепла <…> "След жизни", "Навстречу небу", "Неуловимый спутник", "Прикосновение"... Внутренняя поэтическая тема Кленовского выступает уже из одних заголовков этих четырех выпущенных им в эмиграции сборников. "Уходящие паруса", сборник, о котором идет речь, - продолжение этой темы. Не называю ее потому, что она столь же хорошо ощутима, сколь плохо укладывается в прозаические слова. В поэтические - дело иное. <…>