Однако в переписке с друзьями продолжает обсуждать состав будущей книги и 3 ноября 1965 года пишет Панину: "Насчет того, что мое "Избранное" (если оно когда-нибудь будет издано) следует сопроводить дюжиной-полторы новых стихов - всецело с Вами согласен" (Там же. С.170). А еще тремя неделями позже, 23 ноября 1965 года, окончательно соглашается с его доводами: "Вы правы, что избранное не обязательно издавать после смерти, вполне уместно сделать это еще и при жизни, дать как некое "резюме" моей работы. Такая книга может быть кстати для тех, у кого нет охоты покупать все мои сборники, а хотелось бы познакомиться с моей поэзией. Можно было бы отобрать сотню стихотворений из 6 книг, уделив несколько больше места, чем другим, двум распроданным уже давно сборникам ("След жизни" и "Навстречу небу"). Я собираюсь на всякий случай сделать отбор стихов для такого сборника" (Там же. С.173).
Через год, в письме Шаховскому от 24 октября 1966 Кленовский сообщал: "У меня давно уже появился план издания моих избранных стихов после моей смерти - были и стихи отобраны, и весь макет книги составлен. За последнее время мои литературные друзья (в том числе Глеб Струве) стали уговаривать меня издать "Избранное" еще при жизни, самому за всем проследить, основывая свой совет в частности на том, что жена моя человек больной, беспомощный, и после смерти не управится с такой задачей, а кому ее можно поручить? К этим доводам прибавилось в последнее время то, что я чувствую себя все хуже, со зрением моим все неблагополучнее, да и у жены зрение, после неудачной операции (я Вам об этом писал) в самом печальном состоянии. Вот и пришел я к выводу, что книгу надо издать самому и теперь же" (Переписка с Кленовским. С.185).
Выпуск книги некоторое время задерживался по финансовым причинам. 11 декабря 1966 года Кленовский писал Шаховскому: "Моя книга уже полностью набрана и мною прокорректирована. Все идет гораздо быстрее, чем обещал Башкирцев, и это даже меня... пугает, так как денег для окончательного расчета с ним у меня не хватает; уплатить смог пока только две трети. Придется даже, по-видимому, попридержать башкирцевскую прыть, которой, при других обстоятельствах, я был бы очень рад! Всякая денежная поддержка издания для меня поэтому сейчас особенно важна, и я буду очень признателен Вам, дорогой Владыка, если Вы предварительной подпиской на некоторое количество экземпляров придете мне на помощь, рассчитавшись за них уже сейчас" (Переписка с Кленовским. С.186).
Часть расходов по изданию взяло на себя издательство "Международное литературное содружество", что позволило сдать рукопись в набор, однако нужны были еще деньги. 6 февраля 1967 года Кленовский сообщал Шаховскому: "Издание моих избранных стихов едва не зашло в финансовый тупик. Не было никаких средств для окончательного расчета с типографией, и я даже "заморозил", в поисках их, дальнейшую ее работу над книгой. <…> Теперь все финансовые заботы и страхи отпали, книга вскоре пойдет в печать и к началу апреля, вероятно, выйдет в свет" (Переписка с Кленовским. С.192).
Половину необходимой для издания суммы неожиданно внесла одна из немецких знакомых Кленовского, и вскоре тираж книги был отпечатан, причем удвоенный, не 750 экземпляров, как предполагалось изначально, а целых 1500, для поэтической книги цифра солидная, а по эмигрантским меркам просто огромная. 6 марта 1967 года Кленовский писал И.С.Топорковой: "Издание сборника моих избранных стихов сейчас быстро двинулось вперед, т.к. удалось раздобыть недостающие еще деньги. Я получил из типографии первый готовый (но еще единственный) экземпляр книги, остальное начнет, вероятно, постепенно поступать, и тогда я, конечно, пошлю Вам экземпляр в подарок <…> В книге 218 страниц и фото. Оформлением я лично доволен. На этот раз для разнообразия обложка цветная. Формат мой обычный" (Письма Кленовского Топорковой. С.105).
Книга получила название: Кленовский Д. Стихи: Избранное из шести книг и новые стихи (1965–1966). Мюнхен: МЛС, 1967. Тексты печатаются по этому изданию, воспроизводится только раздел новых стихов, поскольку стихи из ранних книг вошли в избранное практически без изменений.
8 марта 1967 года Шаховской поздравлял Кленовского "с рождением дитяти, которое, как некий герой Рабле, даже в день своего рождения будет очень велик ростом и тяжел на вес ("томов премногих тяжелей"). Поднимаю мысленно кубок за здоровье дитяти такой же пропорции, как папаша. Вижу, что я не ошибся, когда еще лет 10 - или даже больше - тому назад подписался на… "7-ой том" Ваших сочинений" (Переписка с Кленовским. С.195).
Вскоре последовали первые отклики на книгу. 14 мая 1967 года Кленовский с приятным удивлением написал Шаховскому: "Получаете ли Вы "Русскую мысль"? Там в № от 6 мая появился необычайно доброжелательный отзыв Терапиано (на целый развернутый подвал) о моей новой книге, а тем самым - о моей поэзии вообще. В первый раз он меня таким хорошим суждением побаловал - глазам своим не поверил читая! Есть в статье такие небезынтересные для Вас строки!
"Такое ощущение человека (как у меня - Д.К.) уже не ортодоксально-христианское, а оккультное, антропософское. Но Кленовский с такой напряженностью порой говорит о нем, что его духовное волнение, душевная вибрация, заставляет даже некоторых представителей православной иерархии, интересующихся литературой, прощать ему ‘антропософию’ за его духовное горение"" (Переписка с Кленовским. С.197).
16 июля 1967 года Кленовский писал Шаховскому: "Сборник "Стихи" является завершением и итогом всего моего литературного пути. Не перестаю благодарить Бога за Его великую ко мне милость: выход этого сборника еще при жизни моей, осуществленный моими руками, от отбора стихов до выбора оформления включительно. Удалось и хорошие отзывы о нем услышать. По статьям и по личным письмам некоторых моих собратьев по перу (ниже приведу одно из них) я вижу, что собранные воедино, мои стихи произвели более цельное и верное впечатление, чем в отдельных сборниках (советую и Вам в будущем такой сборник избранных своих стихов издать!). Вот что пишет мне, например (очень по товарищески!), Моршен:
"Сборник получился на славу! То, что в отдельных сборниках выглядело (для меня) как некое подражание самому себе, оказалось, собранное в один фокус, редким по своей цельности и верным по тону голосом. По сути, Ваши сборники были лишь частями единой книги, и вот теперь она, наконец, вышла в свет целиком. Поздравляю, обнимаю от души рад за Вас!"
Такое же примерно впечатление, как это видно из его отзыва, произвела книга и на Терапиано, а также на Горбова (рецензия в "Возрождении"). Не помню, писал ли я Вам, что получил очень лестное письмо от Адамовича. Говорит, что читает мои стихи "с восхищением и... завистью" и добавляет, что сборник "очень правильно и удачно составлен - в том смысле, что тема его, то есть, Ваша главная тема, в нем постоянно развивается и растет, и стиль Ваш этой Вашей теме безошибочно и непогрешимо соответствует. Можно писать иначе, по-другому, но то, что говорите Вы, должно быть сказано именно по-Вашему, со сдержанной страстностью"" (Переписка с Кленовским. С.199).
Критическими откликами на "Избранные стихи" Кленовский остался в целом доволен.
О. Можайская в своей статье сочла, что "для всех друзей этого замечательного поэта такой сборник - ценный подарок! Хотя и в предыдущих книгах Кленовского образ поэта выделялся очень четко, но в этом сборнике он вырисовывается еще рельефнее.
Кажущаяся двойственность его духовного облика происходит от неизбежного "соседства" души и тела (тема которую он часто затрагивает в своих стихах). Однако мысли о тяжелой земной участи, о потерях, о смерти, нисколько не заглушают основного лейтмотива, а наоборот, выделяют его еще ярче. Хотя жизнь все чаще мерещится поэту "той скамейкой в конце аллеи", где так недалеко "до калитки, до той, что вот уже полуоткрыта" и, хотя жаль расстаться с этой жизнью, с той, которую он "огорченно полюбил", но все же чувство красоты, цельности, осмысленности мироздания не покидает его: ведь страдание это "прекрасное раненье - оттиск духа на остывшей коже"" (Можайская О. Поэзия Кленовского // Новое русское слово. 1967. 23 апреля).
В "Новом журнале" появилась обстоятельная статья Ю.Офросимова, очень понравившаяся самому Кленовскому: "Достаточно редкостно, что после первого, весьма "детского", сборника, после последовавшего многолетнего творческого провала, Кленовский сразу же выступает со стихами, обнаруживающими зрелое мастерство и, мало того, заключающими в себе стройное миросозерцание и мироустремление. По шести ранее вышедшим сборникам, а теперь по сборнику "Стихи" (избранное с добавлением стихов последнего периода, бережно изданных "Международным литературным содружеством") можно совершенно ясно увидеть, как пережитые катастрофы вылились в поэзии Кленовского стремлением объединить эстетику с религией: явление, встречающееся не часто и повергшее иных наших руководителей поэзии (если и поминавших имя Господа Бога, то только всуе) в состояние легкого шока, критического столбняка, от которого, правда, они с трудом постепенно отходят. Уже в самом призвании поэта Кленовскому видится нечто, дарованное ему Свыше и завет "Веленью Божию, о, Муза, будь послушна" сквозит (в смысле почти буквальном) во многих его строках <…>
В области формы Кленовский не "завоеватель" и не искатель. По натуре он - хороший хозяин, умело допускающий в добрую, старую форму, на которой крепко стоит его поэтическое хозяйство, все то новое, что подходит внутреннему ладу его поэзии. Чуждое какой-либо ортодоксальности творчество Кленовского в его "рифмованных догадках" лишено всякой претензии на пророчество и в соответствии с этим и весь тон его никак не "пламенный", "без патетических сонат", язык почти разговорный и как раз в этом трудно объяснимом "почти" заключено то, что возносит этот язык до поэтических высот.
Особенностью Кленовского является еще соединение очень широкого мистического чувства бесконечности с трезвой здоровой реальностью. Чтобы к бесконечности приобщиться, чтобы осознать, уразуметь ее, вовсе не требуется каких-то особых усилий: бесконечность тут, на земле, излита во всем, во всякой повседневности. <…>
Земля, ее дыхание любы Кленовскому во всех проявлениях. Крепко ощущается им и кровная связь с родиной. Но, отдав ей сыновнюю дань стихами строгого стиля о Царском Селе или прелестными стихами о "медленной" московской весне, он готов "кинуться на колени" и перед флорентийскими холмами и померанцевыми садами Мантеньи; следом за "раздольем Волги" он сейчас же вспоминает "Риальто на рассвете", и Италия для него не только родина духовная, но и пра-родина, куда, может быть, ему по его убеждению суждено некогда вернуться. И связь с этой страной так глубока, что и тональность многих его стихотворений кажется пропитанной тем особым легко-прозрачным воздухом, который окутывает Италию <…>
Мучительно взывает Кленовский: - "Зачем пришел, куда иду - И почему Тебя не слышу!" Мрак прорезается - и не однажды! - мыслью о крайнем средстве и тогда недобрым холодом веет от стихов, в которых поэт просит, чтобы в тот час, "которого не будет строже", у него была отнята память о "всех сокровищах неба и земли" - "Чтобы ничего я не запомнил, - Чем мгновенья были высоки: - Ни одной моей подруги дольней, - Ни одной тосканской колокольни, - Ни одной онегинской строки". И тогда - "уже совсем легко мне будет - Оттолкнуть скамью и умереть".
Но духовное смятение отдельных стихов тенью на всю поэзию Кленовского никак не ложится; определяюще для нее совершенно ясно высказанное утверждение: - "Знаю я: на мне печать Господня, - Мне довольно этого сознанья!" "Темные строки", чуждые существу Кленовского, в ней лишь наваждение и, недобро мелькнув то там, то здесь никак не разладом, а внутренним диалогом, не в силах отравить или хотя бы замутить все творчество, лишенное всякого болезненного "ущерба", здорового, цельного и согласованного прежде всего своим религиозным устремлением и помыслом. Пусть понятие Бога широко охватывает и начала пантеистической философии и штейнеровского учения, но черты Бога Библии и, конечно, благоговейное преклонение перед Христом, как воплощением Добра, в этой поэзии наличествует. Ангелы хранители, своим почти реальным присутствием раздражая некоторых современников, в образе "неуловимых спутников" чувствуют себя, как дома, в поэзии Кленовского" (Офросимов Ю. Рифмованные догадки. О поэзии Д.Кленовского // Новый журнал. 1967. №88. С.114–122).
В несколько запоздавшей рецензии на книгу откликнулся Олег Ильинский: "Однотомник стихов Кленовского дает возможность обозреть и оценить творческий путь поэта за последние 20 лет. Это издание - результат взыскательного авторского отбора и поэтому имеет совершенно особое значение, как для русской поэзии в целом, так и для самого автора. В связи с этой книгой я хотел бы высказать ряд соображений о художественной проблематике Кленовского и его месте в русской поэзии.
Основным приемом Кленовского является закрепление ярко пережитой и скульптурно оформленной художественной детали в рамках религиозно-идеалистического миросозерцания. Поэт постоянно ощущает себя на грани или у порога того бытия, которое именуется вечностью. Одновременно в творчестве Кленовского ярко звучит любовь к жизни, своеобразная упоенность жизнью. При отборе художественных впечатлений огромную роль для поэта играет память, не память в смысле простого припоминания, а память в смысле творческой преображающей стихии. Память поэта как бы сама творит образы и осмысливает их в плане крупного эстетико-философского синтеза. При анализе художественного творчества Кленовского именно творческую функцию памяти следует выдвинуть на первый план. Одним из основных качеств Кленовского является способность ярко пережить и с предельным мастерством закрепить пережитое в образе. Кленовский - великолепный мастер стиха. Раз увиденное и пережитое под его пером сохраняет всю непосредственность и свежесть художественного впечатления и, кроме того, приобретает черты вневременности, черты классичности в самом истинном смысле этого слова. Характерная для Кленовского акмеистическая манера сближает его именно с классицизмом (вплоть до античности), а связь с гумилевско-ахматовской традицией, хоть она и налицо, играет для оценки творчества Кленовского значительно меньшую роль. При всех преемственных связях с акмеизмом очень большую роль играет, конечно, то, что Кленовский живет совсем в иную эпоху, чем акмеисты.
Одна из художественных заслуг акмеизма - классическая преемственность этой школы. Классическая преемственность организует, оформляет, оскульптуривает художественное мышление поэта-акмеиста. Но поэт-акмеист кроме того прошел школу романтизма, с ее утонченным психологизмом, с ее философичностью, с ее религиозной проблематикой. Поэзию Кленовского следует рассматривать не столько на фоне акмеизма, сколько вместе с акмеизмом на пересечении классицизма и романтизма. Таким образом Кленовский окажется в русле пушкинско-гетеанской традиции, обогащенной опытом 20-го века.
Во французской поэзии Кленовского можно сопоставить с Андрэ Шенье, творчество которого в общем определяется теми же координатами, конечно, с поправкой на время и индивидуальную тематику. <…>
Соединение тончайшего лиризма с предельной ясностью и классичностью формы является характернейшим признаком поэтического почерка Кленовского. В однотомник включены избранные стихи из шести книг. Каждый сборник Кленовского представляет собой законченное целое. Во всех звучит сквозная религиозная тема, а также тема художественно-символического осмысления космоса:
В каждой капле, камешке, листе
Шумный космос дремлет изначален.
Оттолкнулся - и глядишь, причален
К самой невозможной высоте.
В этих стихах - художественно-философское обобщение поэзии Кленовского. В них ключ ко всему его поэтическому миросозерцанию. Однотомник Кленовского - след жизни крупного поэта, жизни вдумчивой, глубокой и плодотворной" (Новый журнал. 1970. №98. С.289–291).
302. Новый журнал. 1966. №85. С.80.
303. Мосты. 1966. №12. С.11.
304. Новый журнал. 1966. №85. С.80.
305. Мосты. 1966. №12. С.10.
306. Новый журнал. 1967. №86. С.62.
307. Новый журнал. 1966. №85. С.81. Позже этим стихотворением торонтский журнал "Современник" открыл памятную подборку стихов Кленовского, получив известие о его смерти: Современник. 1977. №33/34. С.9.
308. Возрождение. 1966. №175. С.48.
309. Возрождение. 1966. №175. С.49.
310. Мосты. 1966. №12. С.13.
311. Новый журнал. 1966. №85. С.81.
312. Возрождение. 1966. №175. С.48.
315-316. Новый журнал. 1967. №86. С.61–62.
317. Новый журнал. 1967. №86. С.62. C заглавной строкой "Вчера его срубили. Что осталось...".
Певучая ноша (1969)
Тираж новой книги Кленовского был отпечатан в мюнхенской типографии Башкирцева в феврале 1969 года.
Кленовский пишет Шаховскому 10 апреля 1969 года: "Хотя я начал рассылать мою новую книгу еще 22 февраля 1969 г., она еще ни до кого в США не дошла. В Европе, конечно, дело другое, и я получил уже много прекрасных откликов; притом не из вежливости или жалости к угасающему поэту, а вполне искренние - это ведь сразу можно различить. Особенно хорошо откликнулись на книгу Б. Зайцев, Г.Кузнецова, М.Цингер, сестра Пастернака Лидия, живущая в Англии, Прегель" (Переписка с Кленовским. С.238).
Большую статью посвятил книге В.Перелешин: "Если бы мы спросили Дм.Кленовского о его взгляде на поэтическое творчество, он, вероятно, согласился бы с нами в том, что стихи - не для жизни в любом разрезе, а стихи - сама жизнь. Они не могут не писаться. И только у таких стихов, которые не могли не написаться, есть и напряженность, и доходчивость, и очарование, и вескость благородного металла, и внутренняя свобода. <…> Кленовский - поэт, требовательный к себе, сосредоточенный, немногословный, обладающий вкусом и чувством меры <…>
Дм.Кленовский консервативен, и это видно, прежде всего, из того, что чаще всего он пишет ямбом - почти вдвое чаще, чем хореем. Разностопных стихов (логаэдов) у него в десять раз меньше, чем ямбических. Трехсложными стопами он в "Певучей ноше" не пользуется совершенно.
<…> Воспоминания поэта, его умудренные раздумья причастны вечному идеалу красоты. И потому они обжигают" (Перелешин В. Залетная душа // Грани. 1970. №78. С.241–247).