Теплый запах пекарен не стынет вотще, он живет в кирпиче, раскаленном лучами,
Он живет, будто камень, забытый в праще, меж такими же пухнущими кирпичами,
Накренившийся, тянущий низ живота – да, живу, дежа вю из прошедших картинок,
Солнце гладит покатые крыши, вон та золотая звезда – вот, смотри, покатилась.Уходи, пока здесь не зажегся фонарь, не кричал постовой, не пришли электрички,
Слышишь, где-то бьет колокол – это по нам, это нам он сейчас отбивает привычку
Оставаться такими же, будто всегда, с появления в кущах – и стыдно, и скрытно,
И поет темнота, и кричат поезда, и кузнечики пробуют первую скрипку.Потому что пока ты не выдюжишь вдох, не решишься на шаг, не откроешь флакона,
Остается с тобой большеглазый цветок, нераскрытая просинь во тьме заоконной,
И плетет паутину усталый вьюнок, и похмельная тьма накрывает соборы.
Мы живем, под собою не чувствуя ног – да чего уж там можно искать под собою.Шелестят фонари, повторяй раз-два-три, поворот, поворот, поворот и поклоны.
Вот мы встретились, бедная юность, смотри, наводи свой прицел по крестам
и по кленам,
Распрямляется время, стреляет ружье, вот мы встретились, старая юность
вот с нами
То, что белою ниткой крест-накрест сошьем, не считаясь с законами и временами,И уже никогда никакого вьюнка, карамельного пряника рядом не станет.
Сорняка, огонька. Голубая река, потемневшая мельница, узкие ставни,
И тогда ты опять начинаешь с азов, каждый шаг, каждый вдох ощущая плечами.
И единственный твой первозданный узор – тот кирпич,
перевитый потом кирпичами.Мы расходимся – это бывает вот так, без амбиций войны, без случайного жара,
Это просто так тянет внизу живота – будто просто ты нынче не выдержал жанра,
Кислый запах пекарни и крик поездов, будто все поезда уезжают на бойню.
И тогда ты опять начинаешь с азов, впрочем, что же там можно искать за собою.Отойди от стены, пусть ударят часы, пусть закружится, станет, начнется, завьется,
Пусть одышливый воздух чужой полосы где-то в легких твоих навсегда остается.
Пусть Ньютон, изучая полуденный чад, снова ловит свой плод, отрицающий слово,
Пусть кричат электрички. Пусть правда кричат, и младенческим криком
пусть просят земногоПухлощекий младенец, наш век замоли. Между листьев звезда замирает сквозная.
Мы живем, под собою не чуя земли. И чего-то важнее, наверно, не зная.
И когда ты проснешься сквозь тысячу лет, сквозь все то что мечтали,
молчали, кричали
Ты увидишь вьюнок и запекшийся хлеб. И кирпич, перевитый потом кирпичами.
Рыбный вальсок
Позови меня, брат, позови меня, ласковый брат,
Мы пойдем по дороге туда, где пылает закат,
Где лини и язи при поддержке язей и линей
Выясняют, какой из князей и который длинней.Подожди меня, брат, подожди меня, ты терпелив.
Там, должно быть, отлив, а быть может, и вовсе прилив,
Там качаются сосны в сережках тягучей смолы,
Под нежаркое солнце весь день подставляя стволы.Приведи меня, брат, приведи меня, ибо туда
В одиночку не ходит ни ветер, ни снег, ни вода.
Даже реки, которые были знакомы едва,
Прибывают туда, заплетаясь, как два рукава.Так что смело шагай, предъявляй меня как аусвайс,
И ныряй в этот вальс, ты ведь понял, что всё это вальс.
На песочный паркет, на сосновый кудрявый шиньон
То язи, то лини серебристой сорят чешуей.А закат всё пылает, пылает, никак не сгорит.
Не гони меня, брат, не гони, я впишусь в этот ритм,
В этот круг. В этом кружеве всё невпопад в голове -
То язей, то правей, то ли нет – то линей, то левей.И прилив переходит в отлив или наоборот,
И танцуют жуки среди мшистых лохматых бород,
И Каспийское море в условно укромной тиши
Торопливо впадает в раскрытую волжскую ширь.И пылает закат, а потом догорает закат,
Не кончается вальс, но кончается сила в руках,
Потускневшая, но дорогая еще чешуя
Возвращается, тихо вращаясь, на круги своя.Пристрели меня, брат, пристрели, ты же дружишь с ружьем,
Потому что отсюда никто не уходит вдвоем,
Ни линя, ни язя. В одиночку уходят, скользя.
И подолгу молчат. Потому что об этом нельзя.
Маленькая баллада (яблочко)
1.
Жуткое время, тяжкое время,
Ветер на площадях.
Вечно приходится жить не с теми,
Эти не пощадят.Выслуга буден – старость в награду,
А не случится – пусть.
Пусту, ох, пусту быть Петрограду,
Если еще не пуст.Выпить, не чокаясь, взять, не глядя,
Не поднеся ко рту.
Жалко полощется на ограде
Битва за Порт-Артур.Узкие платья, девичьи челки,
Гавань, приют, притон.
Жалок и грязен, на третьей полке
В город
Въезжает
Он.Витебский, выдох, звонок, Варшавский,
Сумка на поводу.
Сколько таких приезжают шастать
В этом чумном аду.Он же приехал не ждать оваций,
Не волноваться зря,
Невский, но не за горами Двадцать
Пятое октября.Столько эпох – волна за волною,
Не наблюдай часы.
Кто он такой – петухово дурное
Семя, курицын сын.Вот он выходит, встопорщив перья,
Болью скрепив висок,
В розовый свет, в колыбель империй,
В площадь наискосок.
2.
Он не читал ничего длиннее
Школьного букваря,
Он погружается в храп коней и
В марево сентября.Маленький, маленький, злой, голодный,
Гордый, больной, смешной.
Жгучим железом – иногородний
Иноживой, иной.Ближе к сюжету. Светло и тяжко.
Брызги взвихрить ногой.
Грязь на колене. Клеймо на пряжке.
Руки. Наган. Погон.Деньги – давайте. Пальто – снимайте,
То есть снимай, пошел.
И побыстрей, в бога душу матерь.
Паспорт? Нехорошо.Я не отсюда – он глупо мямлит
В грубое волокно.
Время крутило меня и мяло,
Жарило, волокло.Я не отсюда, я только вышел,
Это разбой, грабеж.
Так, отвечают ему, потише,
Или же огребешь.Вышел – зайдешь, говоришь – ответишь
И – подводя черту:
Этого к стенке, а эту ветошь
В сумку. И к черту – ту.
3.
Без обьявленья войны, не ссорясь,
Без примиренья ссор.
Кто я? Я птица, я божья совесть,
Лакмус его и соль.Я не свиваю гнезда, я рано
Встал, я не враг, не жид,
Дайте мне это смешное право
Просто возможность жить.Свет, постоялый двор придорожный,
Тумбочку, стол, кровать,
Яблочко. Яблочко, осторожно
Или не сдобровать.Яблочко, яблочко, здесь опасно.
Слышишь, насторожись.
Ладно, берите пальто и паспорт,
Только оставьте жизнь.Брали, копили, играли, пили
После на посошок.
Тихо слетел с золотого шпиля,
Масляный гребешок.И над окраиной голубою,
Выпел кровавым ртом:
Что ты, цыпленок, не это больно,
Больно оно – потом.
4.
Иней трехдневной висит щетиной,
Видимо, оттепель.
Не подождали, не пощадили,
Кто им судья теперь.Разве что верить, что горький быт им
Скажет: "Вот твой редут -
Эта возможность побыть убитым
Раньше, чем предадут".Эта возможность – не так уж мало,
Кстати, подумай, друг,
Вовремя выйти с утра с вокзала
И посмотреть вокруг.Маленький, маленький, небо дрогнет
Молнией ножевой.
Жгучим железом – иногородний,
Иноживой. Живой.Паспорт на стол, широко и страстно
Выругаться. Хитро.
На голубом расписаться красным.И опустить перо.
Лето
Но март пришел, июнь не за горами,
Отчаянный, горячий, длиннохвостый, не знающий ни страха, ни потерь,
И, если помнишь, плечи, загорая,
Приобретают неземное свойство легонько так светиться в темноте.
Как будто ходишь в золоченой раме, в своей невинной жаркой наготе.
Конечно, море. Наши говорили, что, раз попав сюда -
Пребудешь вечно, с бессильным хрустом сердце надломив,
И ветер рисовал аквамарином, и тихо спал, на берег этот млечный песок намыв.
И я была, конечно, не Мария,
Но Суламифь.
Конечно, если б знала, родилась
здесь, где жара, отары и татары, где пологом лежит густая тень,
Ты помнишь тот колючий скальный лаз,
Который, несомненно, стоил пары изрядно поцарапанных локтей,
Как я в слезах, распаренная, злая, крича, что в первый и в последний раз,
Упала вниз, судьбу свою кляня.
И море обмотало свой атлас
Вокруг меня.Но март пришел. Зима в своем блокноте отвоевала новое число,
Второе с окончанием на девять.
Весна не успевает и в цейтноте пустила все кораблики на слом,
Не знает, что с колоколами делать.
Луна скребет кривым белесым ногтем, весна и платье новое надела, и при параде,
Но день украден.
В июне всё, что нужно, было рядом, казалось, только руку протяни.
Нахальные торговцы виноградом свои товары прятали в тени,
И жгли оттуда виноградным взглядом.
Шиповник пах размашисто и юно, царапая рассеянных людей.И я здесь на манер кота-баюна, сижу, колени обхватив,
Пою на трех языках, одна в своей беде.
Из белых шрамов прошлого июня
Пытаюсь сотворить пропавший день.Но не бежит вода по водостокам, часы на стенке тикают жестоко,
Стекло под ветром жалобно трясется, сегодня время замкнуто в кольцо.
Чудес не будет, сколько ни колдуй.
Ложись-ка спать, сидишь, как обалдуй.
Сижу и вижу,
Как из-за востока,
Расталкивая облака лицом,
Неудержимо ярко лезет солнце
Своим терновым маленьким венцом.
Про ромашки
Ты сегодня
Уснёшь на спине,
Потому что среда,
Где есть пруд тепловодный,
Большая земная вода,Где ни плавать,
Ни плакать,
Ни думать о скорой войне,
А смотреть в камыши
И спокойно
Лежать на спине.Там широкие лилии
Будто бы
В тёплых носках
Отражают закат
В белокрылых своих
Лепестках,Там приходят коровы
И строго
Мычат на луну,
Выпивая из неба
Горячую голубизну.Ты не будешь стонать,
Ты не будешь
Шептать горячо.
Небольшая волна
Поцелует
Худое плечо.Голубая волна
Пропоёт
Свой негромкий отбой,
И степенно она
Передумает
Быть голубой.А с утра прекратится
Дурацкая
Боль в голове.
Белокрылая птица
Затихнет
В высокой траве.И поверят
Ковыль и ромашка -
Мечта не война -
Что когда-то (Однажды)
Ты выучишь их имена.
Пусть у волка болит(Лучше – ни у кого -
Никогда),
Пусть из каменных плит
Поднимается сладко
Вода.Месяц лепит на небо
Печать,
И коровьи бока
Бесконечно молчат
На забытых своих
Языках."…"
Ты проснулся и сел,
Потому что
Случился четверг.
Лунный маленький серп
Раздробился,
Как каменный век.Если будет четверг,
Нам не страшно
Представить итог.
Тянут лилии вверх
Белокрылый
Лохматый цветок.
Мы, ковыль и ромашка,
Надеемся -
Вдруг не война -
Ты когда-то (однажды)
Придумаешь нам
Имена.
Немецкая колыбельная
Спят под Рейном нибелунги, дети спят, во сне смеясь,
Спят кузнечики за лугом, спит турецкая семья,
Спит салат, пустивший корни, дремлет в плеере романс,
У соседнего балкона спит чужая кошка Макс,Бродит тонкий прочерк лунный по площадке игровой,
Спят под Рейном нибелунги, спят букашки под травой,
Спит Гавана, спят Афины, далеко сейчас до них,
Служащий престижной фирмы спит, уткнувшись в воротник.Спят подростки в мятых кедах, руки тонкие сплели,
Рядом спят велосипеды, перепутавши рули,
Спят фонтаны, тихо льются в сонный тинный водоем,
Даже спитый чай на блюдце спит в пакетике своем.Спят ухоженные кони, колокольчики коров,
Замолчали в колокольнях языки колоколов,
Свет в моем окошке брезжит, виден только мне одной
Спящий, спятивший, безбрежный, нецелованный, родной.От машины поливальной улицы бросает в дрожь,
Я б тебя поцеловала не за то, что ты хорош,
Не за то, что ты прекрасен, свет мой, смесь смешных мастей,
Не за то, что утро красит стены древних крепостей,Не за то, что от саванны до арктического льда
Я б тебя нарисовала, неумело, не беда,
Не за взгляд совиный из-под иронических бровей,
Не за то, что стал ты исповедью радости своей.Не за то, что в лужах-лунках отражается звезда,
Спят под Рейном нибелунги, просыпаясь иногда,
Не за то, что день не начат, не за бабочек в горсти,
А за то, что я иначе не могу себя вести,В этом городе туманном, солнце прячущем меж сот,
Где на каждом доме Anno меньше тысячи-пятьсот,
Здесь, в земле обетованной, в мире рек, кустов, проток,
Я б тебя поцеловала, вскользь, по-детски, сквозь платок,Раскрасневшись, испугавшись, убежать бы – не могу,
Свет в окне моем погашен, спит клубника на лугу,
Спят под Рейном нибелунги, намотав волны чалму,
Я тебя не поцелую, это как-то ни к чему.
Vor Liebe zittern meine Hände
Котенька, спать, говорю я, котенька, спать,
Глазки закрыть, кудлатых считать овец,
Вот же – шестая, седьмая, восьмая, де…
Котенька, спать, говорю я. Котенька, спать,
Небо решает чуть дольше не багроветь,
Небу смешно в пологой лежать воде,Мглиться на глубине, а потом мерцать,
Желтой щекоткой смешить узколобый пруд,
Таять и медлить, но не уходить ничуть.
Котенька, спать, говорю я, котенька, спать,
Дайте мне точку опоры – я обопрусь,
Дайте мне точку полёта – я полечу.Пухлые руки на полупустой груди,
Уличный свет, под ним телефонный свет,
Что-то еще под ним – разглядишь едва.
Котенька, спать, говорю я, не укради
Дня на каникулах, времени не во сне,
Заповедь номер восемь, поправка два.
Это такая заповедь: возлюби.
Пусть тебе пусто и трудно: поправка три,Пусть тебе ясно и сладко: поправка два,
Овцы толпятся у двери, а возле лбы
Береговых камней – у них, посмотри,
Тоже овечья кудлатая голова.Руки сложив на полупустом носу,
Медлит русалка и хочет, чтоб время вспять,
Чтоб никакого принца, чужой земли,
Чтоб ее голос не плавился на весу.
Дети больших кораблей не умеют спать.
Как не умеют спать и их корабли.Это такая заповедь: потерпи.
Небо устанет мглиться, из-под куста
Выплывет враг. И мы его победим,
Дети больших кораблей – плоты, катерки -
Дайте мне точку встречи тех, кто устал,
Тех, кто еще кому-то необходим.Котенька, спать. Над водой золотистый пар,
Небо, зевнув, распахнуло большую пасть
И проглотило русалок, овец, котят.
Дайте мне точку встречи всех, кто упал,
Нет, только тех, кто только решил упасть,
Вот они – спрыгнули вниз и летят, летят.
Колыбельная
Мне бы имя твое шептать, но под ребрами боль шипит.
Как-то некогда больше спать, если некуда дольше пить.
А у нас за окном всё снег, всё танцует, сбивает с ног.
И не надо читать Сенек, чтоб представить тебя, сынок.
Мне подруги не верят: "как?", пишут "твой? быть не может, твой?".
Он лежит у меня в руках, как чукотское божество.
Для больших и чужих – Артем. По-домашнему будет Тим.
А по отчеству? Подрастем и решим. Пока не хотим.
Тень ресниц на его щеках. Он прижался к моей груди.
Он лежит у меня в руках, через год он начнет ходить.
А по отчеству – чушь, не суть. Он успеет еще решить.
Я сперва за него трясусь, а потом отпускаю жить.
Десять лет на чаше весов. Дождь струится по волосам.
Мой сынок чересчур высок, и не может ударить сам.
Не стыдись того, что ревел, не ревет неживая тварь.
А ударят тебя – не верь, невелик и беззуб январь.
И сначала он ходит в лес, а потом уезжает в Лос-,
Я вдыхаю: "Куда ты влез?" и звоню ему "удалось?"
И когда-то в пустой висок мне ударит ночной звонок.
Мой сынок чересчур высок. И безвыходно одинок.
Видишь, Тим мой, какая темь, слышишь, Тим мой, часы спешат,
Тим, когда убегает тень, я не знаю, чем утешать.
Слышишь, Тим, тишину терпя, выжигаю сердечный гной.
Как же здорово, что тебя не случилось пока со мной.
Паутину плетет тоска, одиночеством бьет кровать.
Видишь, я и себя пока не умею не убивать.
А потом паруса зимы превратятся в горы былья.
На пшеничное слово "мы" я сменю неживое "я".
Но пока у меня январь, ветер ржавую рвет листву.
Я прошу тебя, не бывай. Будь же счастлив – не существуй.