Словосочетание "комсомольская богиня", несомненно, в данной песне является ключевым. Оно выглядит как оксюморон: прилагательное принадлежит к коммунистическому, а существительное – к религиозному дискурсу. Однако слово "комсомольский" означает не только идеологию – оно может также намекать на молодость героини: в современном русском языке понятия "комсомольский возраст" и "юный возраст" иногда воспринимаются как идентичные. "Юная богиня" – вовсе не оксюморон, это, наоборот, привычный образ. Слово "богиня" по отношению к героине может подчеркивать ее красоту. С другой стороны, и это, пожалуй, более важно, в словосочетании "комсомольская богиня" мог отразиться религиозный характер коммунистической идеологии, о чем уже было сказано. Многозначность, заложенная в названии песни, привлекает внимание к образу и как прием типична для Окуджавы. Сравнения женщины с богиней в русской поэзии возникли в XVIII веке. Они относились тогда к титулованным особам женского пола. Сперва они появились в эпиталамах и одах, чаще всего обращенных к императрицам, которых уподобляли главным богиням грекоримского Пантеона: Афине (Минерве), Гере (Юноне), Афродите (Венере), Артемиде (Диане). Чаще всего упоминалась Афина, олицетворяющая власть, мудрость, знания, военные победы и искусства. В одах Тредиаковского, Ломоносова, Сумарокова, Державина и других поэтов XVIII века сравнения с Афиной (Минервой) были общим местом; при этом Сумароков уже уподоблял богиням и нетитулованных женщин. В XIX веке его примеру последовали другие поэты, а группа небожительниц, украшавших собой произведения, очень расширилась, так что от читателя теперь требовалось хорошее знание греко-римской мифологии. Количество стихов, в которых женщину обожествляли, исчислялось уже сотнями; среди них были произведения практически всех значительных поэтов, включая Жуковского, Пушкина, Лермонтова, Некрасова и многих других. В эпоху Серебряного века традицию, о которой идет речь, подхватили Брюсов, Блок, В. Иванов, Мережковский, Бальмонт, Бунин, Гумилёва, Ахматова, Мандельштам, Волошин и менее яркие поэты – всех их перечислить невозможно. После революции ситуация переменилась. До 1921 года в стихах Брюсова, В. Иванова и некоторых других авторов еще можно было встретить упомянутый прием, но потом он исчез совершенно из стихов, печатавшихся в советской России. Это не случайность, а проявление идеологии тоталитарного государства с ее приматом коллективного над личностным. Конечно, в эмигрантской литературе традиция сохранялась; поэты-эмигранты не исключали богинь из своего лексикона. Что касается советской литературы, в ней ситуация не менялась до смерти Сталина, то есть более 30 лет, и можно считать, что Окуджава был одним из первых, если не первым, кто воскресил в своих стихах и песнях отношение к женщине как к богине. Остаётся определить, с какой именно богиней Окуджава сравнивал "комсомолочку". Что мы знаем о её облике из текста? Длинные пальцы, длинные волосы, которые она потом остригла, и главное: цвет волос – рыжий, то есть золотой. Больше всего под такое описание подходит Афродита (Венера), которую Гомер в одном из своих гимнов назвал "златовенчанной". Ей посвящено множество творений скульпторов и живописцев: и греческие статуи, и росписи на древнегреческих вазах и предметах интерьера, а в новые времена, начиная с XV века, – огромное количество картин великих художников Возрождения. "Рождение Венеры" и "Весна" Сандро Ботичелли знакомы каждому по многочисленным репродукциям. Золотоволосую Афродиту (Венеру) рисовали также и Джорджоне, и Тициан, и Рубенс, и Веронезе, и многие другие. Везде у Венеры длинные волосы – возможно, поэтому Окуджава упомянул остриженную косу. Венера – богиня любви, красоты, весны и жизни, однако она весьма воинственна и активно участвовала в Троянской войне, так что в произведении XX века ей не возбраняется держать пальцы на кобуре. Однако нельзя исключить, что Окуджава подразумевал другую воспетую многими богиню – Артемиду, которая также была златокудрой. Артемида часто изображалась с луком и колчаном со стелами за спиной; кроме того, она отличалась кровожадностью и нередко требовала человеческих жертв – все это было бы как нельзя более уместным для комсомольской богини. Следовательно, возможны разные истолкования этого образа, возникшего в песне Окуджавы; многозначность типична для его произведений. И хотя более вероятно, что "комсомолочка" Окуджавы – именно Афродита, не исключено также, что богиня – это собирательный образ, лишенный конкретности.
Теперь обратим внимание на то, как завершаются обе части песни. Две последние строки двух частей идентичны, а в строках, предшествующих им, присутствуют слова "бой кругом" (в первом случае) и "гром кругом" (во втором). В 3-м и 6-м куплетах присутствует антитеза (стилистическая фигура контраста, построенная на резком противопоставлении образов):
…вот скоро вспыхнет бой кругом,
но комсомольская богиня…
Ах, это, братцы, о другом!
…лишь только дела гром кругом,
но комсомольская богиня…
Ах, это, братцы, о другом!
…вот скоро вспыхнет бой кругом…лишь только дела гром кругом, но комсомольская богиня… но комсомольская богиня…
Ах, это, братцы, о другом! Ах, это, братцы, о другом!
В первой половине песни бой благодаря союзу "но" противопоставляется дионисийскому началу – радости, любви, красоте и весне, воплощением которых является Афродита. Слова "бой кругом" отсылают нас к "Песне о встречном", где есть строка "В громах, в огнях". А в шестом куплете "дела гром" как бы обобщает развернутое в "Песне о встречном" описание конкретных звуков, сопутствующих работе: "пенье гудка" и "звон цехов". Относительно грома (и молнии) можно заметить, что в мифологических представлениях он предшествует появлению богов; похоже, что не случайно упоминанием грома Окуджава предваряет в своем произведении строчку о "комсомольской богине". Он заканчивает обе части песни восклицанием: "Ах, это, братцы, о другом!", подчеркивая, что в жизни, кроме боев и труда, есть и другие, не менее важные вещи: красота, радость, любовь! Скорее всего, здесь есть намек на то, что "другое", о котором в описанных обстановке и времени не уместно говорить, является на самом деле чем-то более базовым и человечным, чем огонь и гром, связанные с революцией. Тут можно заметить, что слова: "Ах, это…" как начало восклицания часто появлялись в стихах поэтов Серебряного века, в частности у Пастернака, Брюсова, Белого, Кузмина, Адамовича и других.
Рассмотрим теперь контексты песни, которые могут подкрепить или дополнить нашу интерпретацию. "Комсомольская богиня" была не первым творением Окуджавы, в котором обожествлялась женщина. В стихотворении "Если сполна надышаться морским ароматом пряным.."), а оно было написано в 1956 году, то есть двумя годами раньше "Песенки о комсомольской богине", фигурирует "просто соседка", названная Афродитой.
Если сполна надышаться морским ароматом пряным,
если в море всматриваться упрямо-упрямо,
неожиданно, тихим прибоем омыта,
выйдет из зеленой волны Афродита.Выйдет, поздними сумерками влекома,
и улыбнется знакомо-знакомо…Где? На каком портрете? В каком музее
я встречал эту точеную шею,
эту копну волос золотистых и вязких,
эту голову, вскинутую по-царски,
эти глаза, что многое могут и смеют?
Где? На каком портрете? В каком музее?Вот стоит она на песке видением близким,
с бронзовой кожи стряхивая соленые брызги.
А когда распластаются длинные синие тени,
такое простое платьице ловко она оденет,
черной заколкой волосы туго стянет,
станет такой обычной, земною станет,
просто соседкой, старой знакомою просто
в будничном платьице – поношенном, ситцевом, пестром.
Это стихотворение позволяет понять уже сложившуюся ко времени написания "Комсомольской богини" образную систему Окуджавы, в которой есть отголоски и мифа о рождении Афродиты из морской пены, и гомеровского описания её "золотистых" волос, и отпечаток картин Ботичелли с изображениями богини из музея Уфиццы во Флоренции. А больше всего сближает эти стихи с "Комсомольской богиней" способность автора увидеть прелесть "просто соседки" и поставить ее на пьедестал как богиню. Это стихотворение служит сильным аргументом в пользу того, что "комсомольская богиня" сравнивалась именно с Афродитой, особенно если помнить о "рыжем колечке".
Есть и другие доказательства того, что "богиня" Окуджавы – Венера (Афодита). Блок, с творчеством которого тесно связаны произведения Окуджавы, работая над "Стихами о Прекрасной даме", изучал греческих философов и, как пишет Аврил Пайман, "перед внутренним взором поэта" возник "образ русской Венеры". Стихотворение Блока, в котором есть строчки "Молодая, золотая,/ Ярким солнцем залитая", могло повлиять на Окуджаву или непосредственно, или через Георгия Иванова, который обожал и знал всего Блока.
Связи образного мира Окуджавы с поэзией Г. Иванова достаточно обширны; о них мы уже упоминали. "Песенка о комсомольской богине" – один из примеров такой связи с песенкой "Приказчичья" Г. Иванова. Мы приведём текст этой песенкипараллельно со второй частью песни Окуджавы:
На углу у старой булочной,
там, где лето пыль метет,
в синей маечке-футболочке
комсомолочка идет.А ее коса острижена,
в парикмахерской лежит.
Лишь одно колечко рыжее
на виске ее дрожит.И никаких богов в помине,
лишь только дела гром кругом,
но комсомольская богиня…
Ах, это, братцы, о другом!
Я иду себе насвистывая,
Солнце льётся на меня.
Вижу – блузочка батистовая
Замечталась у плетня.Не модистка и не горничная,
Гимназисточка скорей.
Лейся, лейся, пламя солнечное,
Пуще душу разогрей!И плетень толкаю тросточкою,
И улыбка мне в ответ:
Миловидного подросточка я
Поцелую или нет?
Картины, представленные в этих стихах, имеют много общего (кроме того, первые два куплета каждой части песни Окуджавы совпадают по размеру со стихотворением Иванова – они написаны 4-стопным хореем). Время года, очевидно, описывается одно и то же: в стихотворении Г. Иванова из таких строк, как "Солнце льется на меня" и "Лейся, лейся, пламя солнечное" можно понять, что дело происходит летом; у Окуджавы об этом прямо сказано. Центральный образ в текстах – девушка; у Иванова на ней "блузочка батистовая", а у Окуджавы она "в синей маечке-футболочке". Иванов называет ее "гимназисточкой", Окуджава – "комсомолочкой". Есть в этих стихах и колористическое сходство: у Иванова девушку окружает "солнечное пламя", а у Окуджавы героиня рыжеволосая – все это заставляет вспомнить об облике Венеры. Но все же для Иванова его героиня – "миловидный подросточек", а для Окуджавы – "комсомольская богиня". У Г. Иванова песенка пронизана гедонистическими мотивами и напоминает о горячо любимом им французском художнике Ватто, а также сопоставима с произведениями М. Кузмина, которого Иванов считал одним из своих учителей.
Окуджава поставил перед собой более сложную творческую задачу, чем Иванов. Автор "Комсомольской богини" решился рассказать о трагической судьбе женщин в коммунистическую эпоху, когда идеология пыталась отменить законы природы и достижения цивилизации и отводила женщине роль солдата или рабочего, стыдливо замалчивая эротическую сторону человеческих отношений. Окуджава показал, что несмотря на все усилия тех, кто проводил официальные взгляды в жизнь, "другая" ее грань никуда не исчезла, пусть о ней и не принято было говорить вслух и "гром кругом", как казалось, не оставлял место для эротики. Песня Окуджавы напоминала о том, что, кроме сражений и работы, в мире есть и другие, не менее важные ценности: красота, любовь, радость, традиционно воплощаемые мировой культурой в женщине-богине. Окуджава не просто декларировал свою позицию, но и регулярно использовал образ женщины-богини в своих песнях, чем после долгого перерыва возродил его в русской поэзии.
О происхождении песни Б. Окуджавы "Шарманка-шарлатанка"
В русской поэзии тема шарманки впервые является в шуточном стихотворении Мятлева "Катерина-шарманка" (1840); как уже отмечалось, "Песенка о несостоявшихся надеждах" Окуджавы (1974), написанная для кинофильма "Соломенная шляпка", – перифраз этого стихотворения Мятлева. После Мятлева стихи о шарманке можно найти у Апухтина ("Шарманка", 1856), Случевского ("Шарманщик", 1881), Фофанова ("Шарманщик", 1892), Леонида Семёнова ("Шарманка", 1904), Бунина ("С обезьяной", 1907), Анненского ("Старая шарманка", 1909), Цветаевой ("Шарманка весной", 1909), Кривича ("В сером доме", 1912), Мандельштама ("Шарманка", 1912) и Георгия Иванова "Шарманщик" (1911–1914(?)). Тема шарманки возникала и у Блока ("Зачатый в ночь", 1907), и – правда, совсем вскользь – у Гумилёва ("Когда я был влюблён", 1911). Ограничим список написанным до Первой мировой войны, так как именно к этому периоду относятся стихи, с которыми мы будем сравнивать песню Окуджавы.
По содержанию перечисленные стихотворения можно разделить на три группы. В первой звук шарманки определяет общее пессимистическое настроение или воплощает некое негативное начало: так, у Апухтина: "А шарманка всё громче, звучнее, всё болезенней ноет кругом", у Случевского: "Эта шарманка, что уши пилит, мучает, душит… я мыслью сбиваюсь", у Фофанова: "Чтоб дряхлые звуки шарманки твоей не вызвали б слёзы из тусклых очей", у Семёнова: "На улице пела тоскливо шарманка", у Цветаевой: "На дворе без надежд, без конца заунывно играет шарманка", у Кривича: "Шарманка фальшивая ныла в туманном колодце двора" и у Мандельштама: "Шарманка, жалобное пенье, тягучих арий дребедень, как безобразное виденье, осеннюю тревожит сень…"; сюда же можно отнести и "мотив надтреснутой шарманки" у Гумилёва. Во вторую группу входят стихи, в которых шарманка – по-разному воспринимаемый символ: это "Катерина-шарманка" Мятлева, "Старая шарманка" Анненского; сюда же можно отнести шарманку Блока ("Зачатый в ночь"). Мятлев уподобляет судьбу шарманщику, меняющему картинки и мелодии ("Судьба – шарманщик итальянец"); у Анненского игра шарманки уподобляется процессу творчества:
Но когда бы понял старый вал,
Что такая им с шарманкой участь,
Разве б петь, кружась, он перестал
Оттого, что петь нельзя не мучась?
Блок ассоциирует шарманку с голосом судьбы, извещающей избранника о его предназначении – быть поэтом:
Что быть должно – то быть должно,
Так пела с детских лет
Шарманка в низкое окно,
И вот – я стал поэт.
Наконец, к третьей группе принадлежат стихи о горестной судьбе шарманщика: "С обезьяной" Бунина и "Шарманщик" Георгия Иванова. Стихотворение Бунина начинается с "Ай, тяжела турецкая шарманка! Бредёт худой, согнувшийся хорват" и продолжается описанием того, как шарманщик и его обезьянка страдают от жажды и как шарманщик на последнюю копейку покупает обезьянке воду. Особый интерес, однако, представляет для нас стихотворение Иванова, две первые и последняя строфы которого приводятся ниже:
С шарманкою старинной
(А в клетке – какаду)
В знакомый путь, недлинный,
Я больше не пойду.Не крикну уж в трактире, -
Ну, сердце, веселись!
Что мне осталось в мире,
Коль ноги отнялись.…
Пойдёт он весью тою,
Где прежде я певал,
Под чуждою рукою
Завсхлипывает вал.
В комментарии к этому стихотворению А. Арьев замечает: "Оригинальность в повороте сюжета у Г. И. заключается в том, что он, в отличие от остальных авторов, заставляет шарманщика думать о расставании со своим инструментом", и далее: "Заключительный аккорд сводит сюжет к навеянному Анненским (и излюбленному им) олицетворению инструментов: в его "Старой шарманке" из "Кипарисового ларца" "старый вал" не перестаёт петь, хотя "петь нельзя не мучась". Аллюзия на Анненского у Георгия Иванова, действительно, присутствует, но ограничивается использованием олицетворения в обороте "завсхлипывает вал"; в остальном стихи Иванова гораздо ближе к акмеистической традиции.
Для последующего полезно уточнить, что причиной расставания с шарманкой у лирического героя становится потеря способности к передвижению ("ноги отнялись"), а также – и это едва ли не существеннее, – что метрически стихотворение Иванова совпадает со знаменитой шарманочной песней "Разлука", которую поэты, писавшие о шарманке, не могли не слышать несчетное число раз и которая была, что называется, на слуху у публики конца XIX и начала ХХ веков, да и позже:
Разлука ты, разлука,
Чужая сторона.
Никто нас не разлучит,
Лишь мать – сыра земля.Все пташки-канарейки
Так жалобно поют,
И нас с тобою, миленький,
Разлуке предают…
и т. д. (нередко, как и во всех городских романсов, с вариациями).