Из всех многочисленных стихотворений о шарманке трехстопным ямбом написано лишь одно – "Шарманщик" Иванова. Иванов обожал Блока, так что аллюзия "я певал" на блоковское "так пела… шарманка" навряд ли случайна, однако есть и существенное различие: "пела… шарманка" – метафора, между тем как "я певал" – не троп, а прямое изображение повседневной для лирического героя реальности. В общем, хотя в стихотворении Иванова прослеживается влияние Блока и Анненского, так или иначе ассоциирующих шарманку с поэтическим творчеством, в целом оно ближе к стихам о тяжёлой жизни шарманщиков.
Наконец, Окуджава к теме шарманки обращался не раз: дважды незадолго до служащей предметом нашего анализа "Шарманки-шарлатанки" ("Когда затихают оркестры земли…"в 1959, опубиковано лишь в 1967, и "По утрам за колхозной площадью…" в I960) и дважды значительно позднее ("Шарманка старая крутилась…" в 1974 и песня папы Карло "Из пахучих завитушек…" в кинофильме "Приключения Буратино" в 1975). "Шарманка-шарлатанка" в самом полном на сегодняшний день собрании стихов и песен Булата Окуджавы датирована 1960–1961 годами и включена в раздел "Шестидесятые", Л. А. Шилов датирует ее 1962 годом, а некоторые другие – от 1957 до 1961. Вот текст этой песни полностью:
Шарманка-шарлатанка, как сладко ты поёшь!
Шарманка-шарлатанка, куда меня зовёшь?
Шагаю еле-еле, вершок за пять минут.
Ну как дойти до цели, когда ботинки жмут?Работа есть работа. Работа есть всегда.
Хватило б только пота на все мои года.
Расплата за ошибки – она ведь тоже труд,
Хватило бы улыбки, когда под ребра бьют.
Аллегория очевидна: шарманка – это эмоциональный мир поэта, или, если угодно, его олицетворение – Муза, то есть, по нашей классификации, текст относится к той же группе, что и стихи Мятлева, Блока и Анненского.
Правда, с самого начала возникает вопрос, почему шарманка названа шарлатанкой, раз в русском языке "шарлатанка" принадлежит полю значений, связанных с мошенничеством, ложью и т. п. В контексте стихотворения, однако, сочетание "шарманка-шарлатанка" становится понятнее, коль скоро шарманка ассоциируется со сферой чувств, которые могут обманывать, заставляют поступать опрометчиво и страдать от этого; но именно благодаря сильно развитой эмоциональной составляющей художник становится художником, а инстинктом самосохранения он обычно не руководствуется. Ясен тут и намек на известную песенку "Ах, шарабан мой, американка, а я девчонка, я шарлатанка" – песенка появилась в начале ХХ века в сравнительно невинном ресторанном варианте, а возможно, тогда же и в шарманочном, позже превратилась в "блатную" и теперь существует во множестве вариантов жанра "шансон". ("Так, куплеты гражданской войны с рефреном "Ах. шарабан мой…" теряют неактуальные более строки, "добирают" популярной уголовной экзотики и превращаются в блатную песню"). Окуджава избегает высокопарности и намеренно снижает пафос с помощью блатных ассоциаций, в данном случае связанных со словом "шарлатанка"; далее, уже в последней строке, снижение используется еще раз, так как выражение "когда под рёбра бьют" намекает либо на драку, либо на избиение следователем, а то и другое часто упоминается в блатных песнях.
Второе четверостишие "Шарманки" содержит аллюзию на уже упоминавшуюся "Старую шарманку" Анненского.
Лишь шарманку старую знобит,
И она в закатном мленьи мая
Все никак не смелет злых обид,
Цепкий вал кружа и нажимая.И никак, цепляясь, не поймет
Этот вал, что не к чему работа,
Что обида старости растет
На шипах от муки поворота.Но когда бы понял старый вал,
Что такая им с шарманкой участь,
Разве б петь, кружась, он перестал
Оттого, что петь нельзя не мучась?
Анненский представляет отношения шарманки и её вала как аллегорию внутреннего конфликта в личности поэта, поскольку вал, вроде бы описанный отдельно, – это часть шарманки, и у них общая "участь". При этом шарманку можно ассоциировать с творческим импульсом – или, иначе говоря, с Музой поэта, которая побуждает его творить, а вал – с сознанием, участвующим в процессе создания произведения, который порождается этим импульсом. Сам этот процесс может быть мучительным в силу множества причин как личного, так и общественного порядка.
У Анненского поэт всегда в той или иной мере "Фамира-кифаред". У Окуджавы никакого Фамиры быть не может, но пушкинское "поэт неволен" сохраняет свою доисторическую универсальность.
Сходство сравниваемых стихотворений представляется значительным, поскольку Анненский и Окуджава говорят, в сущности, об одном и том же: так, у Анненского процесс создания произведения описывается так: "И никак, цепляясь, не поймёт / Этот вал, что не к чему работа,/ Что обида старости растет/ На шипах от муки поворота", а у Окуджавы: "Работа есть работа. Работа есть всегда./ Хватило б только пота на все мои года"; у Анненского: "Разве б петь, кружась, он перестал/ Оттого, что петь нельзя не мучась?", а у Окуджавы: "Хватило бы улыбки, когда под ребра бьют". Таким образом, у Анненского и вслед за ним у Окуджавы стихи о шарманке – это стихи о творчестве.
Важен для интерпретации и стихотворный размер песни. По чисто графическому восприятию это шестистопный нецезурованный ямб, однако при более внимательном чтении ясно, что определяемый рифмой и музыкой песни метр – трехстопный ямб. Вот как должна выглядеть "Шарманка" в трёхстопной записи:
Шарманка-шарлатанка,
как сладко ты поёшь!
Шарманка-шарлатанка,
куда меня зовёшь?Шагаю еле-еле,
вершок за пять минут.
Ну как дойти до цели,
когда ботинки жмут?Работа есть работа.
Работа есть всегда.
Хватило б только пота
на все мои года.Расплата за ошибки -
она ведь тоже труд.
Хватило бы улыбки,
когда под ребра бьют.
Рифмы всюду точные, с традиционным для русской поэзии чередованием женских и мужских, то есть всюду длинная шестистопная строка – просто результат сдвоения двух трехстопных строк, так что при графическом восприятии все рифмы оказываются мужскими. Это совпадение метра с метром знаменитой "Разлуки" отмечено Л. А. Шиловым в 1988 году, но трехстопная запись песенки характерна и для музыкальных публикаций, представленных на многочисленных веб-сайтах, где текст сопровождается (или не сопровождается) гитарными аккордами.
Таким образом, можно утверждать, что оба, Иванов и Окуджава, применительно к шарманке используют метрико-ритмическую основу "Разлуки". Поскольку стихотворение Иванова написано почти на полвека раньше, естественным представляется вопрос, было ли влияние "Разлуки" на Окуджаву непосредственным или опосредованным – через Иванова. Чтобы ответить на этот вопрос, последовательно сравним тексты Иванова и Окуджавы:
С шарманкою старинной
(А в клетке – какаду)
В знакомый путь, недлинный,
Я больше не пойду.Не крикну уж в трактире,
Ну, сердце, веселись!
Что мне осталось в мире,
Коль ноги отнялись.
Шарманка-шарлатанка,
как сладко ты поёшь!
Шарманка-шарлатанка,
куда меня зовёшь?Шагаю еле-еле,
вершок за пять минут.
Ну как дойти до цели,
когда ботинки жмут?
Сходство между первыми двумя строфами этих стихотворений разительное. Тут и сходство образов: оба начинаются со слова "шарманка", а далее речь идет об усталых и больных ногах шарманщика; у Иванова "путь недлинный", у Окуджавы "вершок за пять минут"; у Иванова "я больше не пойду", у Окуджавы "ну как дойти до цели"; у Иванова "ноги отнялись", у Окуджавы "ботинки жмут"; притом в обоих случаях использован размер "Разлуки". Здесь можно снова вспомнить слова Р. Ш. Абельской о литературных корнях фольклорных мотивов у Окуджавы. Факт влияния Иванова на Окуджаву в этих стихах мог бы считаться полностью установленным, если бы не некоторые привходящие обстоятельства. "Шарманщик" Иванова был впервые опубликован (по мнению издателей "Нового Журнала", поддержанному изданием А. Ю. Арьева) в 2001 году, причем по автографу – из архива А. Д. Скалдина, с которым Иванов перед Первой мировой войной тесно дружил и о котором написал очерк "Невский проспект" и главу в "Петербургских зимах". Правда, естественно предположить, что Скалдин был не единственным, кому Иванов показывал свои стихи и что какие-то копии "Шарманщика" могли циркулировать в литературных кругах или даже быть напечатаны без ведома автора, как это случалось в Прибалтике перед Второй мировой войной.
В те времена, когда Окуджава писал свою "Шарманку", были живы многие, знавшие Георгия Иванова лично и хранившие – в записях либо в памяти – его стихи, написанные ещё до эмиграции. Так, в Тбилисском университете, где Окуджава учился с 1945 по 1950 год, читал лекции профессор Владимир Эльснер, бывший шафером на свадьбе Гумилёва и Ахматовой и возглавлявший при Блоке Союз поэтов; жил и работал в Тбилиси и поэт Рюрик Ивнев, друг Есенина и секретарь Луначарского; более того, оба руководили семинаром поэтов-фронтовиков, который посещал Окуджава. С начала 1947 года Окуджава был членом кружка молодых поэтов, созданного Эльснером и переданного им поэту Г. В. Крейтану – любителю и знатоку поэзии Серебряного века, в архиве которого обнаружены тетради со стихами многих поэтов того периода, включая Г. Иванова. При этом чуть позже, "в конце 1950-х – 1960-х годах к советскому читателю набирающим силу потоком движется литература русского Зарубежья", десятилетиями распространяемая нелегально, – ведь даже в марте 1987 на пресс-конференции в советском посольстве в Париже Окуджава говорил "о публикации произведений изгнанников Иванова, Ходасевича и Набокова". Однако, при всей правомерности подобных гипотез, навряд ли мы когда-нибудь узнаем наверняка, как именно стихотворение Иванова (или хотя бы первые две его строфы) стали известны Окуджаве, – куда важнее, что Окуджава весьма органично использовал материал Иванова в совсем для другого предназначенной постройке. Если стихотворение Иванова – о тяжёлой доле шарманщиков, то стихи Окуджавы – аллегория, вмещающая в малом лирическом объёме отношения поэта и Музы, поэта и Судьбы, притом определяемой властью, и всё это в приложении к собственной жизни. При всей своей высокой образной и философской плотности "Шарманка" легко запоминается именно как песня – не случайно она принадлежит к числу наиболее популярных песен Окуджавы.
Чьей любви добивался автор в песне "Старый пиджак"?
При первом знакомстве с этой песней возникает естественный вопрос: о чем она? Неужели поэт решил рассказать своим читателям или слушателям о том, как он отдал свой пиджак портному в надежде, что в новом (перешитом из старого) пиджаке его снова полюбит женщина? Если учесть, что текст был написан в самом начале 60-х годов, бытовая коллизия, заключенная в нем, не покажется такой уж натяжкой, какой она видится сегодня. Трудные жизненные условия послевоенных лет, когда действительно перешивали старую одежду, еще были свежи у всех в памяти на момент создания "Старого пиджака" и нашли отражение в его сюжете. Автор этих строк школьником в начале 50-х годов ходил в курточке, переделанной из отцовского пиджака. Но, может быть, произведение иносказательно и речь в нем идет о чем-то более важном, чем бытовое происшествие? Чтобы понять его смысл, следует обратиться и к темам, которые Окуджава разрабатывал в период написания "Старого пиджака" (поздние пятидесятые – ранние шестидесятые), и к их литературным контекстам. В сборнике "Окуджава. Стихотворения" "Старый пиджак" датирован 1960 годом, а в то время в творчестве Окуджавы случилась крупная перемена: он, кроме стихов, начал создавать песни, и они буквально в одночасье разлетелись по всей стране в магнитофонных записях и сделали его знаменитостью. Если вспомнить другие сочинения Окуджавы тех лет, например песню "Шарманка-шарлатанка", можно предположить, что "Старый пиджак" – это песня-аллегория, в которой, правда, нет шарманщика, зато присутствует портной, а говорится в ней, как и в "Шарманке", об отношениях между автором, его поэтическим даром, Музой и Судьбой:
Я много лет пиджак ношу.
Давно потерся и не нов он.
И я зову к себе портного
и перешить пиджак прошу.Я говорю ему шутя:
"Перекроите все иначе,
сулит мне новые удачи
искусство кройки и шитья".Я пошутил. А он пиджак
серьезно так перешивает,
а сам-то все переживает:
вдруг что не так. Такой чудак.Одна забота наяву
в его усердьи молчаливом,
чтобы я выглядел счастливым
в том пиджаке. Пока живу.Он представляет это так:
едва лишь я пиджак примерю -
опять в твою любовь поверю…
Как бы не так. Такой чудак.
Поэзия Окуджавы тесно связана с русской культурной традицией, и, обсуждая его стихи, мы должны привлекать для анализа другие литературные источники, от которых он предположительно отталкивался. В полной мере это относится и к стихотворению, которое мы рассматриваем.
В отечественных стихах описания и упоминания портного имеют историю, уходящую в XVIII век. Одни поэты изображают его ремесло, других портной интересует как бедняк, третьи вводят его в произведение как фигуру метафорическую. В последнем случае у метафоры нет единого значения для всех текстов, в которых она встречается. У Жуковского в "Объяснении портного в любви" (1800) присутствует лирическая метафора: "Уж выкройка любви готова,/ Нагрето сердце как утюг", а у Вяземского ("Всякой на свой покрой") есть строчка: "Вольтер чудесный был портной"… А в "Сатире на прибыткожаждущих стихотворцев" Хемницера (1782) с портным сравнивается поэт: "Тот шилом строчку сшьёт, а этот шьёт иглой". Беглые упоминания о портном появлялись у многих, включая Пушкина, Некрасова, Кузмина, Пастернака.
Что касается Окуджавы, то у него тема портного и одежды встречается часто, причем упоминание одежды выполняет две функции: в одном случае предмет одежды может служить деталью к образу, как в строчках: "Она в спецовочке такой промасленной", или: "потёртые костюмы сидят на нас прилично", или: "Пальтишко было лёгкое на ней"; в другом – он играет роль метафоры; примером могут служить слова: "Дождусь я лучших дней и новый плащ надену" или тот же "Старый пиджак".
Обсуждая тему одежды в русской литературе, нельзя обойти гоголевскую "Шинель". И кто только не называл "Шинель" лейтмотивом своего или чужого творчества! В случае "Старого пиджака" параллель с "Шинелью" проводится довольно легко. Диспозиция в "Старом пиджаке" примерно та же, что в "Шинели", которая начинается с описания попыток перешить старую шинель, в то время как у Окуджавы перешивается пиджак. В обоих случаях в произведении присутствуют Заказчик, Портной и