Вещь, которую нужно переделывать. Кроме сюжетной близости, можно отметить сходство приемов. Рассматривая особенности сказа в "Шинели", Б. М. Эйхенбаум отмечал: "Приём доведения до абсурда или противологического сочетания слов часто встречается у Гоголя, причём он обычно замаскирован строго логическим синтаксисом и поэтому производит впечатление непроизвольности". Как пример он привёл слова о портном Петровиче, который, "несмотря на свой кривой глаз и рябизну по всему лицу, занимался довольно удачно починкой чиновничьих и всяких других панталон и фраков". В "Старом пиджаке" сочетание строк ".. едва лишь я пиджак примерю – /опять в твою любовь поверю…" вполне можно считать противологическим. При этом, как отмечал Ю. Тынянов, "главный приём Гоголя – система вещных метафор". Тынянов обращает внимание читателя гоголевского текста на то, что автор сравнивает шинель "с приятной подругой жизни": "и подруга эта была не кто другая, как та же шинель, на толстой вате, на крепкой подкладке без износу". Но больше всего "Шинель" и "Старый пиджак" сближает комизм описания, который заключается "в невязке двух образов, живого и вещного". Тынянов замечает: "Приём вещной метафоры каноничен для комического описания". В сознании персонажа Окуджавы (портного) перекройка пиджака обещает удачи в жизни ("сулит мне новые удачи"), а примерка перешитого пиджака предполагает возвращение веры в любовь – и в этом есть большая доля юмора. У Гоголя в "Шинели" "мелодраматический эпизод использован как контраст к комическому сказу". "И закрывал себя рукой бедный молодой человек, и много раз содрогался он потом на веку своём, видя, как много в человеке бесчеловечья…", а сразу же после этого эпизода идет контрастирующий с ним снижающий мотив. "Гоголь возвращается к прежнему – то деланно деловому, то игривому и небрежно болтливому тону, с каламбурами…".У Окуджавы в строчках "…опять в любовь твою поверю/ Как бы не так! Такой чудак" тоже налицо мелодраматический поворот, контрастирующий с шутливой концовкой.
Самым близким к "Старому пиджаку" и по идее, и по образности, и по времени появления представляется стихотворение Г. Иванова "Портной обновочку утюжит" из цикла "Rayon de Rayonne". Творчество Г. Иванова оказало большое влияние на Окуджаву и прослеживается во многих его стихах и песнях разных периодов, включая такие известные песни, как "Шарманка-шарлатанка", "Батальное полотно", "Неистов и упрям…" и других песнях и стихах. Поэтому сходство "Старого пиджака" со стихотворением Г. Иванова, – как мы увидим, не только тематическое, – конечно же, не случайно. В тексте Г. Иванова, в свою очередь, прослеживаются связи и с русскими литературными источниками, о которых мы говорили, и с прозой его близкого друга Мандельштама, что особенно заметно. В "Египетской марке" тема портного возникает многократно начиная со второй страницы. У Мандельштама есть сравнение "портной – художник", упоминание таких атрибутов портновского ремесла, как "обновка", "утюжка", "шипящий утюг", метафора "портняжить" применительно к стихам, – все это используется и Г. Ивановым в приведенном ниже тексте:
Портной обновочку утюжит,
Сопит портной, шипит утюг,
И брюки выглядят не хуже
Любых обыкновенных брюк.А между тем они из воска,
Из музыки, из лебеды,
На синем белая полоска -
Граница счастья и беды.Из бездны протянулись руки,
В одной цветы, в другой кинжал.
Вскочил портной, спасая брюки,
Но никуда не убежал.Торчит кинжал в боку портного,
Белеют розы на груди.
В сияньи брюки Иванова
Летят и – вечность впереди.
А. Арьев в примечаниях к сборнику "Стихотворения" называет сюжет этого текста "сюрреалистическим" и высказывает такую мысль: "Заменив портного на "поэта", обнаружим связный текст о художнике, создателе произведений искусства, оплачивающем жизнью свой прилежный, но бездумный профессионализм". Мы не можем понять, на чем базируется замечание Арьева о "прилежном, но бездумном профессионализме", но в остальном присоединяемся к его утверждениям. К ним мы хотим добавить, что в стихотворении Иванова прослеживается связь с уже упоминавшимся "Объяснением портного в любви" Жуковского, где, кроме цитированных выше, есть строчки: "И выгладь дух измятый мой" и "Умрет несчастный твой портной!".
Сюрреалистический характер стихотворения Г. Иванова опять же вызывает желание завести разговор о "Шинели". В первую очередь приходит на ум эпизод, в котором после смерти Акакия Акакиевича появляется его призрак, описанный в юмористическом тоне. Очень важно, что, следуя гоголевской традиции, Г. Иванов превратил "вещную" метафору в ироническую аллегорию – аллегорию судьбы поэта, выполненную в гоголевской фантасмагорической манере. В ней за поэтом скрывается портной, за брюками – его творения, которые в "сияньи" летят в "вечность", а за кадром еще убийца-судьба, от которой не убежишь.
"Старый пиджак" послужил предметом рассмотрения в статье А. Жолковского ""Рай, замаскированный под двор": заметки о поэтическом мире Булата Окуджавы", впервые опубликованной в 1979 году. Метод инвариантов, примененный к текстам Окуджавы в этой статье, насколько нам известно, Жолковский перестал использовать позднее в работах о поэзии. Но статья многократно переиздавалась, в последний раз в 2005 г.; очевидно, автор не усомнился в положениях, к которым привел его анализ.
Поскольку обсуждение правомерности приложения метода инвариантов к исследованию поэтического мира лирического поэта выходит за рамки настоящей работы, мы остановимся только на результатах анализа конкретного стихотворения "Старый пиджак", разобранного в статье А. Жолковского, так как именно оно является объектом нашего внимания. В качестве литературных предшественников "Старого пиджака" А. Жолковский называет две песни Беранже, известные в России в нескольких переводах. Вот как А. Жолковский описывает эти стихи: "В обоих текстах фрак метонимически представляет поэта, символизируя его любовные и социальные успехи и неудачи. Особенно близок к Окуджаве потёртый старый фрак, заштопанный героиней и сопровождающий поэта в могилу. В более широком плане "Старый пиджак" можно считать ещё одним выходцем из гоголевской "Шинели"". Очевидно, А. Жолковский решил, что в тексте Окуджавы старый пиджак играет ту же роль и обладает той же символикой, что и фрак у Беранже, и учитывал эту гипотезу, анализируя текст Окуджавы методом инвариантов. Однако между песнями Беранже и русскими стихами, включая "Старый пиджак", есть одно существенное различие: в произведении Окуджавы, так же как и в стихотворении Г. Иванова, кроме предмета одежды, фигурирует Портной, или поэт, а это объединяет их и с прозой Мандельштама, и со стихами Жуковского и Хемницера. Жолковский не обратил внимания на этого персонажа, что стало главной причиной ошибок в интерпретации "Старого пиджака".
Итак, вот что написал об этом стихотворении А. Жолковский в заключении к своей статье:
"Как видим, "Старый пиджак" не только каждой своей строчкой воплощает инварианты Окуджавы, но и достаточно в этом смысле представителен. В нем манифестированы: и отрицательный полюс: "потертость" и (подразумеваемое) "одиночество, отсутствие любви"; и положительный: "любовь", "прекрасное" (выглядел счастливым); и широкий спектр медиаций между ними. В числе медиаций – характерные типы мировосприятия: "главное за будничным" (любовь за пиджаком), "вера", "перемены", "новое", "начинательные жесты", "возвращение", "передышка", "годы"; прагматические мотивы: "страдания", "просьбы", "помощь, забота"; предметные мотивы (перечисленные выше); стилистические: обороты с чтобы, пока, едва, а также разнообразные способы выражения "модальности": "шутка, чудачество, искусство", "тихость, молчаливость"; финальный оксюморон… В "Старом пиджаке" отсутствуют: категорические образы "голого идеала": "строгое", "нужное", "порядок", и т. п.; категорические ситуации типа "слепота", "не обращать внимания", "гордость" и вообще морально-этические категории (предполагающие конфликт); а также такие масштабные мотивы, как "дорога", "призывы", "трубы", "судьба"".
Продолжаем цитирование статьи Жолковского: "Формулировка соответствующей локальной темы позволила бы, далее, осмыслить роль в ее реализации ряда специфических выразительных решений, общей чертой которых является "воплощение высокого в мелком обыденном, будничном". Мы имеем в виду: центральный символ стихотворения – метонимию "старый пиджак = любовь, счастье, жизнь"; согласованное с этим воплощение инвариантного мотива "искусство" в виде искусства кройки и шитья; бытовое вплоть до косноязычия словечко так, проходящее через все стихотворение и в последней строке оттеняющее финальный оксюморон (Как бы не так..)".
Метод, предложенный Жолковским, не помог ему распознать, о чем, собственно, эта песня, и понять ее символику. Центральным символом стихотворения он назвал метонимию "старый пиджак = любовь, счастье, жизнь", подразумевая, что она перекочевала в произведение Окуджавы из песен Беранже. Жолковский не учел, что песня Окуджавы гораздо сложнее "Старого фрака". В ней есть и ирония, и аллегорическое начало, и больше действующих лиц: герой-скептик, портной-поэт, Муза, любви которой он добивается; пиджак – это результат творчества, и предметы и персонажи взаимодействуют совершенно не так, как у Беранже. Похоже, что всё это ускользнуло от внимания критика. А старый пиджак в роли центрального символа стихотворения выглядит аляповато. Метафора, связывающая высокие материи с вещью, как было отмечено при обсуждении "Шинели", всегда имеет комическую окраску. Если старый пиджак в тексте считать метафорой любви, счастья, жизни и при этом ставить его при интерпретации во главу угла, произведение приобретет в наших глазах характер пародии. А коли уж выбирать "центральный образ стихотворения", то им окажется вовсе не пиджак, а поэт, изображенный как портной. (Наша развёрнутая трактовка песни Окуджавы представлена сразу после разбора работы Жолковского.) Критик также выделил в стихотворении отрицательный и положительный полюса, отнеся к отрицательному "потертость" и (подразумеваемое) "одиночество, отсутствие любви", а к положительному – "любовь, прекрасное" (выглядел счастливым). Не говоря уже о том, что практикуемый Жолковским полюсный подход весьма спорен, к отождествлению потертости и одиночества, отсутствия любви трудно относиться серьезно. К тому же Жолковский утверждает, что всякий найденный им мотив в песне "Старый пиджак" не меняет своего значения и в других сочинениях того же поэта. Так что, по его логике, если Окуджава пишет: "Потертые костюмы сидят на нас прилично", это тоже следует трактовать как знак одиночества и отсутствия любви.
Положительным полюсом стихотворения Жолковский называет "любовь, прекрасное", что мы опять-таки считаем сомнительным и тривиальным; если иметь в виду ироническую аллегорию в песне, "положительным" полюсом для лирического героя можно назвать верность своему предназначению как творца, которой он надеется заслужить любовь Музы.
Далее критик отмечает, что в стихах Окуджавы угадывается ""главное за будничным", в данном случае "любовь за пиджаком"" – за этой особенностью текста, как он считает, стоит мировосприятие Окуджавы. Очевидно, критик не замечает, что "любовь за пиджаком" звучит как плохая шутка. В действительности же стихотворение Окуджавы иносказательное, а иносказание – это не "мировосприятие", а техника, с помощью которой поэт маскирует свои истинные творческие проблемы, аллегорически представляя их в виде бытового эпизода.
Что касается мотивов, по мнению критика не представленных в стихотворении, то в их числе он называет "категорические образы "голого идеала"": "строгое", "нужное", "порядок", и т. п. Между тем в стихотворении налицо персонаж, в представлениях которого эти категории очень существенны; даже, можно сказать, они для него святы – это портной, которого можно полностью уподобить поэту: творцу вообще или определенной части личности самого Окуджавы. Действия портного-поэта и его мировоззрение – образец порядка и строгости. Кроме того, Жолковским совершенно упущена из виду мягкая ирония автора по отношению к человеку, безоглядно верящему в значительность пользы, которую может принести миру его труд (или горькое подтрунивание автора над самим собою, если считать, что портной у Окуджавы – это поэт). Кроме того, среди отсутствующих в стихотворении Жолковский называет "такие масштабные мотивы, как "дорога", "призывы", "трубы", "судьба"". Надо сказать, что, по нашему мнению, отношения Поэта и Музы – вполне масштабный мотив.
Таким образом, пример применимости метода инвариантов к текстам при анализе конкретного стихотворения Окуджавы "Старый пиджак" превратился в контрпример, то есть метод оказался неэффективен в данном случае. Причиной неудачи, по нашему мнению, явилась сравнительная семантическая и структурная сложность стихотворения, не укладывающаяся в схему, предложенную автором статьи, а также игнорирование литературных контекстов (за исключением двух песен Беранже).
Теперь прочтем это стихотворение внимательно:
Я много лет пиджак ношу.
Давно потерся и не нов он.
В качестве вступления автор описывает свой старый пиджак. Далее он так развивает сюжет:
И я зову к себе портного
и перешить пиджак прошу.
Здесь начинает проступать абсурдистский характер сюжета. Вызвать на дом портного – традиционная привилегия богатства. При этом у героя, очевидно, дружеские отношения с портным, поскольку он может его "позвать" к себе, а не "пригласить", как было бы с малознакомым человеком. С другой стороны, состоятельный человек заказал бы себе новый пиджак вместо старого. В период, когда появилась песня, у Окуджавы не было даже своего жилья. Герой просит портного перешить пиджак. Ответ на вопрос, зачем это нужно, парадоксален с точки зрения здравого смысла: в переделанном пиджаке герой будет выглядеть "иначе". Все это означает, что в стихотворении Окуджава не гнался за бытовой достоверностью, не стремился, чтобы описание ситуации было реалистичным: ему было важно совсем другое.
Я говорю ему шутя:
"Перекроите все иначе".
Тут можно заметить, что невозможно "перекроить все иначе" в однажды скроенном пиджаке. С другой стороны, оборот напоминает несбыточное пожелание, которое часто высказывают люди касательно собственной судьбы или каких-то качеств, которые нельзя полностью изменить. Однако далее Окуджава дает понять, о чем же идет речь:
"…сулит мне новые удачи
искусство кройки и шитья".
Здесь опять появляется ситуация, логикой не постижимая, вполне в гоголевской манере. По словам героя, искусство портного обещает ему – герою – новые удачи. Насколько нам известно, сочетание слов "сулит мне новые удачи" до Окуджавы в поэзии не встречалось, да и вообще глагол "сулить" у поэтов появлялся нечасто. Зато в прозе Паустовского, которого Окуджава любил и читал, есть слова: ".. сулит мне много разочарований". Бросается в глаза неофициальность в отношениях героя с портным, которому он поверяет свои сокровенные мысли, обратив их в шутку.
Однако если предположить, что пиджак – вовсе не пиджак, что символика этого образа, как в стихотворении Г. Иванова, о котором мы говорили выше, связана с творческим процессом, а портной уподоблен поэту, коллизия обретает смысл. Можно также добавить, что, поскольку Окуджаве в тот момент была свойственна рефлексия, связанная с его собственным творческим "я", портной – это, скорее всего, не творец вообще, а alter ego самого Окуджавы, и в этом стихотворении он как бы воплощает поэтическое начало в личности автора. Это объясняет, почему герой может не "пригласить", а "позвать" к себе портного и в такой степени доверяет ему. Здесь припоминается Мандельштам:
Куда как страшно нам с тобой,
Товарищ большеротый мой!
Ох, как крошится наш табак,
Щелкунчик, дружок, дурак!
В этом стихотворении поэт тоже обращается фактически к самому себе.
Мы уже отмечали выше, что в период создания этой песни Окуджава многократно возвращался к теме Музы и Судьбы. Таким образом, бытовая история о перешивании пиджака – это аллегория. Продолжим наше рассмотрение.