Стихотворения. Поэмы. Проза - Генрих Гейне 24 стр.


Ведь сердцем человек - кремень:
Он даром и макухи
Не даст. Он выгонит нас вон, -
Подохнем мы с голодухи.

Ни красть не умеем, ни брать взаймы,
Как люди, и не скоро
Научимся льстить, как они и как псы.
Нам путь один - к живодеру!"

Так плакался конь и горько вздыхал,
Он был настроен мрачно.
А невозмутимый осел между тем
Жевал репейник смачно.

Беспечно морду свою облизнув,
Сказал он: "Послушай-ка, мерин:
О том, что будет, - ломать сейчас
Я голову не намерен.

Для вас, для гордых коней, паровоз -
Проблема существованья:
А нам, смиренным ослам, впадать
В отчаянье - нет основанья.

У белых, у пегих, гнедых, вороных,
У всех вас - конец печальный;
А нас, ослов, трубою своей
Не вытеснит пар нахальный.

Каких бы хитрых еще машин
Ни выдумал ум человека, -
Найдется место нам, ослам,
Всегда, до скончания века.

Нет, бог не оставит своих ослов,
Что, в полном сознанье долга,
Как предки их честные, будут плестись
На мельницу еще долго.

Хлопочет мельник, в мешки мука
Струится под грохот гулкий;
Тащу ее к пекарю, пекарь печет, -
Человек ест хлеб и булки.

Сей жизненный круговорот искони
Предначертала природа.
И вечна, как и природа сама,
Ослиная наша порода".

Мораль

Век рыцарства давно прошел:
Конь голодает. Но осел,
Убогая тварь, он будет беспечно
Овсом и сеном питаться вечно.

Завещание
Перевод Ю. Тынянова

Пора духовную писать,
Как видно, надо умирать.
И странно только мне, что я ране
Не умер от страха и страданий.

О вы, краса и честь всех дам,
Луиза! Я оставляю вам
Шесть грязных рубах, сто блох на кровати
И сотню тысяч моих проклятий.

Тебе завещаю я, милый друг,
Что скор на совет, на дело туг,
Совет, в воздаянье твоих, - он краток:
Возьми корову, плоди теляток.

Кому свою веру оставлю в отца,
И сына, и духа, - три лица?
Император китайский, раввин познанский
Пусть поровну делят мой дух христианский.

Свободный, народный немецкий пыл -
Мыльный пузырь из лучших мыл -
Завещаю цензору града Кревинкель;
Питательней был бы ему пумперникель.

Деяния, коих свершить не успел,
Проект отчизноспасательных дел
И от похмелья медикамент
Тебе завещаю, германский парламент.

Ночной колпак, белее, чем мел,
Оставлю кузену, который умел
Так пылко отстаивать право бычье;
Как римлянин истый, молчит он нынче.

Охраннику нравственных высот,
Который в Штутгарте живет, -
Один пистолет (но без заряда),
Может жену им пугать изрядно.

Портрет, на коем представлен мой зад, -
Швабской школе; мне говорят,
Мое лицо вам неприятно -
Так наслаждайтесь частью обратной.

Завещаю бутылку слабительных вод
Вдохновенью поэта; который год
Страдает он запором пенья -
Будь вера с любовью ему в утешенье.

Сие же припись к духовной моей:
В случае, если не примут вещей,
Указанных выше, - все угодья
К святой католической церкви отходят.

СОВРЕМЕННЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

Гимн
Перевод П. Вейнберга

Я меч, я пламя.

Я светил вам во тьме, и когда началась битва, я сражался впереди, в первом ряду.

Вокруг меня лежат трупы моих друзей, но мы победили.

Мы победили, но вокруг меня лежат трупы моих друзей. Среди триумфальных песен ликованья звучат похоронные хоралы. Но у нас нет времени ни для радости, ни для скорби. Снова грохочут барабаны, предстоит новая битва…

Я меч, я пламя.

Германия
Перевод Л. Пеньковского

(Лето 1840 года)

Германия хоть и младенчик пока,
Но в кормилицах - солнце: ребенок
Не мирным питается молоком,
А пламенем бурным с пеленок.

Питаясь так, растет по часам,
И кровь бурлит в аорте.
Соседские ребятки, вы
С мальчуганом этим не спорьте!

Сей неуклюжий богатырек
Дуб может вырвать из почвы
И вам раздробить хребты, черепа
Размозжить. От него - все прочь вы!

В нем общее с Зигфридом, с тем молодцом,
Кто в песнях воспет был недаром,
Кто, меч отковав, наковальню свою
Рассек единым ударом.

Да! Будет день - как Зигфрид, ты
Убьешь ненавистную гидру.
Хейза! Как мамка твоя в небесах
Смеяться будет хитро!

Убьешь, и ее сокровища все
Захватишь ты в наследство.
Хейза! Как будет на солнце тогда
Сиять золотой венец твой!

По эту и по ту сторону Рейна
Перевод Д. Минаева

Резвость мягкая и живость,
Грациозная болтливость,
Смех, чарующая ложь,
Лихорадки страстной дрожь
И любви живой порывы -
Вот, французы, чем сильны вы!

Немцы - как того не видеть? -
Мастера лишь ненавидеть.
Эту ненависть излить
Нужно им во что б ни стало,
И чтоб яд ее вместить -
Гейдельбергской бочки мало.

Политическому поэту
Перевод Ю. Тынянова

Поешь, как некогда Тиртей
Пел своего героя,
Но плохо выбрал публику,
И время не такое.

Усердно слушают тебя
И хвалят дружным хором -
Как благородна мысль твоя,
Какой ты мастер форм.

И за твое здоровье пить
Вошло уже в обычай,
И боевую песнь твою
Подтягивать, мурлыча.

Раб о свободе любит петь
Под вечер в заведенье.
От этого питье вкусней,
Живей пищеваренье.

Георгу Гервегу
Перевод А. Голембы

Гервег, стальной жаворонок!
Ликуя, взвиваешься ты в вышину,
К священному солнцу, в пылу упования;
Ужели и впрямь озарилась Германия
И, зимы сразив, прославляет весну?

Гервег, стальной жаворонок!
Ты лихо взмываешь в простор голубой,
Теряя из виду земли очертания.
Лишь в строфах твоих, воплощеньем желания,
Цветет та весна, что воспета тобой!

"Сова изучала пандекты…"
Перевод Т. Сильман

Сова изучала пандекты,
И римское право, и глоссы;
В Италию явившись,
Спросила: "Где здесь Каносса?"

А дряхлые вороны
Сидят, опустивши крылья,
И ей отвечают: "Каносса
Покрыта прахом и пылью.

Ее бы построить снова,
Да где нам, сидя на соснах?
У нас и мрамора нету,
И нет гостей венценосных".

Силезские ткачи
Перевод В. Левика

Угрюмые взоры слезой не заблещут!
Сидят у станков и зубами скрежещут.
"Германия, саван тебе мы ткем,
Вовеки проклятье тройное на нем.
Мы ткем тебе саван!

Будь проклят бог! Нас мучает холод,
Нас губят нищета и голод,
Мы ждали, чтоб нам этот идол помог,
Но лгал, издевался, дурачил нас бог.
Мы ткем тебе саван!

Будь проклят король и его законы!
Король богачей, что ему наши стоны!
Он последний кусок у нас вырвать готов
И нас перестрелять, как псов.
Мы ткем тебе саван!

Будь проклята родина, лживое царство
Насилья, злобы и коварства,
Где гибнут цветы, где падаль и смрад
Червей прожорливых плодят.
Мы ткем тебе саван!

Мы вечно ткем, скрипит станок,
Летает нить, снует челнок,
Германия старая, саван мы ткем,
Вовеки проклятье тройное на нем.
Мы ткем тебе саван!"

Наш флот
Перевод В. Левика

(Навигационные стихи)

Когда-то вам пригрезился флот.
Мы весело выплыли в море.
Попутный ветер надул паруса,
И мы понеслись на просторе.

Фрегатам дали мы имена,
Увенчанные славой.
Гофман фон Фаллерслебен и Прутц
Возглавили строй величавый.

Поодаль бежал люгерок Фрейлиграт.
Над ним, как месяц пригожий,
Сиял царя мавританского бюст
(Тот месяц был чернокожий).

И Майер, и Пфицер, и Келле, и Шваб
Поплыли грузно и гордо.
На каждом, с дубовой лирой своей,
Торчала швабская морда.

За ними шхуна Бирх-Пфейфер плыла -
Краса морского семейства.
На ней черно-красный с золотом флаг
Германского адмиралтейства.

На реи мы лазили, на бушприт,
Карабкались по тросам.
Мы были в куртках, в широких штанах
Подобны заправским матросам.

Иной любитель домашних чаев
И семьянин по призванью
Стал ром тянуть, жевал табак
И сыпал отборной бранью.

У всех началась морская болезнь.
На Фаллерслебене вскоре,
На старом брандере - каждый блевал,
Уж так полагается в море.

Как дивно мы грезили! Целый бой
Во сне провели мы победно.
Но утром, чуть солнце взошло, наш флот,
Как сон, растаял бесследно.

Мы, растянувшись, лежали опять
В отечественной постели,
Зевали, и протирали глаза,
И хором загалдели:

"Земля кругла, какого рожна
Мутить спокойные воды!
Объехав мир, к началу пути
Приходят всегда мореходы".

Новый Александр
Перевод В. Левика

I

Есть в Фуле король. От шампанского он
Пускает слезу неизменно.
Лишь только выпьет шампанского он -
И море ему по колено.

И, рыцарский созвав синклит,
Пред всей Исторической школой
Тяжелым языком бубнит
Властитель развеселый:

"Когда Александр, македонский герой,
С немноголюдной ратью
До Индии прошел войной,
Он пить созвал всю братью.

Так жажда мучила его
В походах от боя до боя,
Что запил он, празднуя торжество,
И помер от запоя.

Вот я - мужчина покрепче, друзья,
И дело продумал до точки:
Чем кончил он, тем начал я -
Я начал с винной бочки.

Когда хлебнешь, к боевому венцу
Быстрей находишь дорогу:
За чаркой - чарка, и, смотришь, к концу
Весь мир покорен понемногу".

II

Сидит наш второй Александр и врет
Среди одурелого клира;
Герой продумал наперед
План покорения мира.

"Эльзаслотарингцы нам свояки.
Зачем тащить их силой?
Ведь сами идут за коровой телки
И жеребец за кобылой.

Шампань! Вот эта страна мне милей -
Отчизна винограда!
Чуть выпьешь - в голове светлей
И на душе отрада.

Там ратный дух мой пробудится вновь -
Я в битвах смел и пылок:
И хлопнут пробки, и белая кровь
Польется из бутылок.

И мощь моя брызнет пеной до звезд,
Но высшую цель я вижу:
Хватаю славу я за хвост
И - полным ходом к Парижу!

Там будет отдых - решено!
Ведь на заставе, у арки,
Без пошлины пропускают вино
Какой угодно марки".

III

"Наставник мой, Аристотель мой,
Был попик, но не в Париже,
А в дальней колонии. Он носил
На курточке белые брыжи.

Он как философ являл собой
Всех антитез сочетание,
И по своей же системе - увы! -
Он дал мне воспитанье.

Ни рыба, ни мясо - двуполым я стал,
Ни женщина, ни мужчина!
Из диких крайностей наших дней
Дурацкая мешанина.

Я не хорош, но я и не плох,
Ни глуп, ни умен, понятно,
И если сделал шаг вперед -
Тотчас иду обратно.

Я просвещенный обскурант,
Ни жеребец, ни кобыла,
В любви к Софоклу и кнуту
Равно исполнен пыла.

Господь Иисус - мой надежный оплот,
И Вакх у меня не в загоне.
Так два антитезные божества
Слились в единой персоне".

Романское сказание
Перевод О. Румера

Средь скульптур дворца в Берлине
Конь и женщина стоят,
Что друг с другом и поныне
Содомитский грех творят.

По преданью, эта дама -
Венценосцев наших мать,
И следы былого срама
В них нетрудно отыскать.

Человеческого мало
У породы этой всей;
Что-то конское попало
В жилы прусских королей.

Еле теплится сознанье
В тусклом взоре. Нрав жесток.
Речь напоминает ржанье:
Звери с головы до ног.

Отличался с малолетства
Ты один, в роду меньшой.
Человек, не жеребец ты, -
И христианин душой.

Король Длинноух I
Перевод Ю. Тынянова

Само собой, в короли прошел
Большинство голосов получивший осел,
И учинился осел королем.
Но вот вам хроника о нем:

Король-осел, корону надев,
Вообразил о себе, что он лев;
Он в львиную шкуру облекся до пят
И стал рычать, как львы рычат.
Он лошадьми себя окружает,
И это старых ослов раздражает.
Бульдоги и волки - войско его,
Ослы заворчали и пуще того.
Быка он приблизил, канцлером сделав,
И тут ослы дошли до пределов.
Грозятся восстанием в тот же день!
Король корону надел набекрень
И быстро укутался, раз-два,
В шкуру отчаянного льва.
Потом объявляет особым приказом
Ослам недовольным явиться разом
И держит следующее слово:

"Ослы высокие! Здорово!
Ослом вы считаете меня,
Как будто осел и я, и я!
Я - лев, при дворе известно об этом
И всем статс-дамам, и всем субреттам.
И обо мне мой статс-пиит
Создал стихи и в них говорит:

"Как у верблюда горб природный,
Так у тебя дух льва благородный -
У этого сердца, этого духа
Вы не найдете длинного уха".
Так он поет в строфе отборной,
Которую знает каждый придворный.
Любим я, самые гордые павы
Щекочут затылок мой величавый.
Поощряю искусства; все говорят,
Что я и Август и Меценат.
Придворный театр имею давно я;
Мой кот исполняет там роли героя.
Мимистка Мими, наш ангел чистый,
И двадцать мопсов - это артисты.
В академии живописи, ваянья
Есть обезьяньи дарованья.
Намечен директор на место это -
Гамбургский Рафаэль из гетто,
Из Грязного Вала, - Леман некто.
Меня самого напишет директор.
Есть опера и есть балет,
Он очень кокетлив, полураздет.
Поют там милейшие птицы эпохи
И скачут талантливейшие блохи.
Там капельмейстером Мейер-Бер,
Сам музыкальный миллионер.
Уже наготовил Мерин-Берий
К свадьбе моей парадных феерий.
Я сам немного занят музыкой,
Как некогда прусский Фридрих Великий.
Играл он на флейте, я на гитаре,
И много красавиц, когда я в ударе
И с чувством струны свои шевелю,
Тянутся к своему королю.
Настанет день, - королева моя
Узнает, как музыкален я!
Она - благородная кобылица,
Высоким родом своим гордится.
Ее родня ближайшая, тетя,
Была Россинанта при Дон-Кихоте;
А взять ее корень родословный,
Там значится сам Ваярд чистокровный,
И в предках у ней, по ее бумагам,
Те жеребцы, что ржали под флагом
Готфрида сотни лет назад,
Когда он вступал в господень град.
Но прежде всего она красива,
Блистает! Когда дрожит ее грива,
А ноздри начнут и фыркать и грохать,
В сердце моем рождается похоть, -
Она, цветок и богиня кобылья,
Наследника мне принесет без усилья.
Поймите, - от нашего сочетанья
Зависит династии существованье.
Я не исчезну без следа,
Я буду в анналах Клио всегда,
И скажет богиня эта благая,
Что львиное сердце носил всегда я
В груди своей, что управлял
Я мудро и на гитаре играл".

Рыгнул король, и речь прервал он,
Но ненадолго, и так продолжал он:

"Ослы высокие! Все поколенья!
Я сохраню к вам благоволенье,
Пока вы достойны. Чтоб всем налог
Платить без опоздания, в срок.
По добродетельному пути,
Как ваши родители, идти,
Ослы старинные! В зной и холод
Таскали мешки они, стар и молод,
Как им приказывал это бог.
О бунте никто и мыслить не мог.
С их толстых губ не срывался ропот,
И в мирном хлеву, где привычка и опыт,
Спокойно жевали они овес!
Старое время ветер унес.
Вы, новые, остались ослами,
Но скромности нет уже меж вами,
Вы жалко виляете хвостом,
И вдруг являете треск и гром.
А так как вид у вас бестолков,
Вас почитают за честных ослов,
Но вы и бесчестны, вы и злы,
Хоть с виду смиреннейшие ослы.
Подсыпать вам перцу под хвост, и вмиг
Вы издаете ослиный крик,
Готовы разнести на части
Весь мир, - и только дерете пасти,
Порыв, безрассудный со всех сторон!
Бессильный гнев, который смешон!
Ваш глупый рев обнаружил вмиг,
Как много различнейших интриг,
Тупых и низких дерзостей,
И самых пошлых мерзостей,
И яда, и желчи, и всякого зла
Таиться может в шкуре осла".

Рыгнул король, и речь прервал он,
Но ненадолго, и так продолжал он:

Назад Дальше