Над тайной букв коснели мы годами,
Ты волшебством сердца в лазурь умчал!" -
И белыми качали головами,
Дивясь Тому, кто как пророк вещал.А в сумрак храма красноватым бликом
Вечерний луч вливался, опочив
Над златокудрым отроческим Ликом…Кто стукнул в дверь? Чей ворвался призыв:
"Мой Иисус!" Бледны черты благие,
И к Отроку склоняется Мария.
3. "Послушай, мать. Ликует сила злая…"
– "Послушай, мать. Ликует сила злая:
Взят в Гефсимании твой милый Сын.
Ученики сокрылись, убегая,
И не остался с Мудрым ни один.Подъятыми мечами угрожая,
Они ворвались в тишь немых долин.
Иуда пал… Учителя лобзая,
Он указал, где Царь и Властелин.Отважный Петр в мече искал защиту.
Сын запретил, сказав: "извлекший меч
Обрек себя, чтоб быть мечом убиту".Уведен Он… И надо нам напречь
Всех тех, кому твой Сын был благодетель;
Пусть всяк из них предстанет как свидетель".
4. "Вот тело обнаженное белеет…"
Вот тело обнаженное белеет
Вдоль дерева, и дан рукам размах;
Вокруг креста неведомое веет,
И волос палачей колышет страх.В их жилах кровь как будто леденеет,
Но ремесла усмешка на устах -
К деснице гвоздь прижат, и молот реет;
Глухой удар, и слышен хруст в костях.Вот по ладони струйка пробежала,
Другая заалела ей вослед,
И скорбная Мария простонала:"Палач, остановись!.. Иль это бред?
Он перед миром чист!" – и меть святая
Поникла в прах, стопы Его лобзая.
5. "Родимый Сын, не ты ли предо мной…"
– "Родимый Сын, не ты ли предо мной,
Спеленутый, как бы младенец ранний…
Прекрасный лик, прозрачный и немой,
И скрещены в кровавых язвах длани.Ты в мир пришел, как голубь молодой.
Твой взор был слаще взора кротких ланей,
Он скорби побеждал, как луч весной,
Он утишал огонь земных желаний;Мир воздает позорищем креста.
Тобою крест святыней мира станет;
Мир без тебя – печальный сирота,Во мглу не-бытия бесследно канет;
Прими, земля, того, кто был мне Сын,
Лелей Его во тьме твоих глубин!"
ADLER LIED
Посв. Olga Mertens
Мое гнездо я на вершинах строю,
Куда достигнет только взлет крыла,
И бездна тусклая зияет подо мною,
Где пролегает вольный путь орла.И грудь моя, охотника в эфире,
Целящий пряный воздух жадно пьет.
Я, одинок в моем безбрежном мире,
Витаю по кругам, как царь высот.Мой острый взгляд легко измерит дали,
На высоте объемлю мир - один;
И дикий клекот мой так чужд сынам печали,
Как чужды для меня цветы равнин.Когда же молния вдоль гор померкших блещет
И эхо громово над безднами поет,
Во мне испуг позорный не трепещет,
И в бурю гордое крыло меня несет.
ОСТРОВ ЮЖНЫЙ
I. Очи земли
И снова смотрят фиалки,
Фиалки снова.
До сих пор не знал ты,
Что очи земли лиловы.
И. В.
Грезой, прозрачной как утро,
Тайное ты постигаешь.
Ты, как фиалки, мудро
В синее небо взираешь.Ладан плывет, голубея, –
Прах оставляется урнам…
Разве забыли мы, фея,
Что когда-то парили в лазурном?
II. Прогулка
Мы огибали дом полуразрушенный,
Темнеющий сквозь заросли кустов;
Ты шла, грустна. Таил твой взор опущенный
Раздумья фиолетовых цветов.Легко стопа несла тебя, крылатая;
Голыш, задетый, мчался под уклон…
Мы говорили: здесь семья богатая
Весельем наполняла старый дом.Мы говорили, что могучи эти заросли,
Что вязы величавы, как нигде…
Но наши речи, прерываясь, замерли,
И я в глаза твои широкие глядел.Да, всё пройдет: холопы-победители
Уйдут за барами… Все будут как земля!
И только эти очи-небожители
Прольют свой свет в лазурные поля.
III. Красная роза
Я сегодня принес тебе красную розу,
Густо-красную розу – как кровь,
Чтоб над ней твой младенческий рот улыбнулся
И мечтательным очерком выгнулась бровь.От куста эту розу я срезал ножом:
Непокорен и крепок зеленый был стебель.
Мы прекрасное смело берем!
Мы прекрасному молимся в небе…И когда белизну твоей груди
Ярко-красный цветок озарил,
Мне пригрезился остров южный,
Где безумно я розы любил.Вспоминалось жемчужное море,
Гул прибоя и пена у скал.
Вспоминался мне голос напевный,
Что когда-то меня окликал.
IV. Психея
Рука вознеслась и перстом, полным власти,
Указала мне дали зеленых холмов,
Указала березок струистые пряди
И прозрачную ткань облаков.– Там ласточек много! – и, нежная, рея,
Слетела улыбка с пурпуровых губ.
– Ты опять покидаешь меня, Психея?
– С тобой человек я, без тебя – только труп.– С каждым шагом – выше! С каждым мигом – свободней!
– Так ветер научит меня танцевать.
– На снежных вершинах я буду сегодня.
– Я с ветром буду одно опять…Рука вознеслась и перстом, полным власти,
Хоровод указала святых облаков,
Указала мне молодость и вольное счастье
И кубок железный бессмертных богов.
БАЛЕТ ИЗЫ ВАЛЛАТ
Свет раздражал вас электрический,
Томила чуждая толпа…
Вы волновались в артистической
И репетировали па,
Движенья белоснежных рук
И веера волнистый круг.Как всё высокое опошлено,
Когда скучающей толпе.
Любя, несешь мечту полнощную
И сердца рдяную купель.И всё же прелесть всепобедная
Явила нам в урочный миг
Какой-то мир, еще неведомый:
И вихрем опьяненный лик,
И негу хрупкого цветка
В объятьях нежных ветерка.О, легкокрылая плясунья
С душой, как горный эдельвейс!
Как под рукой покорны струны,
Прекрасному я предан весь.
IV
"Над сдвигами бровей рубцы глухого сплина…"
Над сдвигами бровей рубцы глухого сплина
Пусть не смутят тебя… Подумай: кто, мужчина,
Измлада преданный мятущимся страстям,
Кующий цепь побед, закован не был сам?
В любовной кузнице, у жаркой пасти горна
Он мышцы напрягал – и молот бил упорно,
И молоту его послушен был металл…
Ты улыбнись ему… Ты видишь: он устал.Недвижный и немой, протянутый в качалке,
Он будто нежится. Но посмотри, как жалки
Бегущая на лоб седая прядь волос,
И щеки впалые, и сдержанный вопрос
Красивых губ его, где лишь на миг летучий,
Как луч хладеющий сквозь сомкнутые тучи,
Блеснет ирония – над жизнью, над судьбой
И над тобой, дитя… не сетуй – над тобой.А ты пойми его и тусклый взор недужный
Глазами ясными приветь как вызов дружный.
Ты подойди, смеясь, и, тихая, качни
Ленивый стул его, и, – если вы одни, -
Откинь седую прядь, и легче паутины
Рукой любви смахнешь суровые морщины.
ВОЗОК
Остаток древней старины,
Возок, забыт совсем задаром;
Конечно, лакомые сны
Мерещились в нем старым барам
На лоне сельской тишины…В каюте мчаться по снегам
Тепло и тишь – чего же боле?
Здесь можно зеркальце для дам
Хранить для путевой неволи
В утеху бархатным глазам!В суконной сумке, о, поэт,
Напрасно ты припрятал флягу.
Ты музой шустрою согрет –
Тебе бы карандаш, бумагу…
А вот бумаги-то и нет!Мораль посланья такова:
Кто хочет взглядом веселиться,
Возка не бойся: голова,
Ручаюсь, в нем не закружится,
Всё это лживые слова!Для нежных питерских девиц
Возок – полезная обитель;
Лелей их, добрый сельский житель!
Как зябких перелетных птиц:
В возке вези отроковиц!
"Поэты роскошной Пальмиры!.."
Поэты роскошной Пальмиры!
(Я с грустью шептал ей: прости…)
Пусть Ваши согласные лиры
Застряли на долгом пути, -Они победили пространство,
И вот - полногласно звучат
И будят мое окаянство
С тоской оглянуться назад,К године, мелькнувшей так быстро,
Когда управляли душой
То нега манящего систра,
То грозный и гулкий гобой;И Вы из заоблачной башни
(Где страж так огромен и строг)
Сходили на пир мой домашний,
Вкушали крестильный пирог…
"Если ливень промчится стремительный…"
Если ливень промчится стремительный
По полям, и лугам, и садам,
И воздвигнет закат упоительный
Семицветную арку богам,И росинки зардеют пунцовые
На шелках умиленных берез,
И глаза улыбнутся как новые,
Улыбнутся сквозь призраки слез; -Не грусти, что мгновенье кончается;
Что дано – то навеки дано:
Если чаша любви проливается,
Пей без меры святое вино.
ДЕТИ
Там, где черемуха ветки
Зыбким сплетает шатром,
Словно два птенчика в клетке,
Плещутся дети песком.Я помешать не хочу им,
Мне подойти не дано; –
Мимо пройду с поцелуем,
Неразделенным давно.Словно два маленьких гнома
Что-то колдуют, смеясь…
Жаркая дышит истома,
Вьется зеленая вязь.Мы – уж давно не колдуем,
Нам заклинать не дано;
Пламень мы только задуем,
Только расплещем вино.Знайте, исполнил я дурно
Мудрый закон любви.
Сердце – как мертвая урна,
Темные яды в крови.Детки мои - малолетки,
Смех ваш звенит как ручьи,
Вы ведь зеленые ветки,
Зеленые ветки мои!Дети, растите, цветите!
Сердце, омойся в крови!
Дети, как око храните
Мудрый закон любви.
ТЕБЕ
Я полюбил тебя… Прости, что полюбил!
Сквозь чуждый мир, под тучей беспросветной
Я шел один, – я выбился из сил;
Я меж камней искал цветок заветный
И небо о звезде мерцающей молил.Гудела буря. Гневными громами
Твердь мир кляла, и вороны, крича,
Вились над головой зловещими кругами…
Я шел неровными, неверными шагами,
Я ждал удар разящего меча.И вдруг – просвет. Средь туч звезды жемчужной
Небесная игра; и близ тропы цветок
Белел, благоухал, и точно теплый, южный
Мое лицо обвеял ветерок…
К тебе, к тебе летел мой дух недужный!И ты была цветком среди нагих камней.
И ты была звездой на небе полуночи.
Твой голос пел, как нежный голос фей,
Горели трепетно ласкающие очи…
И ты была моей… И ты была моей…Моя звезда, цветок благоуханный!
Что, если рок разгневанный судил
Мне тучей быть твоей, и бурею нежданной,
И черным вороном?.. Прости, мой друг желанный:
Я полюбил тебя… Прости, что полюбил!
МАРГАРИТЕ
Жена моя, сестра и мать моя родная,
Все три в одном лице… Сказать тебе иль нет?
Я полюбил тебя, в ночи моей блуждая,
Твоя любовь несла мне просиявший свет.Звездой ласкающей была ты мне в пустыне,
Огнистою слезой над гребнем злой волны,
В темнице ты – мой день, и четко вижу ныне
Брега желанные лазоревой страны.Наш путь перешагнет над этой жизнью тленной.
Уже не изменю, и ты не отлетишь.
Так рядом мы пойдем, скитаясь по вселенной.
Какая благодать! Какая ширь и тишь!
СВОИМ
Как он там, средь кучи белой
И пелен и полотенец,
Машет ручкой оробелой,
Наша радость – наш младенец?В одиночестве кроватки
Растаращились глазенки.
Неприятные повадки:
Мамы нет – одни пеленки.Чу, шаги!.. И взоры ясны,
Разгорается румянец…
Пуще гневен, крики властны,
И воздушный резов танец.Как отрадно тискать маму
В упоительной надежде
И братишкиному гаму
Улыбнуться – всё как прежде.Усмехнуться, поперхнуться…
Миг – и сонное дыханье,
И, чтоб крошке не проснуться,
Тишина и трепетанье.Одолев людские злобы,
Будьте веселы и дружны,
А ухабы и сугробы
Раскидает ветер южный.
"По коридору печки трещат, и, близ огней…"
По коридору печки трещат, и, близ огней
Присев, вдыхают люди благоуханье щей.
Согреют ужин скудный, хлебнут глоток-другой,
Растянутся на нарах, и будет им покой.Лениво ночь иссякнет, быстрее канет день,
И соберутся к печкам питомцы деревень.
Вдали от милой хаты, от жен и от детей
Качаются, лохматы, у тлеющих огней.
ДИМЕ ИЗ ТЮРЬМЫ
Вспоминаешь ли, мой сыне,
Об острожнике-отце,
Что в стенах таится ныне,
Как птенец в своем яйце?Я заочно шерстку глажу
На упрямой голове
И тихонько песню лажу
О Ереме и Бове.Мнится, затеваю прятки.
– Где ты, папа? – В клетке, сын!
То леплю тебе загадки,
Комом выйдет первый блин.Размышляй, родимый сыне,
Про птенца в своем яйце
Иль про пальму средь пустыни
В зеленеющем венце.
ГИМН ИЗ ТЮРЬМЫ
Был я жалок и слаб и блуждал во тьме,
Пробираясь путями безглазыми.
Вот дошел до тюрьмы – и, спасибо тюрьме,
Загораются звезды алмазами.
Был я в мире моем и безумен и слаб,
Только червь, только прах, только раб.
За тюремным окном, там плывут облака,
Веют вольные ветры целебные.
Ночь тюрьмы – наша ночь – глубока, широка,
Но в ней слышатся хоры хвалебные.
Я в предутренней мгле, я в суровой зиме,
Там, внизу, я в промерзлой земле.
Там ли песни поют, там ли ткани плетут?
В эти ткани миры облекаются,
В этих тканях пути посвященья и суд,
В них и боги и люди встречаются.
Не сгорев до конца, не приемлешь венца,
Не дойдешь до благого Отца!
Духи света, вы слышите ль песню мою,
Вы, текущие с Божьими чашами?
Эту песню сложил, эту песню пою,
Весь овеянный хорами вашими.
Но летите вы вдаль, как звезда за звездой
Проплывают лазурной стезей.
ПРИЛОЖЕНИЯ
Вячеслав Иванов. ПРЕДИСЛОВИЕ <К СБОРНИКУ "СТИХОТВОРЕНИЯ: ЭЛЕГИИ, ОДЫ, ИДИЛЛИИ" СПб.: Оры, 1909>
Первины поэта редко позволяют ценителям поэзии вынести убежденный и убедительный приговор о новом даровании. Не завершительных достижений справедливо ищем мы в этих начальных опытах, но намечающихся возможностей будущего развития. Поэтому естественно спросить себя, при оценке первой книги стихов, прежде всего о том, принадлежит ли она вообще искусству или вовсе чужда ему; если же поэзии причастна, – то какова степень зрелости художника. И правыми кажутся нам критики, склонные разрешать исходный вопрос о принадлежности искусству в утвердительном смысле на основании одного, быть может, но истинного стихотворения и пусть немногих, но строго-художественных строк, достаточных, по их мнению, чтобы оправдать и несовершенное в целом творение начинающего стихотворца. Решающим же, во всяком суждении о новом даровании, является, несомненно, живое впечатление его выявляющейся самобытности.
Книга, на которую "Оры" привлекают внимание любителей поэзии, в такой мере – по убеждению пишущего эти строки – превышает уровень выше намеченных требований, что о ней можно говорить уже как о произведении возмужалого и во многом характерно, если еще и не окончательно, определившегося таланта. Нельзя не расслышать в стихах г. Валериана Бородаевского того, что Стефан Георге означает выражением: "собственный", т.е. единственно данному поэту свойственный, собственно ему присущий, "тон". И впечатление этой своеобычности лирического тона тем ярче, что В. Бородаевский вообще чуждается какой бы то ни было манеры , т.е. преднамеренного применения типически-выработанных внешних приемов изобразительности. Форма его стихов чаще всего привлекательна соединением обдуманности и решительности, своею емкостью, вескостью и своеобразною остротой эстетического действия, подчас же и счастливою новизной словесного и звукового изобретения; но поэт с равною свободой и мерой пользуется преданием и новшеством, не боясь быть заподозренным ни в зависимости от старых образцов, ни в подражательности современникам, ни в литературном сектантстве, ни в эклектизме.
Это сочетание беспечной неразборчивости в наряде и позе с ясно выраженным стремлением к формальной законченности и даже утонченности в словесной передаче овладевшего душой (всегда до глубины ее) музыкального волнения – проистекает из всепоглощающего сосредоточения творческой энергии на лирическом содержании, которое, будучи, в пределах разбираемого собрания стихотворений, не только разнообразным (для значительной части их именно отличительна новизна замысла ), но и как бы внутренне антиномически, естественно приемлет разновидные формы.
Какой-то глубокий, почти – сказали бы мы – манихейский дуализм в восприятии жизни и, без сомнения, в миросозерцании автора есть первый двигатель его вдохновения. Подобно певцу "Цветов Зла", поэт не принадлежит к монистически успокоенному множеству образованных людей современности, с легким сердцем поверивших в формулу: "по ту сторону добра и зла", – так, как будто они в самом деле поняли, что говорил Заратустра. Противоречия жертвенности и преступления, любви и жестокости, неба и ада, крылатого духа и змеиной плоти не бесстрастно-философское выражение нашли в стихах В. Бородаевского, но вызвали к жизни его красочный импрессионизм и его трагические видения, его подлинные молитвы и его глухой, подавленный, порой злорадный ропот, и эти раскаяния, в которых слышится неукрощенная гордость, и эти мимовольные и мимолетные умиления, и эти улыбчивые идиллии на черном фоне.