- Пошли-ка на расправу к капитану, - сказал мне подошедший старпом. И я поплелся за ним следом.
- Не трусь, - шепнула мне Лиза. - Капитан сам расхохотался, когда я ему рассказала. Я же тоже виновата, не предупредила тебя.
В кают-компании за столом сидели капитан, стармех и иностранцы. Капитан угощал их.
- Ну, докладывай, за какие грехи оставил ты нас без обеда? Что будем делать?
- Просить шипшандлера, чтобы он срочно доставил на борт комплект вилок, ложек и ножей, - ответил я.
- За чей счет? За ваш или Лизы?
- За мой. Виноват только я.
Капитан переводил мои ответы иностранцам, и вдруг я услышал, как он начал рассказывать им о моем единоборстве с рисовой кашей. Все от души смеялись, а я готов был провалиться сквозь палубу. Оказывается, капитан все знал. Он приказал пригласить в кают-компанию старого рулевого Макаренко и кивнул в мою сторону:
- Будем решать, что делать с этим мо́лодцем…
Пока ждали Макаренко, один из иностранцев успокоил меня по-английски, что, дескать, набор из нержавеющей стали стоит недорого, что он распорядится и часа через два все будет на судне.
Когда появился Макаренко, капитан сказал:
- Вновь проштрафился наш молодец. К камбузу его и близко подпускать не надо. Душа у него к камбузному делу не лежит, повар из него не получится. А вот матрос он хороший, на руле стоит отлично, исполнителен, скромен. Словом, из него со временем хороший моряк получится. Каждое дело надо любить. Вот вы, Макаренко, превосходный пекарь. Ваши торты и пирожки я до сих пор помню. На руле вам по восемь часов уже стоять трудно, вы и сами как-то на это жаловались. Идите на камбуз вторым коком… Именинникам в море торты печь будете, в праздники стол станете украшать. Это же великое дело - хороший кок на судне! Соглашайтесь…
- Кому я должен передать свою вахту? - спросил Макаренко.
- Да вот ему, оставившему нас без обеда, - указал капитан на меня и приказал старпому: - Оформите все приказом с сегодняшнего дня. Да, и еще вот что: надо предоставить Саше возможность проходить в свободное от вахт время штурманскую практику. И помочь ему подготовиться к сдаче зачета после окончания рейса. Будешь продолжать учиться? - спросил меня капитан.
- Обязательно. После рейса вернусь в Петроград и буду сдавать зачеты, чтобы перейти на третий курс.
- Ну, что же, - по-отечески тепло сказал капитан, - поздравляю вас с новой должностью матроса первого класса. Я помогу вам освоить работу с секстаном, будем вместе ежедневно брать широту и долготу судна.
Я почувствовал, что становлюсь профессиональным моряком. Это сейчас младших судовых специалистов готовят училища. А в те годы постигать все морские премудрости приходилось самостоятельно. И тем более радостен был для меня этот миг перехода в новое морское качество.
Выйдя из Голландии, мы зашли в Бельгию, затем во французском порту Шербур приняли груз и взяли курс на бурный Бискайский залив. Встретил он нас сильной волной, усиливающимся штормом. Наш пароход бросало то вверх, то вниз, бортовая качка достигала сорока градусов. Камбуз не работал - с плиты все выбрасывало, питались мы холодными консервами и иногда удавалось разогреть чай. На руле стоять было тоже крайне тяжело, руль приходилось перекладывать с борта на борт. Это требовало огромных физических усилий. К концу вахты руки буквально отваливались. Удерживать судно на курсе было невероятно трудно, поэтому вахтенный помощник и сам капитан не отходили от рулевой рубки. Волна заливала судно, и боцман, старпом с матросами вынуждены были непрерывно следить за креплением люков горловин, чтобы вода не попадала внутрь судна.
В кубрик через верхнюю палубу пробежать можно было только с риском для жизни: палубу непрерывно заливали волны. Вдоль нее были натянуты специальные леера, чтобы за них держаться. Одеты мы все были в непромокаемую одежду и в высокие кожаные непромокаемые сапоги. Вот тут-то мы еще раз помянули добрым словом заботу нашего капитана: это он посоветовал всем матросам не пожалеть денег и купить такие сапоги в Голландии.
Между прочим, интересно, как происходила примерка сапог. Старый моряк голландец, продававший сапоги, брал сапог, напускал в голенище много табачного дыма, а потом закручивал голенище и следил, не выходит ли из сапога под давлением дым. Если нет, то сапог добротный, не пропустит воду.
Палубу настолько сильно заливало, что, когда надо было смениться очередной вахте, капитан специально подворачивал судно на ветер, чтобы дать возможность одной вахте пробежать на свои посты, а другой возвратиться с постов в кубрик на отдых.
Поднимаясь днем на мостик, я встретил Макаренко, который обслуживал кают-компанию вместо Лизы, и спросил у него, как чувствует себя Лиза.
- Плохо, совсем плохо, - ответил старый матрос. - Укачалась до смерти. Не ест, не поднимает головы вот уже несколько дней. Плачет, просит высадить ее в первом же порту, куда угодно. Ты навести ее, браток, после вахты. Может быть, уговоришь ее покушать, а я приготовлю что-нибудь повкуснее.
- Обязательно зайду, - пообещал я.
В ее каютке я ни разу не был, так как размещалась она при самом входе в кают-компанию, а туда матросам без вызова командования ходить не разрешалось.
Капитан тоже выглядел плохо - вот уже несколько суток он не сходил с мостика. Приляжет, не раздеваясь, в штурманской рубке, прикорнет немного и снова на ногах. Ему было не до сна: держать судно на курсе было нельзя - при таком крене вот-вот мог "пойти" груз в трюмах. Открывать же грузовые люки тоже было нельзя: их немедленно залило бы водой. Приходилось идти против волны, а шла она с Атлантического океана, тяжелая, крутая. Высота ее достигала 10-12 метров.
После вахты я зашел навестить Лизу. И сразу даже не узнал ее: вместо цветущей красивой девушки в каюте лежала бледная, тяжело больная женщина. Глаза ее, красные от слез, были открыты, но мне показалось, что она ими ничего не видит. Только тяжелое дыхание свидетельствовало, что она еще жива. На меня Лиза не обратила никакого внимания - ей все было безразлично.
Через четверо суток шторм наконец-то стих, и капитан лег на курс к берегам Испании. Жизнь на судне входила в свое обычное русло. А когда, спустя несколько дней, мы прибыли в порт Севилью, то о пережитом шторме лишь напоминала седина на большущей черной дымовой трубе - это оставила свой след соль морской воды (и туда доставала волна), да пока никак не могла еще прийти в себя Лиза. По поручению капитана за ней, как дед за больной внучкой, ухаживал Макаренко. Он выводил ее на солнышко, выносил ей кресло, и она подолгу тихо сидела на палубе. Лиза сильно ослабела, и, когда, как и прежде, хотела улыбнуться морякам, улыбка у нее получалась грустной и больной.
Стоянка в Севилье была недолгой, и мы, воспользовавшись установившейся хорошей погодой, быстро прошли Гибралтар и вошли в теплое Средиземное море. Шли мы к берегам Африки. Все свое свободное время я проводил на капитанском мостике - брал пеленги, определялся по светилам, по солнцу. По общеобразовательным дисциплинам со мной занималась пришедшая в себя Лиза. Она, как педагог-профессионал, была очень требовательна и, несмотря на нашу дружбу, нет-нет да и влепляла мне двойки за плохо подготовленные уроки.
В один из поздних вечером мы пришли в порт Алжир, бывший в те времена еще французской колонией. В ожидании бункеровки нас поставили на внешнем рейде. В ярком свете луны перед нами предстал красивый город в мавританском стиле, амфитеатром спускающийся к морю. Воздух был напоен ароматом каких-то цветов и трав, а вокруг ласковая тихая ночь. Все вокруг казалось каким-то сказочным, жаль было расставаться с этой ночной феерией. На корме нашего судна матросы хором негромко пели украинские песни. Среди мужских голосов выделялся мягкий, задушевный голос Лизы.
Когда мы проснулись утром, то увидели, что рядом с нами стоит пассажирский итальянский лайнер. Это было многопалубное белое огромное судно. Рядом с ним наша "Вьюга" казалась махонькой замарашкой. Сотни туристов на лайнере, не обращая на нас никакого внимания, совершали утренний променад. Но вот на обоих судах склянки пробили восемь часов утра, и у нас за кормой на флагштоке взвился большой красный флаг с серпом и молотом. И сразу же сотни биноклей нацелились на нас. Дело в том, что в те времена за рубежом о нас ничего не знали и сведения о советских людях черпали лишь из буржуазной западной печати, густо насыщенной различными клеветническими измышлениями. А тут, буквально под боком у иностранцев, оказались не людоеды или чубатые кровожадные чудовища, а самые обычные люди. На нас смотрели во все глаза.
На палубу вышла Лиза, и оживились бодрящиеся старички и молодящиеся старушки с розовыми и голубыми шевелюрами. Как же, молодая красивая девушка среди этих красных дикарей! В Лизу впились десятки биноклей. Слышались громкие реплики на различных языках. Но разобрать, что они там говорят, было трудно.
На лайнере спустили за борт сетку, предохраняющую от нападения акул, и туристы начали купаться. Они подплывали к нашему борту и приглашали нас посоревноваться в плавании. Наш капитан разрешил купаться и нам. С борта "Вьюги" спустили парадный трап и несколько штормтрапов, чтобы в случае появления акул можно было быстро всем подняться на борт. Наши моряки начали прыгать в воду.
В детстве я жил на Волге и, как каждый волжский мальчишка, летом от темна до темна не вылезал из воды. Тогда же я приохотился прыгать с барж, а если разрешали, то и с верхних палуб пассажирских судов. Прыжок "ласточка" мне хорошо удавался.
Я немного поплавал у борта судна, а потом поднялся на него, нашел Лизу и попросил ее дать мне какое-нибудь старенькое платье, бюстгальтер и красную косынку.
- Мы сейчас с вами разыграем интуристов, - сказал я ей.
Лиза ушла к себе в каюту, и разочарованные старички и старушки хотели было расходиться. Но вдруг они увидели, как советская девушка в легком пестром платье и красной косынке начала проворно забираться на мачту. Это, конечно же, вызвало оживление. Вот девушка взобралась до верха мачты, прошла, балансируя, по рею, остановилась на конце его в нерешительности, держась одной рукой за топенант, улыбнулась всем, кто смотрел на нее, и вдруг оттолкнулась ногами от рея и полетела вниз. Туристы ахнули. Но девушка, пролетев в красивом прыжке "ласточкой", уже вошла в голубую гладь. Да так искусно, что почти не подняла брызг.
Моряки и туристы бурно выражали свой восторг. А девушка быстренько поднялась по штормтрапу и скрылась в каюте. Через несколько минут она вновь появилась на палубе, переодетая в другое платье.
Вскоре от лайнера отвалил катер и подошел к нашему борту. Морской итальянский офицер передал нам огромную корзину, наполненную какими-то экзотическими фруктами и оплетенными соломкой большими бутылками с итальянским вином кьянти. Он объяснил, что все это предназначается очаровательной и отважной девушке как дань восхищения капитана, экипажа и пассажиров лайнера.
Лиза вышла навстречу к итальянцам, офицер поцеловал ей руку, наши моряки приняли дар. На итальянском лайнере оркестр в честь Лизы исполнил бравурный марш, туристы громко аплодировали и кричали "браво". Лиза, раскрасневшаяся и возбужденная, кланялась и смеялась до слез.
Да что там итальянцы! Многие наши моряки, и в том числе наш капитан, весь этот розыгрыш приняли за чистую монету и были убеждены в том, что прыгала и в самом деле Лиза. В общем, наш маскарад удался на славу. Лиза была героиней дня. На вопрос, кто же это действительно прыгал, Лиза очаровательно смеялась, шутила, а я на полном серьезе убеждал всех, что вообще нырять не умею. И многие поверили.
Лайнер ушел, а к обоим бортам нашего судна подошли плашкоуты, груженные углем, и несколько десятков арабов, образовав конвейер, начали довольно быстро заполнять наши угольные ямы. Живая рабочая сила обходилась капиталистам дешевле, чем подъемные краны или углепогрузчики.
Мы закончили погрузку угля и совсем было уже собрались выходить в море, как неожиданно к нам заявилась местная полиция и опечатала наше судно: повесила на мачту ленту с печатью. Оказалось, что по распоряжению из Парижа наше судно арестовывалось за царские долги Франции. На борту был установлен полицейский пост. Правда, выход на берег оставался свободным, но для связи с Родиной нам предложили образец открытки, в которой сообщалось, что я, мол, жив и здоров, поздравляю с праздником (если в этом была необходимость), задерживаюсь на неопределенный срок в Алжире, целую, до встречи. Нас предупредили, что мы должны придерживаться именно этого текста на французском языке. В противном случае наша корреспонденция отправлена не будет.
Арест продолжался несколько месяцев. Мы стояли и ждали окончания диалога об оплате долгов. Это ожидание продлилось бы еще невесть сколько, если бы не вспыхнуло так называемое Абиссинское восстание. В Алжир прибыли французские войска, и нам предложили покинуть порт.
А далее были Греция, Турция, совершенно незабываемый проход через Дарданеллы и Босфор и, наконец, Родина. В Одессе, куда мы пришли, был уже снег, дули холодные ветры.
Так закончилось первое в моей жизни плавание, которое оставило в моей душе столь неизгладимое впечатление, что каждую подробность его, каждый день и буквально час я помню до сих пор. Оно определило и всю мою жизнь, так как в нем я окончательно убедился, что путь свой выбрал правильно и что никогда иной судьбы не пожелаю. И всю мою долгую и нелегкую моряцкую жизнь я прожил с мечтой о еще не открытых мною странах, людях, впечатлениях. Мечта мне помогала и окрыляла.
В. Смирнов
НАЙТИ СВОЙ ПРИЧАЛ
Себя отыскать -
как найти свой причал,
Дощатый -
но все же единственный в мире!
Пусть ярые ветры над ним по ночам
Считают твои просоленные мили.
Найти свой причал -
как вернуться домой
Из долгого -
в несколько месяцев -
рейса.
Пройти, не качаясь, походкой прямой,
В кругу домочадцев за чаем согреться,
Уставшему, спать…
Но когда из-под век
Вдруг выпорхнет сон,
беспокоен, печален,
Припомнить, что где-то живет человек,
Ни к морю,
ни к берегу не причалив.
ПЛЕЩЕТ МОРСКАЯ ВОЛНА
В. Семин
ШТОРМ НА ЦИМЛЕ
Повесть
Сухощавый, гладко выбритый человек в чесучовом пиджаке на секунду оторвался от бумаг, быстро взглянул на нас с Петькой и спросил:
- Вам чего, ребята?
- Работать у вас хотим, - сказал я.
- Специальность?
Этот человек задавал слишком короткие вопросы. Он, кажется, не принимал нас всерьез, а нам надо было, чтобы с нами серьезно и внимательно поговорили.
- Специальность? - повторил он, нетерпеливо поглядывая то на меня, то на бумаги, пока я, став на удивление косноязычным, объяснил, что специальности никакой нет, но что мы согласны работать грузчиками.
- Грузчиком не так-то легко работать, - сказал человек, и по его лицу впервые промелькнула тень заинтересованности. - Нужно здоровье, выносливость, опыт.
- У меня второй разряд по боксу, - угрюмо сказал я.
Когда мне случалось сообщать кому-нибудь, что у меня второй разряд по боксу, это всегда производило впечатление. Но взгляд человека в чесучовом пиджаке ничего не выразил.
- Нет, - сказал он, - ребята, вы, видно, грамотные, незачем вам в грузчики идти. И мне неинтересно: сегодня принял - завтра увольняй. Все равно больше недели не выдержите. В общем, подумайте и заходите завтра. А сейчас мне некогда.
И он углубился в бумаги.
- Чего ж ты молчал? - упрекнул я Петьку, когда мы вышли на улицу.
- А чего говорить? - Петька достал папиросу, он недавно начал открыто курить. - Этот тип прав. Что ты знаешь о работе?
Что я знаю о работе?! Этот вопрос мне сегодня задают уже второй раз. Утром отец, с грохотом опрокидывая стулья, - он опаздывал на службу - бегал по комнате и кричал: "Уйти из дневной школы за год до выпускных экзаменов! Мальчишество! Рабочий стаж ему нужен! У тебя не будет ни стажа, ни порядочных знаний, ни порядочного аттестата. Учись лучше, готовься к конкурсу - и пройдешь в институт без стажа! Ты просто начитался производственных романов и думаешь, что работа - это что-то вроде твоих спортивных соревнований…"
Отец, конечно, был неправ. Честно говоря, я плохо думал о работе. Разумеется, я прочитал несколько романов о строителях, видел и кинокартины о монтажниках, верхолазах, токарях-скоростниках, но прочнее всего представление о работе у меня связывалось вот с этой ежедневной спешкой по утрам, когда отец, нервно постукивая то одной, то другой ногой, надевает в коридоре галоши и, убегая, сильно хлопает дверью, потому что тихо прикрыть ее уже не хватает времени.
Я без колебаний принял предложение Петьки поступить куда-нибудь на завод, а аттестат зрелости получить в вечерней школе. Так мы обезопасим себя от всех случайностей конкурса и обязательно попадем в институт. Но на какой завод поступать, какую специальность себе избрать? По этим вопросам мы с Петькой никак не можем договориться. Петька считает, что нам нужно только одно - как можно больше свободного времени для занятий. Мне же хочется, чтобы специальность была интересной и чтобы зарабатывать не хуже взрослых.
Вдруг меня осеняет.
- Знаешь что, - говорю я Петьке, - пойдем в порт. Там мой дядька работает. Он говорил, что у шкипера одной волжской баржи двух матросов в армию забрали. Представляешь, поплавать на барже - весь Дон, Цимлянское море, Волга! Романтика! И заниматься, наверно, можно будет.