§ 2. Структурный анализ повествования: французская нарратология
На почве приложения лингвистической методологии к литературному материалу складывается и структурная нарратология – наука об универсальных объективных законах, по которым строится фабула повествовательного произведения. Представители Парижской семиотической школы связывали цель нарратологии с поиском той универсальной структуры, которая, в соответствии с их идеей, лежит в основе любого повествовательного текста, будучи бессознательно воплощаемой его автором. Недаром эту науку французские структуралисты отождествили с поэтикой: Цветан Тодоров дал своей книге именно такое название.
Сложилась нарратология в деятельности Ролана Барта ("Введение в структурный анализ повествовательных текстов", 1966), Цветана Тодорова ("Грамматика Декамерона", 1969), Клода Бремона ("Логика повествовательных возможностей", 1966), Альгирдаса-Жюльена Греймаса ("Структурная семантика", 1966). Концепцию Греймаса мы и рассмотрим как иллюстрацию анализа.
Нарративная теория Греймаса складывается на почве переосмысления книги В.Я. Проппа "Морфология волшебной сказки" (переведена на английский язык в 1958 г., на французский – в 1965 г.). Напомним, что Пропп на основе анализа нескольких сотен волшебных сказок выделяет в сказочном повествовании два уровня: явный, собственно повествовательный, т. е. тот, с которым имеет дело читатель, и неявный абстрактный, глубинный. Последний образован такими конструктами, как "действующие лица" и "функции".
Действующие лица – это типы персонажей, которые, по Проппу, повторяются во всех волшебных сказках. Их семь: герой, ложный герой, вредитель, даритель, помощник, искомый персонаж, отправитель.
Функции, по Проппу, – это типы, инварианты поступков, которые повторяются из текста в текст в одном и том же порядке. Из них складывается фабула сказки. Таковых Пропп выделяет 31: отлучка, запрет, нарушение, выведывание (разведка), выдача (сведений о жертве), подвох, пособничество, вредительство или недостача, посредничество, начинающееся противодействие, отправка, вызов, реакция героя, получение волшебного средства, пространственное перемещение, борьба, клеймение (отметка), победа, ликвидация беды или недостачи, возвращение, преследование, спасение, неузнанное прибытие, недостача, трудная задача, решение, узнавание, обличение антагониста, трансфигурация (новый облик героя), наказание, свадьба.
Греймас поддерживает идею Проппа о том, что существует некая универсальная формула повествования, но теоретико-методологическое оформление этой идеи он предлагает другое, в основе которого лежит понятие структуры. Пропп идет эмпирическим индуктивным путем, от фактов к обобщениям: он сравнивает фабулы нескольких сотен волшебных сказок и выводит общую для них (и только для них) форму фабульной организации. Греймас же в поиске единой повествовательной структуры идет не эмпирическим путем, а исходит из центральной идеи структурализма о том, что литература структурирована как язык, и, следовательно, в основе каждого повествовательного текста не может не лежать единая, общая для всех повествовательных текстов, модель.
Данная идея в рамках французской нарратологии была конкретизирована следующим образом: любой повествовательный текст построен по модели предложения и потому может быть уподоблен языковой фразе. Как пишет Р. Барт, "любой рассказ – это большое предложение, а повествовательное предложение – это в известном смысле не что иное, как наметка небольшого рассказа". Соответственно этой идее, Ж. Женетт показывает, что "Одиссею" можно резюмировать до фразы "Одиссей возвращается на Итаку", "Божественную комедию" – до фразы "Данте путешествует по загробным мирам", "В поисках утраченного времени" Пруста – до фразы "Марсель становится писателем".
На базе этого уподобления формируется следующий методологический посыл: если текст аналогичен по своему строению языковой фразе, значит, его можно описать, наложив на него синтаксическую модель.
В лингвистике модель предложения образуют такие элементы, как субъект, предикат, объект. Субъект в предложении, напомним, – это член фразы, обозначающий лицо, которое выполняет действие; предикат – это член фразы, который обозначает то, что говорится о субъекте, объект – член фразы, обозначающий предмет или лицо, на которое направлено действие субъекта. При перенесении данной модели на повествовательное произведение под субъектом повествования подразумевается действующее лицо, под предикатом – те эпизоды повествования, в которых идет речь о его поступках и приключениях, под объектом – то лицо или тот предмет, на который направлена деятельность субъекта действия.
Накладывая данную модель на повествовательный текст, Греймас выстраивает свою нарративную теорию, соответственно которой в повествовательном тексте выделяются два повествовательных уровня. Первый – явный, собственно повествовательный, в терминологии Греймаса "акториальный", или "уровень предметной манифестации". Это тот уровень, который имеет речевое выражение и с которым имеет дело автор-сочинитель и читатель-реципиент. Этот уровень не является предметом исследования в теории Греймаса: его интересует уровень глубинной структуры повествования, так называемый "уровень повествовательного синтаксиса" или "фундаментальной грамматики". Этот уровень, по Греймасу, предшествует творческому акту: автор осуществляет его бессознательно, с необходимостью выстраивая свое повествование по его канве.
Уровень повествовательного синтаксиса образуют "актанты" и "функции". Актантами Греймас называет универсальные типы персонажей. Сам термин "актант" при этом заимствуется из лингвистики, где им обозначались те члены предложения, которые обозначали лицо или предмет, о которых что-либо говорилось в предложении (т. е. подлежащее или дополнение). Греймас, исследуя литературную грамматику, выделяет шесть актантов: субъект, объект, адресат, адресант, помощник, противник. Их роль в повествовании аналогична роли субъекта или объекта в предложении.
Актанты, в свою очередь, являются носителями "функций". Под функциями Греймас подразумевает универсальные фабульные ходы. Их роль в повествовании аналогична роли предиката в предложении. Греймас выделяет 20 функций: отлучка, запрет или нарушение, выведывание или выдача, подвох или пособничество, вредительство или недостача, посредничество или противодействие, отправка, испытание героя или реакция героя, получение волшебного средства, пространственное перемещение, борьба или победа, клеймение, ликвидация недостачи, возвращение, преследование или спасение, неузнанное прибытие, трудная задача или решение, узнавание, обличение антагониста или трансфигурапия героя, наказание или свадьба.
Идея повествовательного синтаксиса состоит в том, что автор бессознательно складывает фабулу из актантов и функций (элементов фундаментальной литературной грамматики) подобно тому, как бессознательно складывает фразу любой говорящий – из элементов синтаксической модели (субъектов, предикатов, объектов). Таким образом, творчество трактуется как бессознательная конкретизация универсальной повествовательной матрицы, которую образуют определенные "литературные единицы и правила их комбинирования" (Барт). Выявление этой глубинной структуры повествования и составляет основу французской нарратологии в ее претензии на обнаружение объективных закономерностей литературного творчества.
Однако эта претензия оборачивается, как выразился Г.К. Косиков, "отказом от произведения". Исследователь имеет в виду, что нарратология выводит за пределы своего внимания семантическую сторону повествовательного текста, а семантика всегда есть результат авторского стремления выразить свою, уникально-индивидуальную мысль, ведь произведение не только "находится во власти языка", но и является "актом индивидуальной свободы" автора [Косиков 2000, 21-22].
§ 3. Структурный анализ дискурса: Ж. Женетт
Собственно повествовательный уровень, не ставший у Греймаса предметом самостоятельного интереса в силу его сосредоточенности на уровне фундаментальной грамматики, оказался в центре внимания Жерара Женетта. Данный уровень был им обозначен как "дискурс". В трактате "Повествовательный дикурс" (1972) Женетт определяет дискурс как систему "нарративных фигур", посредством которых осуществляется повествование. Можно сказать, что дискурсом он называет то же самое, что русские формалисты называли "сюжетом", противопоставляя его "фабуле". Поэтому и понятие "нарративной фигуры" у Женетта близко понятию "приема", введенного русскими формалистами: это те способы, которые использует автор, превращая событие в художественное повествование о нем.
Русские формалисты, напомним, описывали прием на основе аналитики конкретного текста (например, прием остранения был описан Б. Шкловским на основе анализа ряда произведений Л. Тостого, прием маски – Ю. Тыняновым на основе анализа произведений Н.В. Гоголя и Ф.М. Достоевского). Женетт же в описании повествовательного дискурса исходит из универсальной идеи литературоведческого структурализма – идеи о том, что произведение аналогично по своей структуре языковой фразе.
Главный элемент фразы, размышляет Женетт, – это глагол: он является носителем категорий времени, наклонения и залога. Именно эти грамматические характеристики глагола Женетт использует для классификации фигур повествовательного дискурса.
Во-первых, им выделяются фигуры, посредством которых формируется отношение повествования ко времени истории. Это такие фигуры, как нарушение временного порядка в изображении событий; фигуры, посредством которых создается темп повествования (резюме, дескриптивная пауза, сцена, эллипсис); фигуры, посредством которых обеспечивается частотность изображения тех или иных элементов события (мотив).
Во-вторых, Женетт выделяет фигуры, формирующие модальность повествования. Это способы организации повествования относительно того субъекта, с чьей точки зрения строится повествование, сквозь призму видения которого подано само событие. Напомним, что в рамках англо-американской новой критики это категория именовалась "точкой зрения". Женетт же использует понятие "фокализация" (образованное от слова "фокус"), выделяя три типа организации повествествования относительно того субъекта, которому принадлежит видение события (нулевая фокализация, внешняя фокализация, внутренняя фокализация).
В-третьих, Женетт выделяет фигуры, которые формируют залог повествования (его "голос"): это способы организации повествования относительно того субъекта, которому принадлежит высказывание, от лица которого выстраивается повествование. Это может быть голос рассказчика, который является участником истории; голос рассказчика, который не участвует в событии, а является сторонним наблюдателем его и т. д.
Рассмотренные образцы структурных разборов свидетельствуют, что структурализм как наука о литературе был нацелен на выявление объективных законов построения литературного произведения, оставляя при этом в стороне его уникальную семантику. Р. Барт в связи с этим писал: "Нужно распрощаться с мыслью о том, что наука о литературе сможет указать, какой именно смысл следует придавать произведению: она не станет наделять, ни даже обнаруживать в нем никакого смысла; она станет описывать логику порождения любых смыслов" [Барт, цит. по: Косиков 2000, 25]. Логика порождения смыслов описывается посредством выявления глубинной структуры, но не посредством учета того, что произведение есть объект чтения, объект "исполнения" его читателем. Произведение рассматривается, повторим, как носитель универсальной структуры, которую автор воплощает бессознательно, "складывая" текст из готовых элементов литературного языка в соответствии с универсальными правилами их комбинирования, но не как выражение уникальной воли автора, не как уникальное событие встречи автора и читателя, не как носитель уникального смысла.
Литература
Леви-Стросс К. Структура и форма // Французская семиотика: от структурализма к постструктурализму. М., 2000. Или: Семиотика. М., 1983.
Леви-Стросс К. Структура мифа //Вопросы философии. 1970. № 7.
Леви-Стросс К., Якобсон Р. "Кошки" Ш. Бодлера // Французская семиотика: от структурализма к постструктурализму. М., 2000. Или: Структурализм: за и против. М., 1975.
Греймас А.-Ж. Структурная семантика: в поисках метода. М., 2004.
Греймас А.-Ж. Размышления об актантных моделях // Французская семиотика: от структурализма к постструктурализму. М., 2000. Или: Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. 1996. № 1.
Греймас А.-Ж. В поисках трансформационных моделей // Французская семиотика: от структурализма к постструктурализму. М., 2000. Или: Зарубежные исследования по семиотике фольклора. М., 1985.
Барт Р. Введение в структурный анализ повествовательных текстов // Французская семиотика: от структурализма к постструктурализму. М., 2000. Или: Зарубежная эстетика и теория литературы XIX-XX веков. Трактаты, статьи, эссе. М., 1987.
Барт Р. Основы семиологии // Французская семиотика: от структурализма к постструктурализму. М., 2000. Или: Структурализм: за и против. М., 1975.
Бремон К. Структурное изучение повествовательных текстов после В. Проппа // Французская семиотика: от структурализма к постструктурализму. М., 2000. Или: Семиотика. М., 1983.
Бремон К. Логика повествовательных возможностей // Семиотика и искусствометрия. М., 1972.
Тодоров Ц. Поэтика // Структурализм: за и против. М., 1975.
Тодоров Ц. Понятие литературы // Семиотика. М., 1983.
Женетт Ж. Структурализм и литературная критика. Границы повествователь-ности // Женетт Ж. Фигуры. Работы по поэтике: в 2 т. Т. I. M., 1998.
Женетт Ж. Повествовательный дискурс. Критика и поэтика. Поэтика и история. Введение в архитекст // Там же. Т. П.
Косиков Г.К. Структура и/или текст // Французская семиотика: от структурализма к постструктурализму. М., 2000.
Косиков Г.К. Структурная поэтика сюжетосложения во Франции //Зарубежное литературоведение 70-х годов. Направления, тенденции, проблемы. М., 1984.
Косиков Г.К. От Проппа к Греймасу // Вестник Московского университета. Сер. Филология. 1996. № 1.
Косиков Г.К. От структурализма к постструктурализму: Проблемы методологии. М., 1998.
Ржевская Н.Ф. Литературоведение и критика в современной Франции. М., 1985.
Грецкий М.Н. Французский структурализм. М., 1971.
Автономова Н.С. Философские проблемы структурного анализа в гуманитарных науках. М., 1977.
Риффатер М. Формальный анализ и история литературы // Новое литературное обозрение. 1992. № 1.
Эко У. Отсутствующая структура. СПб., 1998.
Тема 8. Постструктурализм: новый облик герменевтики
Постструктурализм представляет собой совершенно новую форму герменевтического подхода. Преодолев безразличие структурализма к уникальной семантике произведения и субъектам ее производства (автору и читателю), постструктурализм обращается к вопросу о субъективных основаниях письма и чтения. Недаром принято говорить, что лингвистический поворот в литературоведении, предпринятый структурализмом, сменился в постструктурализме антропологическим поворотом.
В общем, постструктуралисты продолжают рефлексию структурализма о "логике порождения смыслов" (Р. Барт), но уже имея в виду не универсальные безличные объективные законы, которым подчиняется литература, а смыслотворческую деятельность ее субъектов – автора и читателя. В то же время постструктуралистские размышления складываются в полемике со всеми предшествовавшими критическими школами, касавшимися этой проблематики. Не случайно И. Ильин определил постструктурализм как "парадигму критик". В рамках каждого параграфа данной темы мы сосредоточимся на тех аспектах постструктуралистской полемики с более ранними формами критического знания, на почве которых сложилась оригинальная постструктуралистская теория и методология исследования литературных феноменов, получившая общее название деконструкции.
§ 1. В полемике с идеей художественной коммуникации: текстовый анализ Р. Барта
Один из первых анализов деконструктивистского типа, текстовый анализ Ролана Барта, вырастает на почве полемики постструктурализма с феноменологической концепцией литературы как коммуникативного события – события диалога сознаний (авторского и читательского) или события диалога читателя с текстом. В рамках постструктуралистской теории идея коммуникативности литературы отвергается: с точки зрения теоретиков литературоведческого постструктурализма, в акте чтения никакого диалога между автором и читателем, равно как и между читателем и текстом, не происходит, поскольку произведение "принудительно", "репрессивно" как по отношению к автору, так и по отношению к читателю.
Свое теоретическое обоснование эта идея получила в рамках постструктуралистской критики языка. Ее главное содержание составляет тезис о том, что язык есть система навязывания смыслов и форма господства идеологии, он осуществляет тиранию в отношении индивидуального сознания, принуждая человека к определенному мировидению. Такого рода критика языка была предпринята, в частности, в учении Р. Барта о коннотативном уровне языкового знака, в учении М. Фуко об историческом бессознательном, в учении Ж. Лакана о языковой личности. Кратко проясним содержание этих учений.
По Барту, власть языка над сознанием обеспечивает коннотативный уровень знака. Учение о коннотативном уровне знака Барт разрабатывает, отталкиваясь от лингвистической идеи о том, что в знаке сосуществуют два вида значений: денотативные (первичные, буквальные, эксплицированные) и коннотативные (скрытые, дополнительные, подразумеваемые, вызывающие вторичный смысловой эффект). Благодаря коннотациям и осуществляется навязывание сознанию тех смыслов, в которых заинтересована господствующая идеология. Для прояснения механизма воздействия коннотативного уровня знака на сознание реципиента обратимся к оригинальному примеру Р. Барта. В статье "Риторика образа" он, в частности, анализирует название французской фирмы, производящей макароны, – "Пандзани". В денотативном плане этот словесный знак обозначает название фирмы, производящей макароны. В то же время этот знак благодаря особому сочетанию звуков в его акустическом образе обладает коннотациями, призванными вызвать у потребителя ассоциации с Италией – страной, которая является родиной макарон, – и таким образом предопределить его выбор. Посредством коннотаций, пишет Барт, язык навязывает человеку образ мышления: в нем "от начала времен гнездится власть".
Человек, по Барту, является "пленником языка" не только потому, что его сознание находится во власти коннотаций, навязывающих ему мировидение, но и потому, что, обращаясь к языку как средству самовыражения, человек вынужден пользоваться словами, уже "населенными чужим смыслом". Поэтому, заключает Барт, "язык несамостоятелен, стаден, в каждом знаке дремлет одно и то же чудовище, имя которому стереотип", и, следовательно, ни о какой языковой коммуникации не может быть и речи: в языке действуют только механизмы подавления и навязывания смыслов. "Говорить, – пишет Барт, – это акт подчинения".