Бывает часто так, что у одного и того же оленя в этом году пять отростков, но в следующем году он упитан и дает семь отростков. Через год плохая упитанность - и отростков снова пять, а потом - шесть или семь.
…В здешних местах много змей. Среди них есть огромные: они больше живут в непроходимых зарослях самшитника, держидерева, ожины, папоротника.
В 1939 году я служил наблюдателем на кордоне Бзыч. В окрестностях кордона густые самшитники и каменные осыпи. В зарослях и камнях течет речка Бзога, впадающая в Головинку. Дно реки выстлано шифером.
На кордоне у меня, возле зарослей бурьяна и самшита, был огород. Обыкновенно там копались куры с цыплятами. Как-то раз, часов в восемь утра, куры на огороде подняли переполох.
Я выскочил, смотрю: очень большая, темносерая, цвета золы, змея схватила почти взрослого цыпленка и быстро поползла с ним в самшитник. Я бросился в дом за винтовкой трехзарядной и побежал к самшитнику. Он был мелкий, на месте старой вырубки. Змея уже обвилась вокруг ствола - самшита и заглатывала цыпленка. Я видел, как бьется цыпленок, прицелился так, чтобы не задеть его, и выстрелил. Пулей почти оторвало змее голову с несколькими сантиметрами туловища.
Я измерил убитую змею. Длина ее оказалась два с половиной метра, толщина в середине туловища - десять сантиметров. К голове туловище утончалось до четырех-пяти сантиметров, к хвосту, примерно, так же; самый конец хвоста был тонкий, острый и длинный.
Другой случай был такой. В середине июля прошлого года (я уже работал тогда) здесь, в Бабук-Ауле), часов в одиннадцать утра я шел с удочкой по шоссейной дороге к реке Ажу, притоку Головинки. Вдруг я увидел недалеко впереди змею, лежавшую на солнце поперек шоссе. Голова ее находилась в кустарнике под осыпью, по одну сторону шоссе, а хвост - по другую сторону, тоже в кустарнике. Схватив крепкую большую палку, я несколькими ударами убил змею. Она была черного блестящего цвета, какой бывает у лакированных сапог. Брюхо, будто матросская тельняшка, в чередующихся серых и белых кольцах в два сантиметра шириной. Змея оказалась значительно больше двух метров длиной; толщина ее в середине туловища достигала не меньше восьми сантиметров.
Вырубив палку с развилкой, я повесил на ней у самого шоссе убитую змею во всю ее длину: пусть люди полюбуются, какие здесь бывают змеи.
Кто ни проходит, удивляется: "Вот это гадюка: в ней, должно быть, пуд веса". Я отвечаю: "Нет, всего двенадцать килограммов".
Неделю висела змея, и все ей удивлялись. Слух о ней дошел до Сочинского музея. Приехал сюда специально научный работник музея, но змея уже разложилась. Он очень жалел, что опоздал: "Если бы мы получили сообщение во-время, прислали бы машину и заспиртовали змею. Это большая научная ценность". Он все-таки взял несколько уцелевших позвонков и костей.
Я думаю, что эта большая черная змея - полоз. Хотя она и не желтобрюхая, но все повадки у нее, как у полоза. Когда она ползет, то держит голову высоко, круто (как бывает у полозьев саней), подняв переднюю часть тела сантиметров на шестьдесят-семьдесят. Остальное туловище, метра полтора-два, тянется боковыми извивами, но очень прямо. Она хорошо и быстро плавает. Когда ползет в зарослях, то шум слышен метров за пятьдесят. Множественный шорох (она ползет многими коленами, изгибами) похож на то, как будто продвигается гурток диких свиней.
Есть змея небольшая, до пятидесяти-шестидесяти сантиметров, цвет тела светлосерый, живот красный, как жар. Мы ее называем "золотой гадюкой". У нее сверху по светлой окраске разноцветные мелкие розетки - голубые, как у селезня, и темнорозовые пятнышки. Эта змея больше держится высоко в горах, на осыпях. Часто висит, свернувшись на кустарниках. Очень злая змея: шипит, когда еще не дошел до нее метров десяти. Сама бросается на человека, если он не доглядит и близко подойдет.
В совхозе Дагомыс, по-над садом, в густых зарослях держидерева, - ожины, дикого орешника, масса безногих ящериц-глухарей. Среди них часто попадаются огромной величины: по восемь килограммов и больше. У них короткий тупой хвост, страшно толстое тело - до пятнадцати-семнадцати сантиметров. Живот у них желтого цвета, как у медяницы. Мы их называем желтопузами.
Только что вернувшись из армии, я шел в Сочи и, не доходя ста метров до совхозного сада, увидел двух глухарей. Они оба вместе лежали на перепутавшихся зарослях колючки: один был сантиметров десять в диаметре, другой поменьше.
Они не кусают, но больно бьют по ногам. Старик-рабочий косил в совхозе Дагомыс сено, и один глухарь, свернувшись в круг и покатившись по скошенной траве, догнал его и, раскрутившись, так ударил под коленки, что сбил старика с ног. Ползет глухарь довольно медленно, а скрутится кольцом, покатится - и не догонишь. Как они умудряются ходить кольцом?
Я делюсь с Кузьмой Федотовичем тем двойственным впечатлением, которое произвели на меня здешние горы - лазурно-воздушные при солнце и такие грозяще-суровые в туман и дождь.
- Я здесь вырос и избродил горы вдоль и поперек, - отвечая мне, рассказывает дальше Шабло. - Знаю нашу природу до корня.
Прошлая зима - единственная за пятнадцать лет такая теплая и малоснежная, а обыкновенно у нас первый снег на перевале выпадает 10 сентября по колено. В позапрошлом же году первый снег выпал 29 августа толщиной в полметра. Тогда погибло много колхозного скота в пути, а на Лагонаках замерзли и люди. Сначала пошел дождь при сильном холодном ветре, потом повалил снег. Со стадами осталось несколько человек, не пожалевших себя для спасения колхозного добра, между ними старичок-агроном из районного земельного отдела. Уцелел только агроном; с ним был зонтик, который он раскрыл, когда пошел дождь и началась метель, и зонтик спас его от обледенения.
Уже теперь, с 1 сентября, все колхозы, выпасающие скот в альпике, начеку: подгоняют стада все ближе к перевалу, спускаются вниз. Если задождится, обязательно к 10 сентября в горах будет снег.
С 20–30 сентября перевал для прогона скота и лошадей становится недоступным. Как упал второй снег, он уже не тает. На него ложится новый и новый покров.
В прошлом году я с наблюдателем Ефименко ездил в Гузерипль через Белореченский перевал. На обратном пути в ночь под 26 сентября повалил снег. Буран в горах продолжался двое суток, а внизу в это время шел дождь.
Снег засыпал оба склона: от Партизанной поляны на северном склоне и до горы Чемплеушки и Прошкиной поляны - на южном. На самом Белореченском перевале снежный покров был глубиной в семьдесят сантиметров. Из Бабук-Аула нам на помощь вышли наблюдатели Турбаенко Александр Александроич и Караман Иван Петрович. Они протоптали ходовую тропу до перевала. Потом начали стрелять. Мы отозвались, стали пробираться к ним навстречу, и только так спаслись. Иначе погибли бы и лошади и мы. В то время снег достигал по брюхо нашим лошадям.
В середине февраля 1940 года я с тогдашним начальником охраны заповедника Карлом Яковлевичем Саулиетсом проходил на лыжах через Гузерипльский перевал в районе Тепляков. В пути мы доставали воду в верховьях реки Белой. Река была закрыта толщей снега. Мы пробили снег, и после трехметровой снеговой крыши над водой оказалась пустота. Снег, видно, здесь растаял от теплых испарений реки. Чтобы набрать в котелок воды, нам пришлось взять вспомогательную альпийскую веревку в тринадцать метров длины и еще добавить лыжную палку в два метра.
Если учесть откос берега в полтора метра, то действительная толщина выпавшего здесь снега была тринадцать с половиной метров. Заночевав тут же в пихтах, мы рубили торчавшие над самым снегом вершины деревьев на дрова и для подстилки костра на снегу. Весной на этом месте мы увидели "пеньки" высотой в пятнадцать метров и на этой же высоте наши надписи на коре. Там же зимой буковый лес, достигавший десяти-пятнадцати метров высоты, был весь закрыт снегом, за исключением немногих отдельных деревьев выше пятнадцати метров. От двадцати метровых буков над снегом были видны только верхушки, похожие на кусты. Огромные валуны и скалы полностью скрывал снег. Все пространство вокруг представляло белую сверкающую площадь, выровненную ветром. На узких перешейках вершин альпики с востока, откуда дул ветер, на запад нависали наметенные ветром снеговые козырьки, толщиной по отвесу до пятидесяти метров.
Зимой в средней зоне (Бабук-Аул относится к ней) часто снег идет влажный, перемежаясь с дождем. Тогда у нас, внизу, выпадает снег сырой, лапчатый, а на горах - сухой снег, с пургой и поземкой, очень густой и переходящий в ледяную мелкую крупу. Всегда при этом бывает резкий и холодный юго-восточный ветер.
…Меня научил ходить на лыжах Карл Яковлевич Саулиетс. Он был прекрасный ходок. Саулиетс - латыш-сибиряк, с детства привычный к лыжам.
Я каждый год поднимаюсь на лыжах на перевал для измерения снега. За короткий зимний день могу пройти из Бабук-Аула до Гузерипля. Мы выходим на самый перевал учиться бегать на лыжах. Тут, - близко от Бабук-Аула, у нас нет подходящего места, а там - простор. Десятого июня 1948 года я поднимался на Черкесский перевал, и всюду еще лежал уплотненный снег глубиной в четыре метра, а зимой мы, проезжая здесь, установили, что толщина снегового покрова была не меньше семи метров.
Проходя по Крутым, до пятидесяти градусов, склонам у самых окал и подрезая лыжами свежий снег, лыжники часто вызывают лавину. Так случилось при нашей поездке с Саулиетсом в 1940 году.
Под горой Оштен, на склоне верховьев реки Белой, мы по неосторожности вызвали небольшую лавину шириной от пятидесяти до семидесяти метров и в высоту склона до двухсот метров. Но, на наше счастье, толщина свежевыпавшего, неуплотненного снежного покрова на этот раз достигала только пятнадцати сантиметров. Снег был сухой, легкий, он только прикрыл меня и другого бывшего с нами наблюдателя, и дело на этот раз кончилось благополучно.
Саулиетс проскочил и, когда нас стало засыпать и тащить в балку, дал команду: "Не робей, ребята! Выпутывайтесь!" Мы; барахтаясь и притаптывая снег лыжами, выскользнули и пробежали метров десять. Все же вслед за тем нас накрыло мелким, как пыль, снегом в метр толщиной. Но он не мог придавить нас, и мы без труда выбрались. При более тяжелом и глубоком слое свежего снега и неосторожном густом продвижении цепи лыжников они могут быть все похоронены лавиной до полукилометра высотой по склону и выше, так что не останется даже следов, кроме последней лыжни.
Если здесь, в средней зоне, было пять градусов холода, то на Белореченском перевале мороз будет не меньше двадцати семи градусов. А при быстром ходе на лыжах и встречном восточном ветре по-настоящему обжигает лицо. Если внизу десять градусов мороза, то на перевале - до пятидесяти: холодно так, что захватывает дух.
Бабук-Аул, 2 сентября
Ко мне зашел старший наблюдатель кордона Бабук-Аул Петр Прокофьевич Гукалов, человек лет сорока пяти, среднего-роста, худощавый, с мягкими движениями и мягким серьезным выражением умных глаз и гладко выбритых сжатых губ.
Петр Прокофьевич - один из старейших работников Кавказского заповедника. Он родился поблизости, в Хамышках, и вырос на Гузерипле. Отец его, Прокофий Леонтьевич, был много лет егерем Кубанской охоты и, единственный из егерей, остался работать наблюдателем Кавказского заповедника. Сын перенял у отца трудное и волнующее искусство следопыта, знатока хитрых звериных повадок. Он с детства полюбил могучую и богатую природу гор Кавказа, научился улавливать и понимать ее малейшее живое движение. Но только советская власть могла дать ему возможность стать тем, кем он является сейчас: незаменимым помощником научных работников заповедника и, в свою очередь, творческим работником. При Кубанской охоте он, как и отец его, несмотря на способности и опыт, был бы всего лишь лесным сторожем или охотником-егерем.
- Шестнадцать лет работает уже Петр Прокофьевич в Кавказском заповеднике. За это время немалую помощь по глубокому изучению жизни природы заповедника получили от него десятки научных экспедиций и сотни студентов-практикантов. И сам Петр Прокофьевич в непрерывном общении с ними вырос. Он стал сознательнее, шире, полнее представлять себе природу родных лесов и гор, научно объяснять и находить общую связь отдельных своих наблюдений.
Во время окружения Гузерипля фашистами Гукалов много раз ходил в разведку в тыл врага.
Пока ровно течет его немного медлительная, тихая, но внутренне очень уверенная и ясная речь, я мысленно сравниваю Петра Прокофьевича с другими наблюдателями заповедника, с которыми мне пришлось встречаться за десять с лишним лет: среди них очень много интересных и своеобразных людей. У Гукалова свой облик и особенное в нем - вот эта способность к почти научной точности и ясности изложения и широте обобщений.
Рассказ старшего наблюдателя Гукалова
Перед созданием заповедника в 1924 году здесь, в горах, зверя оставалось мало. Он был частью выбит, частью вымер от заразных болезней, частью был разогнан, уйдя с места своего прежнего обитания и кормления.
После организации заповедника и поголовье стало увеличиваться, и зверь - туры, серны, олени - начал возвращаться на привычные места - в альпику, на поляны.
Во время войны произошел примерно такой же процесс Война не столько истребила, сколько распугала зверей. Зверь умный: он сразу чувствует, где ему неспокойно, и ищет новых надежных мест. Он во время войны мигрировал. Возьмите Фишт и Оштен. Сколько там было пулеметных и минометных точек! Покажется стадо, открывают огонь: "враг". Войска, партизаны, караваны вьючных лошадей проходили через альпику, и в альпике долгое время велись непрерывные бои. Серны и туры переменили условия мест обитания с высокогорных, альпийских на лесную зону. Спустились в леса, прижились там, приспособились к ним.
Я встречал в лесной зоне большое количество следов серн и даже туров. Там, в лесу, их гораздо труднее выследить. Поэтому очень неточен наш учет не только непосредственно после войны, но и сейчас.
Особенно мало зверя было на альпийских полянах два-три пода тому назад: там еще скрывалось фашистское охвостье, питаясь турами и сернами. Кроме того, вообще зверь еще не уверился в безопасности мест, где он держался до войны и откуда был спугнут.
Олени, например, в военное время прекратили посещение высокогорных естественных и заложенных нами искусственных солонцов, ставших небезопасными. Они нашли в лесной зоне новые естественные солонцы. Это показывают нам как оленьи тропы, так и отысканные оленями новые источники минерального питания. Но все же зверь возвращается больше и больше.
Есть еще одно условие, возникшее во время войны и в огромной мере влияющее на жизнь животных заповедника в послевоенное время: небывалое увеличение числа хищников.
Я в недавнем прошлом егерь-волчатник и должен сказать, что снижение поголовья копытных за годы после войны - это дело не только волка, но и рыси.
Нельзя найти каких-то общих мер для борьбы с этими хищниками. Нужно знать повадки и того и другого и применяться к ним.
Волк и рысь по своим привычкам, образу жизни совершенно разные звери. Рысь живет высоко в горах. Она постоянно держится одного места, одного охотничьего района. В заповеднике она охотится на серн и на другую дичь, конечно, но главное для нее - серны.
Я ловил рысей в капканы и брал их на отраву, на стрихнин. Когда приходилось препарировать рысь, всегда на ней оказывался толстый слой жира. Жир и мясо рыси сильно пахли серной, и жир так же застывал, как жир серны. Я окунал в него капсюли с отравой - стрихнином; он при этом быстро и прочно застывал.
Рысь - свирепый хищник и уничтожает не только серн, но и косуль и оленей.
Зимой 1943 года я, В. М. Татарков и П. И. Комна́тный шли по особому заданию в обход в районе реки Тепляк. Километрах в полутора от ее впадения в Белую мы заметили оленьи следы и кровь на снегу. Человеческого следа близко не было. Но мы все же решили тропить оленя и выяснить, что с ним станется.
Мы обрезали несколько раз олений след, чтобы обнаружить исходные следы рыси, если только это она ранила оленя, прыгнув на него с дерева. Но рысьих следов не оказалось.
Недоумевая, в чем же дело, мы прошли дальше, и снова только след оленя и пятна крови на снегу. Еще дальше, метрах в двадцати, опять оленьи следы, но теперь уже параллельно им - след рыси. Тогда мы поняли, что рысь вначале, оседлав оленя, ехала на нем и рвала ему шею. Затем спрыгивала с него, бежала рядом и снова вскакивала на оленя. Дальнейшее тропление все это подтвердило.
Вскоре в пихтово-буковом лесу на берегу Тепляка мы нашли труп оленя, убитого рысью. Рысь поела немного оленины и ушла.
Я не мог отравить стрихнином всей оленьей туши, так как у меня было мало с собой капсюль, и мы решили начинить стрихнином заднюю ногу оленя. Остальное мясо бросили в реку, и оно уплыло.
Рысь - это не волк. Волк никогда в первую ночь не пойдет прямо на приваду. Он ее десять раз обойдет, обрежет со всех сторон, а рысь в первую же ночь придет и съест приваду, наступит на совершенно незамаскированный капкан и попадается.
На следующее утро, на обратном пути, мы зашли на то место, где оставили отравленную приваду, чтобы посмотреть, чем же все это дело кончилось. Часть привады была съедена. На снегу вокруг четко отпечатались свежие следы рыси. Они показали, что, наевшись, рысь пыталась уйти через реку по кладке - упавшей старой пихте (рысь никогда не идет через реку вброд, она обязательно ищет кладку или узкое место, чтобы перепрыгнуть). По следам на запорошенной снегом кладке мы установили, что посредине её проглоченный с привадой яд начал действовать, и рысь свалилась в воду.
В противоположность рыси волки кочуют из одного охотничьего района в другой по всему заповеднику. Во время войны они из привычных своих мест в предгорьях, где шли боевые действия, мигрировали в леса заповедника. Их здесь теперь очень много.
В июне, когда колхозы пригоняют скот на летние выпасы в горы, в альпику, волки откочевывают к стадам домашних животных. До этого же они страшно истребляют в заповеднике оленей и других копытных, главным образом молодняк. Особенно опасен май - время отела оленей. Только того олененка мы считаем нашим, который пережил май.
Кстати замечу, что жизнь оленьего стада - яркий пример взаимопомощи среди животных.
Самцы хорошо вооружены и поэтому часто живут в одиночку. Самки, особенно с телятами, не могут защищаться и существовать отдельно друг от друга и живут и действуют сообща. Лани, например, покидают стадо только на время отела и пока теленок окрепнет настолько, чтобы следовать за стадом. Потом они возвращаются в стадо.
…После разговора с Гукаловым я зашел проведать наблюдателя Александра Александровича Турбаенко. Он был ранен при недавней автомобильной аварии и еще не выходил из дому. Мне рассказывали о мужественном поведении Турбаенко во время аварии. Когда, сорвавшись с шоссе, машина стремительно сползала задними колесами вниз по каменному двадцатиметровому отвесу (шофер не оставил руля и все время управлял машиной и тормозил ее), Александр Александрович успел выбросить из нее двух детей-школьников, которые остались целы. Сам же он сильно пострадал.