– Боль нестерпимая. Никогда в жизни не испытывал такую. Руку ломал в трёх местах, лодыжку. Челюсть после аварии вставлял на дороге сам. Помнишь, в армии лепила в санчасти научил? – он потрогал и потеребил с улыбкой подбородок. – Сознание потерял тут же. Смеялся потом. Сейчас боль другая. Думать не могу. Раздражает тем, что отключиться не могу, забыть о ней. Боль обычно приходит, усиливается, гнетёт, а потом плавно, как вода от берега, отливает. А эта боль и во сне не уходит. Но не сильная. Сон снится, а во сне то же: боль и боль.
Внимательно слушая Семёна, но думая о чём-то своём, Денис развернулся, чтобы уйти. Жена Маша поспешила за ним.
Семён в след ей сказал:
– Куда пошла? Сиди.
Она взглянула на него, но не послушалась и вышла за Денисом, бросив как бы невзначай:
– Мне надо. О другом спросить.
В коридоре она подошла к Денису, но он не видел её позади себя.
– Денис.
Он оглянулся и остановился, чтобы выслушать.
– Надо анализы взять. Рентген. Всё, что можно. Наверно, всё сложнее? Он страдает невыносимо. А сказать боится. Стесняется будто. Если ты сам не изменишь ситуацию, он так и будет молчать. Я не выдерживаю. Хочу кричать. Сделайте что-нибудь! Вы же врачи! Пока он притворяется, уходит время. Дело не в мениске.
Строго, но достаточно просто Денис ответил:
– Не усложняй. Всё идёт поэтапно.
– Я понимаю. Только кто же оперирует, не взяв даже кровь из пальца?
Денис уставился на неё. Его лицо стало неприступным.
– Не твоё дело. Разберёмся.
Глава XXI
Кабинет Дениса располагался на теневой стороне улицы. Сюда проникали только самые ранние лучи солнца. Аскетическая обстановка была продолжением традиций известного невропатолога Авербуха Э. М., который считал, что содержание тела, организма и ума в целом зависит от наполнения. В его кабинете в углу, за шторой, располагалась шведская стенка с турником. Более того, она использовалась по назначению не просто время от времени, а в некотором роде даже с завидной регулярностью для его возраста. Денис не чурался хороших подражаний.
В кабинете вместе с Денисом собрались его собственная жена Ирина и жена Семёна Светлова Маша.
Возмущённая Ирина, не стесняясь в выражениях, говорила так, как думала. От волнения, выражалась, преследуя одну цель – пока не поздно, избавиться от неприятностей. Понятие ответственности отошло на задний план. Клятва Гиппократа, данная ею после окончания института, уже преобразовалась в кузницу собственного благополучия. Бывший врач, а ныне хозяйка сети клиник пришла в выводу: спасение утопающих – дело рук самих утопающих.
– Так всегда. Бесплатно две операции. Хотели, как лучше. Сейчас хвостом потянется, и виноват ещё останешься.
Обратившись непосредственно к Денису, она сказала:
– Ты куда смотришь? Говорено сколько раз – со своими не связывайся. Чужих режь, потроши, с ними ничего не станет. Только спасибо скажут. Деньгами отблагодарят при любом раскладе.
Маша старалась оставаться безучастной.
– Ты не о том. Сейчас какие меры принимать? – спросила она. – Что сделано, то сделано. Я вот о чём.
Вмешался Денис:
– Анализы, прямо скажем, никудышные. На кости я видел образование, потыкал, понажимал. Надрезать, конечно, не стал. Аккуратно так.
"Зачем сказал?", – подумал про себя Денис.
Он задумался о том, что было ему известно о чём. Мысль затронула его где-то глубоко.
– Всё, что могу я сказать, – подвёл он итог, – это не моя компетенция! Онкология. Даже не могу как врач продолжать лечить из-за боязни навредить.
Маша помрачнела, но ей отступать было некуда.
– Денис. Семён не будет со мной разговаривать. Сильнее разозлится только. Тебе поверит. Поговори с ним. Так безболезненнее для него.
Ирина поняла в силу своих способностей.
– Лиса ты, Маша.
Маша не возражала:
– Что ж, может, и лиса, – и настаивала: – Пусть лиса, но я своего мужа знаю, как никто другой. Поговори с ним, Денис. Не жалей. Иначе он несерьёзно отнесётся.
Миссия, выпавшая Денису, пришлась ему не по нраву. Но он прислушался к просьбе жены Семёна. "Она лучше знать мужа, да и с моей стороны нравственнее как-то!"
– Куда уж. Ладно. Вот не повезло так не повезло. Послушал Семёна – мениск.
Он обхватил голову руками, как тисками, и мучительно-тяжело, не обращая внимания ни на свою жену, ни на жену старого друга, признавая собственное бессилие, издал грудной звук, лебединую песню:
– М-м-м.
Глава XXII
В том же кабинете друг напротив друга сидели врач и пациент. Денис, тысячу раз переводивший пациентам историю болезни на общий человеческий язык, избрал этот самый лёгкий для себя способ. "Не думай о том, что творится в душе человека, который перед тобой. Роль каждого человека в жизни многогранна, многолика и многоязычна. И как талантливо она укладывается в своём единстве. Необъяснимые вещи в самом себе, но вдуматься если, порой личность не имеет возможности распоряжаться своим поведением, хотя сама так не считает".
– У тебя образование на кости. Во время операции видел.
Он смотрел в глаза Семёну. Он дал зарок не отводить взгляд, как бы невыносимо это ни было.
– Анализы подтвердили мои опасения: недоброкачественная опухоль. Что с ней делать – думать тебе. Принимать решение остаётся за тобой. Затягивать нельзя.
– Насколько серьёзно?
– Серьёзней некуда. Мы взрослые люди. Что в моих силах – я сделал. Здесь же советовать не могу. Не моя область. В данном случае могу советом навредить.
Но Семён задавая вопрос, словно кидал спасительную верёвку с предложением: спаси меня.
– Тогда скажи, куда в первую очередь обратиться, чему следовать.
Денис проявлял жёсткость. Немилосердную, как во время войны, когда раненому отказывали в воде, чтобы тот не мог напиться… и умереть.
– Я тебе дам направление. Это всё, что могу сделать. Специалисты посмотрят, взвесят, они каждый день с подобным дело имеют. Их опыт предполагает знания. Они все возможные последствия постараются учесть, – Он подумал немного. – У тебя утончение костной ткани, вероятно. С моей точки зрения, немаловажное обстоятельство.
Семён настороженно спросил:
– У меня не рак ли?
Денис без промедления, не обдумывая, ответил:
– Врачи такого термина избегают. Диагноз придёт позже. Анализы отправили. Дальше тебя обследуют в другой клинике. Главное – не затягивай.
Семён задумчиво разглядывал друга. Он уже стеснялся того, что он здесь, сидит перед ним; что вот он, больной, перед ним, здоровым, со своей проблемой, а тому по-человечески нет дела до неё, а он тратит своё время; что ему надо о чём-то его спрашивать. А как при этом он, Семён Светлов, выглядит, он не знает. И как и что нужно спрашивать и отвечать в подобной ситуации – всего этого он не знал. И это создавало некую искусственность и натянутость в их разговоре.
– А вы как называете?
Денис по-щенячьи потряс головой, словно очнулся от сна.
– А-а-а, саркома.
Семён отчётливо разобрал это слово. Очень быстро взял себя в руки, как ни в чём не бывало встал, чтобы наглядно поставить точку в разговоре. Они оба чувствовали себя так, будто ухаживают за одной девушкой, знают об этом, но друг дружке не говорят, иначе одному из них придётся бросить бесполезное, бесперспективное занятие.
– Хорошо. Понятно. Знаешь, – доверительно, как раньше, сказал он, – повязку спиртовую не накладываю, болеть перестало. Мне так кажется. И вовсе перестало болеть. Да, перестало. Он радостно попрощался и пошёл в палату.
В дверях обернулся и махнул рукой:
– Плохо быть не может. До завтра.
Семён шёл по коридору, но прежде чем скрыться с глаз, оглянулся. Дверь в кабинет была слегка приоткрыта. Без сомнения, он закрыл её. В узкой щели мелькнула тень. Может, показалось? Да, может.
Глава XXIII
Последние несколько дней Семён Светлов с братом Эдиком разъезжали по разным медицинским учреждениям. Семён собирал справки, выписки врачей, рекомендации и много всяких бумаг. Некоторые из них могли не понадобиться, но их наличие не помешает. Собственная щепетильность и советы знающих людей, что лишнего не бывает, ещё никому не помешали. Предусмотрительные люди листки с печатями и с гербами не выбрасывают, даже самые ветхие и старые, от прабабушек и дедушек, а, наоборот, хранят от света и людей в защищённом месте. Власть – субстанция неустойчивая. Как только уверенная железная рука "папы" находиться на штурвале или, ещё хуже, задремлет рука, всякие бумаги с клеймом государственности всплывут и приобретут некую силу. Имея предпринимательскую жилку (а именно такая склонна связывать несвязываемые, по мнению обывателя, путы), Семён через Департамент здравоохранения выяснил, какие распространяются льготы именно на него. И закинул удочку: на что есть шанс рассчитывать.
Семён сидел в автомобиле на пассажирском месте. Он свободно крутил головой (преимущество пассажира перед водителем), смотрел на знакомые улицы, где, как он думал, не был уже тысячу лет. Решив вести переговоры одновременно с двумя клиниками, в Германии и в Санкт-Петербурге, принял решение ехать за границу и по дороге попутно предложил брату:
– Я вот что думаю. Не поехать ли тебе со мной к немцам? Составишь мне компанию. Познакомлю с человеком, с которым я контракт заключил. Пусть знает тебя в лицо.
– Что мне это даст? – не обращая внимания на предложение, возразил брат. – Знакомство – дело хорошее. Только зачем? Лучше Тараса сведи. Он грамотней, деловитей меня будет.
Семён прищурил глаза проницая лицо брата.
– Тараса нельзя. Я руководитель компании. Мне виднее, что ему следует знать и выполнять, пускай и на пять с плюсом. Но как человек он ненадёжен. В бизнесе торговаться можно на каждом этапе предстоящей сделки, приноравливаясь к условиям. Но нельзя торговаться, когда все решено. Он делает обратное. День настал ставить подпись – начинает торговаться. Это манёвр одной сделки, вторая не пройдёт. Нерегулярный человек! Такого вытеснят из игры.
– А мне нравится его жизненная позиция, – спокойно рассуждал брат. – Трудяга – таких поискать.
– Трудяга и предприимчивый человек – разные понятия, – пытался разграничить форму и содержание Семён. – Партнёр задерживает оплату, он тут же поставку притормаживает, нелепо поясняя, что сломался ломовоз. Наивно полагать, что человек не позвонит в другую компанию, конкуренту, и не спросит, везёт ли Тарас тому лом. На что получит открытый ответ: "Да, везёт, за наличные". А ты его считаешь порядочным?
Эдик отстаивал свою позицию:
– Очень. Он ради компании – не ради своей выгоды.
Семён возмутился:
– А как проверить? – и более спокойно, включив мыслительный процесс, добавил: – Но я учту. Я не привык доверять.
Он снова погрузился в размышления, но при этом, не теряя нить разговора, проговорил вслух больше для себя, чем для брата:
– Ему можно доверять? Хорошо! Доверие берёт начало от чувств. Расчётливость – от разума. Это уже математика. Всё равно, Эдик, ты плохой счетовод. Что моё предложение насчёт Германии?
– Думаю.
Семён уточнил, чтобы прекратить ломания брата:
– За мой счёт. Думаешь!
– Нет, постой. Я здесь зарабатываю! А там? На сколько дней мы поедем?
Эдик, повернув голову, мельком глянул на старшего брата.
– Не можешь сказать. Я машину собираюсь покупать. Так может, вместо зарплаты, – смолк и, была не была, сказал, – ты мне машину купишь? На ней вернёмся.
– Неплохо твой умственный калькулятор шарит, – Семён даже не взглянул на брата.
– Когда надо, не хуже твоего.
– Я понял. Когда надо, когда надо, – певуче подражая повторил Семён. – А когда надо? – его голос мгновенно стал серьёзным.
– Я дорогую не прошу, – обиделся Эдик. – Ты, что ли, деньги солишь? Их тратить нужно. Вот как я.
– Как ты, я знаю. Ты подсчитывал когда-нибудь, во сколько обходится мне твой бизнес? Каждое твоё начинание – нервно перебирал Семён, – и последствия?
– Мораль снова читать?
– Нет. Всё равно бесполезно. Если ты не понимаешь, что, открывая дорогой ресторан, в нём нельзя торговать бодяжной водкой и наркотиками, о чём можно говорить?
Воспоминания, как накрытый стол, уставленный чрезмерными кушаньями, всплыли перед младшим братом.
– Ты что вспомнил? Договорились же.
Семён хоть и со злостью, но всё таки закончил речь.
– За какие-то сраные копейки уехать на шесть лет жить за границу, работать поломойкой, прошу прощения, поломойщиком. Жену на панель отправить, потому что жрать хочется. Вернуться в Россию, подать на развод, попрекая её за проституцию. Ты выживешь в любых условиях.
Эдик, заикаясь, попросил:
– Сень, Сень, перестань. Ты что разошёлся? Ну действительно, спасибо. Ты хороший человек. Что бы я делал без тебя?
– Ты болван, понимаешь?
Желая скорее пойти на мировую, Эдик снова попросил брата:
– Ладно, успокойся. Когда ехать собираемся? Просто если на месяц, хотел у тебя денег попросить. Полгода без машины – устал!
Часть вторая
Глава I
Подходя к зданию аэропорта, Андрей Философ с завистью смотрел на взлетающие самолёты. Он не мог объяснить себе происхождение этой зависти, зависти-радости, которая не съедает и не разъедает нервы, не мешает спать, а наоборот, будит застоявшийся нерв, заставляет его приятно волноваться, тукает молоточком по мозжечку: "Ты опоздаешь, ты не успеешь. А пройдёт ещё немного времени, и вовсе не успеть никогда. Куда? Это второе – не главное".
Зависть сродни воодушевлению, подъёму эмоциональных сил, когда вдруг, ни с того ни с сего, хочется петь, испытывать и переживать ликование. Мысли, изливаясь неповторимыми псалмами, одновременно наполняют душу глотками свободы.
"Странно, – отмечал про себя Андрей, – заходившие на посадку лайнеры, напротив, не вызывали никаких эмоций".
Он вспомнил Кобзона, человека-легенду, человека-песню, человека-эпоху; вспомнил, как повстречал его в аэропорту. Андрей пил коньяк, а он – Иосиф Кобзон – в окружении свиты был тоже чем-то занят. Наверно, своими мыслями. А ещё он играл. Играл как артист, как актёр. Но только в жизни. Профессионально. Выдающиеся люди всегда играют, каждую минуту, каждое мгновение.
"Я жил с ним в одно время. А кто-то, вот так, как я с ним, жил с Карузо, с Шаляпиным. Расскажу детям, они – внукам. Это уже будет наша семейная легенда. Пускай мой внук вспомни в кругу знакомых, что его дед знавал прославленного человека". Ведь с годами силой детского воображения истории перерождаются в другую форму, обрастают мелкими деталями, отчётливой росписью. И нежно хранимый вымысел имеет возможность стать документальным рассказом со слов очевидца.
Жена Маша и Андрей Философ провожали в Германию братьев: Семёна и Эдика Светловых.
Андрей отозвал в сторону Эдика.
– Не знаю, чем закончится, дай Бог, чтобы всё получилось. У Семёна настрой верный, это главное. Непредвиденное… Мало ли что! Трактуй так: главное – жизнь! За неё надо бороться. Маша мне шепнула, что он на нервах, сильно переживает. Спокойствие показное. Я, впрочем, не вижу, ей лучше знать. Скрывать чувства значит больше. Потом отступать некуда. Назвался героем – дерзай. Ты не показывай, что переживаешь не меньше. Иначе расслабишь его. Я разговаривал с людьми, они рекомендуют, если там доктора настаивать станут, пусть выполняет всё беспрекословно. Это намёк тебе. Резать ногу – пускай. К чёрту.
Он замолчал, словно недосказал чего, хотя и сказал всё, что хотел.
– Он такой, в голову вобьёт, не переубедишь. Я попробую.
– Ладно, пойдём.
Они подошли, Семён обещающим тоном заговорил:
– Протез поставлю. Как новенький буду.
Его оптимизм выглядел, как навязчивое действие. Он сам понимал это. Но продолжал играть.
– Болит? – Андрей показал глазами, чтобы не произносить слово "нога".
Тот неохотно скривил половину лица. Уклонившись от ответа, сказал:
– Так. Эдику машину для покупки выберем. Проедемся на машине по Германии. Забыть не могу твои рассказы про Европу – на машине. Жди, не меньше твоего расскажем.
– Не об этом думаешь, – вскользь заметил Андрей. – Будь готов правильное решение принять. Быстро, без сожаления. В Германии врачи циничные, да они повсюду такие, кроме России. Скажут – слушай. Предложат – делай.
– Я решение давно принял. Потому и лечу.
– Дай Бог, дай Бог. С женой поговорите. Отойду.
Андрей вместе с Эдиком переместились на десяток шагов.
Объявили посадку. Маша подошла к Андрею. Эдик двинулся к брату.
Андрей вскинул руку. У Маши потекли слёзы, она улыбнулась. Все разошлись по своим делам.
Глава II
Германия встретила Семёна непонятной и безликой пустотой. Всё вокруг ему показалось искусственным, кроме них двоих. Он потерял чувство реальности, словно бы всё это происходило не с ним. А он был наблюдателем со стороны. Речь, раздававшаяся тут и там, произвела на него двоякое впечатление.
Два немца, стоявшие поодаль и внезапно заговорившие на непонятном ему языке, заставили его шарахнуться. Резкая и обрывистая речь летела с их языка, как комья грязи. Семён вздрогнул, отпрянул и обернулся, внутренне готовый защищаться, как в детстве. Но те вместо скандала или горлопанства улыбчиво, в расслабленных позах обменивались фразами. По всей вероятности – долго не виделись. Они прошли немного, до его слуха доносился балаган новых речистых туристов и пассажиров. Объявление по селекторной связи напомнило фильм (он не мог вспомнить) о каком-то концентрационном лагере, в котором по динамику с гулким эхом объявляли построение, а потом под гогот и смех расстреливали пленных, стараясь одним сквозным выстрелом повалить двоих. Заморачиваться и напрягать память, чтобы вспомнить, какой это кинофильм, он не стал.
На стоянке их поджидало такси. Усевшись, они с братом молча поехали. Водитель заговорить с ними не пытался.
Эдик спросил, не перекинуться ли ему словечком с водителем, на что Семён неодобрительно прожестикулировал: "Да брось ты!"
Через три часа в огромном кабинете два русских и два немца пытались найти общее словарное пространство.
Два врача ненавязчиво что-то объясняли. Семён, ничего не понимая, хлопая глазами, держал русско-немецкий разговорник, даже не пытаясь разобраться. Он сделал несколько попыток, чем только затруднил беседу. Эдик понимал врачей с большим трудом. Перед братом он оправдывался тем, что врачи говорят терминами.
– Сём, надо переводчика. Мы не сможем правильно выразить даже минимум того, что хотим.
Послышалась немецкая речь. Эдик отмахнулся от врача. Он не умел воспринимать два языка, смешивая их, как колоду карт.
– Дурдом. Я не справляюсь. Понимаю только – резать, ампутировать, удалять.
Врач, вместо того чтобы замолчать и дать сосредоточиться, предложил говорить на английском или, он показал на пальцах – совсем немножко, на французском.
– Это и я понимаю. Полиглоты, мать их! Без переводчика ясно. А почему не хотят протез поставить?
– Для того и нужен кто-то, кто сможет с немецкого доступно перевести.
Семён, делая соображения на этот счёт, махнул: "Хватит!"