– Скажи, позже, – он направился к двери. – Мишу вызвонить попробую. Партнёра. Не хотел. Дела личные и бизнес не должно смешивать.
Эдик догнал его и одобрил предложение:
– Скажи – заплатим ему.
– Помолчи. Какие деньги? В этом случае пришлёт переводчика. Андрей Философ как-то сказал: "Поверяя партнёру личное, теряешь выгоду. Но есть вероятность обрести друга". Правда, только вероятность, он именно так и говорил. Вероятность. Он имеет привычку не говорить как о свершившимся факте.
Эдик поддакнул:
– Он умеет красиво говорить. С ним не поспоришь.
– Как порой хочется ему в голову залезть! Посмотреть, а как он на самом деле думает. Или как поступил бы, случись с ним подобное. Ладно, пойду в палату. Иди скажи: Будет переводчик – продолжим".
Расстроенный, впадая в лихорадочное состояние, Семён медленно направлялся в палату. Желая одного – уединения.
Глава III
Семён в палате слушал тишину. Один он пробыл недолго. Вернулся Эдик. Несколько минут не мог найти себе место. Он осторожно поглядывал на молчавшего брата и не решался заговорить. Но эгоизм сильнее развит и проявляется в среде близких людей. Чужие и посторонние неизвестно, как отреагируют. Людская натура же касаемо их воспитанности и тактичности склонна вводить окружающих в заблуждение на этот счёт. Лёгкий способ: несколько раз проявить себя, и мнение сколочено – не выбьешь. Зарекомендовав себя таковым, спустя время много проще извлекать выгоду. В современной скорости жизни и нынешних объёмах информативности граждане принуждены казаться, а не быть. Легче подстроиться под ситуацию, под человека, если необходимо и выгодно. В непостоянном мире характер, как вода. Или зададут направление, или куда придётся – под горку.
Наконец Эдик непринуждённо и проникновенно, якобы желая занять себя, сказал:
– Пока ждём Мишу, я могу съездить авто присмотреть. Чтобы время зря не терять. Тоже с бухты-барахты нельзя. Дело такое, выбрать с вниманием надобно. Рынок промониторить, цены прикинуть. Лучше от немцев приобретать. А то здесь авторынки заполонены турками и армянами. Битьём торгуют восстановленным. Советовали не связываться.
Семён недружелюбно отрезал:
– Давай к одному приступим. Потом обсудим, что дальше. Не торопись. Остынь.
Эдик согласился:
– Ты неправильно понял. Я собирался, если у нас время свободное. Скажешь Мишу ждать, будем ждать. Как лучше хотел. Чтоб без дела не высиживать.
Он уселся на кровать, положил подушку под спину и уставился в потолок.
Тишина надоела Семёну, желание действовать подталкивало его. Он заговорил, чтобы не лежать впустую:
– Ты обратил внимание, сколько здесь народу с ампутированными конечностями? И мне навязывают отхряпать. Не нравится мне подход местных профессоров. Если бы речь шла об ихней ноге – так же хладнокровно бы рассуждали? Вряд ли.
Эдик, не задумываясь, помня наставления ответил:
– Им видней. Андрюха Философ советовал прислушаться. Он как чувствовал, что разговор о том и пойдёт. Мишка приедет, всё встанет на свои места. Может, денег вымораживают. Кто денег не хочет? Немецкий врач, русский – всё одно. Лишь бы деньги платили. Скажешь ему заплачу, и сделает, как велели. Дождёмся Мишу. Он сказал ждать вечером.
– А вечером врачей не будет, – предположил Семён, – что толку он приедет. Спроси, узнай., кто из них будет вечером.
Эдик подорвался выполнять просьбу.
Он вернулся быстро, с ходу объявив:
– У них всегда кто-то есть. Даже ночью. Причём советуются, как пояснил мне врач, со специалистами лучших практикующих клиник мира. С ними не поспоришь.
Проанализировав услышанное, Семён заступился за своё отечество:
– Я в наших Кулибиных верю не меньше. Хорошо, ждём вечера.
Он переключился на другую тему.
– Обратил внимание на улицы. Словно выстирали и высушили, и продолжают пылесосить. Как из пластмассы деревья, асфальт; так чисто выглядят. Как неживое. Плюнуть стыдно. Немцы – они не видели наших лесов, полей. Не дышали воздухом морозным, чтобы дыхание обжигало. Не вдыхали весенней свежести, когда вдыхаешь полной грудью и ещё хочется, а некуда. А слышали ли, как в лесу сучки под ногами трещат? Думаю, что и девки у них по-другому стонут, не как наши. Поэтому они для меня чужие, а я для них. Не верю им. Хоть и есть у них, и немало, великие, но думаю, что они исключения. А эти все искусственные. И понимаю, почему "Мерседес" и БМВ такие. Других машин они просто не могут создать. Они знают, что будет завтра. Знают, что колдобин на дороге просто не может быть. Знают, что машина не может попасть в колею или канаву. Она не может сломаться за тысячу вёрст, где нет ни души, где не проехать, или заглохнуть, потому что заправщица напутала с кранами. А выскажешь, так она тебе матерно так разложит и выложит. И вообще ты кто такой, чтобы указывать. Любить нежней Россию надо.
Запал Семёна прошёл. Он откинулся на подушку и раньше, чем закрыл глаза, провалился в сон.
Глава IV
Вечером в кабинете врача снова состоялась беседа. Миша-компаньон, свободно владеющий немецким, переводил медицинские термины на человеческий, общедоступный язык Семёна. Не вмешиваясь, Эдик напряжённо следил за братом.
Врач что-то сказал. Семён и Эдик разом посмотрели на него, потом, не имея и малейшего предположения, о чём речь, переглянулись и опять вместе уставились на Мишу. Слабый немецкий Эдика не помог угадать ни слова. Видно – оба не поняли. Миша, слушая внимательно, поднял руку, как бы притормаживая, приостанавливая речь, чтобы уточнить и допонять. Лицо его сделалось недовольным. Но он согласился с говорившим врачом. Переводить стал медленно, желая заострить внимание на сути.
– Сём, говорит, дела плохи. Анализы и всё, что он видит, обязывают следовать одному: ампутировать ногу. Совет учёных проявляет солидарность. Гарантированно: десять или двенадцать лет жизни. При условии, если бы операция прошла вчера. Остальное – нецелесообразно.
Не раздумывая, Семён спросил:
– А заменить коленную часть протезом? По всему миру практикуют.
Он посмотрел на них и заподозрил, что они, все присутствующие, смотрят на его ногу и умственно уже отняли её. Семён тоже взглянул и положил руку на ногу, чтобы чувствовать под рукой этот близкий и родной ему объект дискуссии.
– Ты не гражданин страны, – услышал он снова Мишу, – в случае неудачного исхода слишком большие расходы понесёт клиника. Если бы ты был гражданином Германии, то бремя покрылось бы страховым учреждением. В противном случае ответственность на нём. Он представляет интересы своей клиники. Так он говорит. – Миша показал на врача.
Поразмыслив, Семён допытывал:
– Неудачный исход – это что?
Его планы, мысли, так удачно выстроенные, лопались мыльными пузырями, то есть бесследно и безвозвратно. Звёзды, благосклонно ложившиеся на всём пути его жизни, вот так, одним разом, исчезли с небосклона, не желая сопутствовать ему, человеку, всегда полагавшемуся на них.
Миша был готов. Педантичный немец подробно описал сложившуюся ситуацию.
– Если тебе поставят протез, а он по какой-то причине не приживётся, то тебе дадут статус инвалида. А это около двух миллионов евро единовременно на покупку дома в любом месте страны. Назначат пенсион в размере трёх тысяч евро ежемесячно. Два раза в год на курорты, которые ты предпочитаешь. За счёт клиники. Инвалиды в этой стране пользуются приоритетом по отношению к здоровым гражданам, которые сами себя обеспечивают. Он, – Миша указал на врача, – даже не будет рисковать.
Миша замолчал, чтобы сформулировать мысль.
– Как врач он считает, что если ты изыщешь всё-таки способ документированно обосновать отказ от гарантий и сделать подобную операцию… – он подумал, – впрочем, это теория. После вживления протеза необходимо следить за ним тщательней. Есть вероятность возобновления процесса. Потому, – он произнёс ещё что-то по-немецки, и потом снова по-русски, – удалять немедленно.
Миша сделал паузу и продолжил:
– Чтобы сохранить жизнь. По личному опыту рекомендует не ждать. Ампутировать.
Миша опять сказал фразу по-немецки в сторону врача. Тот согласился. Провёл рукой перед собой, якобы согласен, других вариантов у него нет.
Семён устал слушать, устал сидеть перед ними. Говорённое тысячью слов сводилось к одному. "Чушь. Они несут чушь. А Миша с ними согласился – не о его же ноге идёт речь". Он встал, бледный, не говоря ни слова, стараясь не выказывать внутреннюю лихорадку и злость, направился к двери.
– Я всё понял. Посмотрим. Пойдём в палату. Врач нам не нужен.
Они пошли в палату без врача.
Глава V
В палате Семён без причины оправдывался. Готовый впасть на истерику, он убеждал компаньона:
– Миш, он гонит, – большим пальцем показал за спину, словно там стоял врач, – я думаю, со здешними законами он в проблему даже не вникает.
Миша несогласно завертел головой:
– Не думаю. Известный, очень известный врач на всю Европу. Он говорит, что видит и понимает – ты не осознаёшь всей серьёзности положения. А дело нешуточное. Твоя жизнь в опасности! Уже сегодня тебе необходимо новое обследование, анализы. Вводить препараты, быстро оперировать. Они пациентам не дают думать. Им, врачам, видней!
Семён, упрямо считая разговор законченным, усмехнулся:
– Ладно, не кипятись. Я же и в Питере с клиникой вёл переговоры. Считал, здесь солидней. Буду звонить.
Он стал набирать номер клиники Санкт-Петербурга. Лёг на постель и начал разговаривать.
Во время разговора по телефону Семён обратился к Мише:
– Можно их попросить?
Миша, желая от всей души помочь, смутился от вопроса:
– Почему нет?
– Пускай отправят по телефаксу всю мою историю болезни. Там будут готовиться к операции. Они согласились поставить протез. Всего за тридцать тысяч долларов.
Тот, не веря, посмотрел сначала на Семёна, потом на Эдика. Рассчитывая, что, может, тот что скажет.
– Какие гарантии? – спросил Миша.
– Те же, что и здесь.
– Это какие?
Сомнение, человека уехавшего из России, переросло в ожидание чуда. "Не может быть. Насколько ему известно, там, в России, любые предпринимаемые шаги опираются только на веру и страх".
– Никакие. Ты считаешь, – он посмотрел на Мишу так, словно придавил увесистым предметом, – десять лет жизни, о которых он сказал в кабинете, – это гарантия?
Миша не верил своим ушам и глазам. "Спор на пустом месте. Как они, русские, могут не слышать собеседника". Но он сказал:
– Врач бумагу даст. Через суд востребовать можно.
Миша воочию наблюдал русского человека: тот закрывал глаза и пускался на авось.
– Что? Что через суд можно? С того света человека суд вернёт?
Зрачки его приобрели нежелательный блеск. Миша убеждался в агрессивности Семёна и не понимал, почему этот, доселе, как он считал, редкий адекватный русский накидывается на него, словно возлагая вину на него и на врачей. "Странные эти русские"! Он как можно спокойнее закончил:
– Близкие: жена, дети – в случае потери кормильца ни в чём не будут нуждаться. Им могут на этом основании гражданство этой страны дать. Пособие платить будут. Включится целый механизм.
Семён уже не слышал.
– В Питер поеду. Надо поторапливаться. С утра зайду, отправим документы, днём улечу.
Вмешался брат Эдик:
– А машина как же?
Не обращая на его вопрос внимания, Семён равнодушно брякнул:
– В России куплю.
Миша засобирался уходить, понимая, что он здесь некстати. Эдик вышел за ним как бы побеседовать, подальше от конфликта.
Семён сел на стул, посмотрел в спину уходящим. Вполголоса просипел:
– Вот гнида!
Глава VI
Солнце вечерними лучами растеклось по палате, окрашенные в белый цвет предметы словно добавили света. Семён приоткрыл окно.
Ветер, потрёпывая листья на деревьях, ласково пошёптывал, сквозя тёплым дыханием.
Семён облокотился на подоконник. Долго всматривался вдаль. Ему почудились ясность ума и выразительность дум, которые пластами налегли в его голове за эти дни. "Насколько люди отстают в своих видах на жизнь отсутствием понимания. Они объединяются лишь для того, чтобы не брать на себя ответственности. Пошло! Абсурдно!" Он медленно отошёл от окна, взял с маленького столика телефон и мысленно представил, чем занимается его маленькая Маша. Он набрал нестираемые цифры, написанные тонкой паутиной по воздуху в его голове. После долгих гудков там откликнулись:
– Привет.
Он подошёл к окну и снова оперся на него локтями. В нём пробудилась поэзия.
– Привет, маленький мой, как твои дела?
– Никак. Ты же знаешь. Мои дела – это твои дела. Ты с врачами говорил?
Он ответил не сразу.
– Поговорил, – опять помолчал, – да здесь люди другие. Предлагают ногу ампутировать. Считают, что дела критически обстоят. Как мы с тобой и предполагали.
В трубке Маша старательно затараторила:
– Не слушай никого. Бабка Антонина сказала, что у тебя всё хорошо. По диаграмме тебе жить не меньше восьмидесяти семи лет. Если курить бросишь. Они там вообще ничего не понимают и не разбираются.
– Послушай! Миша, мой компаньон с ними согласен. Вроде аргументированно, обстоятельно раскладывает. Простой смертный поддался бы уже.
Из трубки настойчивым голосом скандировали:
– Сёмочка, делай всё возможное, но ногу сохрани. Без ноги они, все твои друзья, от тебя отвернутся. Кто тебя, инвалида, признает? Сгнобят пересудами, за спиной будет вечный шёпот. Тебе это нужно? Борись! Я, мой миленький, верю в твоё благоразумие. Да и пляж… Как мы, если ты без ноги? Эстетику нашу не порти. Мы гляди как с тобой смотримся. Нам все завидуют. И сейчас от зависти советы глупые дают. Не слушай. Моё мнение – ты сильный. Ты мне с ногой нужен.
Её тон, словно бурная речка, перевалившись через валун, полился нежненьким ручейком-голоском.
– Постарайся, крохотулечка моя. Крошечка! Я соскучилась. Как мой дружок поживает? Я вас целую. Дырочка зарубцовываться начинает. Под животиком ноет.
Семён упоённо застыл на мгновение, но приостановил любовную трель.
– Маняш, всё, цветочек мой, всё. Созвонимся. Позвоню завтра из Питера. Чмок-чмок.
Он положил трубку.
"Как всегда всё идёт своим чередом. Ничего не произошло. Прекрасный день. Что за силы вмешались? Ведь я могу думать, что ничего не случилось. Необходимо принимать решения, решаться на такие вещи, как операция например, которые я не могу себе объяснить. Зачем?! Люди, разговаривая со мной, по моему мнению, даже не дают себе отчёт, о чём идёт речь. Им только кажется, что они понимают и разделяют мои мысли, мою тревогу, мою беду. Да уж. Беда – это точно. Нет! Они не могут вникнуть в чужую боль. Большинство из них за всю свою жизнь и рядом не оказываются бок о бок с ней. Тогда у них везенья больше. Ну уж ладно! Посмотрим, кто кого!
Глава VII
Маленькая Маша, воодушевлённая звонком, решила часть сил немедля кинуть в атаку на соперницу. Она позвонила Маше Светловой, жене Семёна.
– Здравствуй! Узнала?
Услышав противный грубоватый голос в трубке, Маша Светлова его тут же узнала. Этот голос вызывал в ней ассоциацию с мужчиной. Казалось, он имел оттенок хрипотцы, единственный в своём роде и во всём мире.
– Ты куда звонишь? – парировала она без промедления. – Ты понимаешь, в этом доме никто не хочет тебя слышать? Отстань от меня и от моей семьи.
Она разошлась, и её голос сорвался, приобретая чем-то схожие с оппонентом нотки.
– Ты когда-нибудь успокоишься? Не звони больше. Его дома нет. Хочется, звони ему. Она замолчала, чтобы успокоиться.
В телефоне тоже молчали.
– Успокоилась? Выговорилась? Я к тебе по делу.
Маша Светлова в сердцах терпеливо спросила:
– По какому ещё делу?
Маленькая же Маша не гнушалась сперва уколоть больно, а потом несильно, но продолжительно докалывать. Так она была устроена. Тем жила и питалась. Этим смыслом и наполняла свою жизнь. В подобном отношении она видела равноценность или добивалась её с законной женой.
– Он мне из Германии звонил. Скучает. Но мне сейчас важно в городе оставаться. Думаю, – она сделала многозначительную паузу, – ехать в Питер надо тебе. И быть рядом с ним.
Она по-деловому принялась объяснять:
– Во-первых, я не могу компанию твоего мужа бросить, – тут же осеклась, – и моего любимого и любящего меня мужчины. – При этом победоносно подумала: "Вот так! На тебе!" – Надо следить, кругом люди чужие. Деньги забирать у них. Не буду тебя посвящать в наши дела. Не твоё дело. Во-вторых, – глаза её сузились, мысли трепетали: – Достаточно оставить только держись. Если стоишь – упадёшь.
Ещё ничего не сказав, она уже ликовала:
– Он мне машину купил перед отъездом, на учёт пока поставлю, застрахую. Он обещал, что всё сделает сам. Знаешь, как он обещает? Теперь, – сказала она, – придётся самой. К его приезду успеть бы. Так я решила, – подытожила она, – ехать тебе. Следи за ним. Чтобы он там медсестёр не обкруживал, смотри, – напутствовала она, войдя в роль, – ты хоть не подруга, но я тебе доверяю. Присмотри за ним. Он мне ещё нужен. Так что передаю тебе его в хорошие руки твои. Я всё.
Маша не успела слова вымолвить, как послышались гудки. Хоть и поздно, но, как кочегар в топку с лопаты кидает уголь, она со злостью подкинула:
– Эх, и бесстыжая. Прошмандовка.
Через двадцать минут она уже не злилась на неё. Злость появилась на другого человека, того, кто позволял, кто смотрел сквозь пальцы на все эти беспардонные выходки.
Глава VIII
В Питере после операции к Семёну с визитом приехал Андрей Философ. Он радостно зашёл в палату и воскликнул:
– Всем привет!
На него смотрели десять пар жалостливых глаз. В больнице странным образом происходит градация по личностям. Деление происходит сперва на имущих и неимущих, далее следует шкала по количеству и качеству продуктов. Последняя, самая неприметная и значительная, отметка ставится на тех, кого не забывают друзья. Если вы желаете потрафить человеческому честолюбию и чтобы вас помнили, считали хорошим другом, не забывайте навещать больных. Самый любезный интеллектуал в больничной палате, владеющий ораторским искусством, ничто по сравнению с человеком, которого навещают друзья в больнице, основываясь только на дружбе. Такому человеку, хорошему другу, могут простить недостаток продуктов, дырявые носки, неимение спортивного костюма. Соседи по палате выделят его придавая этому обстоятельству некую ценность. Значит, есть за что к нему идти – потому люди идут к нему. И не понимая, не осознавая пока ещё настоящую причину, окружающие такого человека люди так же потянутся к нему. Именно поэтому в умах лежащих на койках пробудилось некое сожаление, что в их жизни чего-то не так. Хотя и друзья, как у всех, у них были.
Андрей принялся взглядом скользить по кроватям. На лучших местах, около окна, друга не оказалось. Он опустил глаза и наткнулся на смотревшего в упор прямо на него Семёна.
– Ого! – белые, только издалека казавшиеся ровными зубы Андрея внесли шарм в его искреннюю улыбку.
Закрывая за собой широченную тяжёлую дверь, Андрей увидел стоявшую за ней жену Семёна. Он передал ей для Семёна пачку дисков с фильмами, поставил пакет с продуктами.
– Маш, разберёшь?
И громко обратился к Семёну:
– Ну как прошло?