Господин Шульц . Прошу без кинодрам, мой ангел. Перед господином советником нам ведь стесняться нечего. Ну, словом, прежде всего сядем. (Сидится.) Ситуация, по-моему, достаточно ясна. Я позвонил, не застал тебя: пора пить чай, мы сами себя пригласили. Твой гость нисколько нам не помешает. Правильно? Можно ли что-нибудь возразить против такого великодушного толкования вещей? (Раненому.) Кстати, ваше лицо мне знакомо. Ага! Наш гордый испанец из "Скачущего кенгуру". Феноменальная память на лица, верно? А теперь давайте чай пить. Так-то.
Раненый . Я ничего не понимаю. Это страшнее, чем на фронте. Я ничего не понимаю.
Господин Шульц . Незачем все понимать, почтеннейший. Знание - смерть или что-то в этом роде, как говорит наш великий национальный поэт. Сначала чай, затем философия, говорю я, Густав-Лебрехт Шульц, крупный промышленник из Мюльгейма-на-Руре. Великолепна эта яванская статуэтка. Не правда ли, дорогой советник? Привез ее как-то из небольшого кругосветного путешествия.
Анна-Мари . Хватит. Не желаю больше. Ты тогда толкнул меня в грязь. Теперь я на верной дороге. То, что я сегодня сделала и хотела сделать, это хорошо. Назад возвращаться не хочу. Уходи.
Господин Шульц . Гром среди ясного неба. Сорокадвухсантиметровый снаряд. Господин советник, подтвердите: я вел себя абсолютно по-джентльменски. Светский человек извиняет капризы. Смотрит сквозь пальцы на игру нервов. Но теперь точка. Я не желаю превращать мою тускуланскую виллу в бедлам. Точка.
Анна-Мари (горячо). Это не каприз. Это не игра нервов. Я тебя знаю. Ты готов всякое доброе побуждение обратить в гнусность, совесть назвать игрой нервов. До чего же ты мне противен! Я привела к себе этого юношу потому, что мне жаль его, потому что я хотела сделать ему добро, потому что каждая минута радости, которую я ему дам, - это что-то хорошее, а каждая минута пребывания с тобой… срам. Потому что я хочу вырваться отсюда. Потому что я хочу назад - к Томасу Вендту.
Господин Шульц (посвистывая сквозь зубы). "О чем поешь, соловушка". Не любовная историйка, значит, а общественный подвиг, этика, гуманность, Томас Вендт. (Короткая пауза, затем отрывисто, энергично.) Спасибо. Этим меня не соблазнишь. Теперь такие вещи опасны. Бунт - подавлять в корне.
Стало быть, фрейлейн, вам угодно, чтобы я именно так расценивал ситуацию? (С часами в руках.) Даю две минуты на размышление. Затем делаю выводы. Понятно?
Анна-Мари . Не нуждаюсь в ваших двух минутах. Что сказано, то сказано.
Господин Шульц . Как вам угодно. Контракт с домовладельцем заключен на мое имя. Квартиру вы освободите.
Тайный советник . Помилуйте, дорогой господин Шульц…
Господин Шульц . В течение трех часов. Платье, тряпье можете забирать, мебель, драгоценности остаются здесь.
Тайный советник . Милостивая государыня, я безутешен. Если я…
Анна-Мари . Мне ни к чему эти три часа. Я ухожу немедленно.
Раненый (тяжело ступая, идет к двери). Я…
Анна-Мари . Мы пойдем вместе, Пауль. (Уходит с раненым.)
Господин Шульц . Пауль. Гм. Этика мчится на всех парах.
Тайный советник . Чрезвычайно неприятно. Как могли вы такое восхитительное создание просто взять да вышвырнуть?
Господин Шульц . Можете подобрать это создание. Но не советую. У меня большой опыт с этими высоконравственными женщинами. Утомительная штука.
Тайный советник . Я уже почти ничему не удивляюсь. Но эта девочка как она стояла здесь. Возмущенная добродетель. В высшей степени волнующая картина, крайне привлекательно. (Молчание.)
Господин Шульц . Давайте-ка сядем. Ведь мы пришли сюда чай пить. Так и сделаем. (Звонит.) Луиза, поджарьте свежие гренки.
Экономка уходит.
Господин Шульц . Впрочем, минутку. (У телефона.) Подстанция? 4-16-57. Алло! Фрейлейн Лиана, собственной персоной? Говорит ягненочек. Да, ягненочек. Слушай, моя киска, спляши танец диких и восхвали господа бога нашего и твоего ягненочка. Что случилось? Не рехнулся ли я? Немножко. Дело в том, что я только что снял для тебя восхитительную квартирку. Аугсбургерштрассе. Спальня бидермайер. Гостиная Людовик Шестнадцатый, кухарка, пылесос, горячая вода, аппетитная экономка, телефон у кровати, прелестная ванная. Можно немедленно въехать, да. Золотой мальчик, правда? Вашу благодарность, мадам, я сам себе возьму. До свиданья. (Кладет трубку. Задумчиво.) Ну, что ж. Белокурые волосы больше подошли бы к обоям, чем темные. Будь мирное время, я взял бы себе английскую герл. Всем теперь приходится страдать. C'est la guerre. Вам ром или сливки, господин советник?
13
Южная Италия. Пустынный ландшафт. Ширь.
Вдали - развалины храма. В воздухе веет лихорадкой.
Площадка перед бараками немецких военнопленных.
Вечереет. Кругом пленные - слабые, отупевшие, измученные.
Учитель гимназии . Видите там парусное судно? Оно, наверное, плывет в Грецию.
Лавочник . Вечно это море, вечно это солнце - глаза даже начинают болеть.
Кельнер . Как убить время? В скат, что ли, пойти срезаться? Или хвосты ящерицам рубить?
Лавочник . Малярия в воздухе. Нас двадцать три человека. Было пятьдесят семь, когда нас сюда пригнали. А настоящее лето и с ним настоящая малярия только начинаются.
Шестнадцатилетний . Самое скверное, что бабы нет. Ночью, когда никак не заснешь и москиты так тоненько, как стеклышко, звенят над ухом и горит все тело, - это просто отвратительно. Зачем я пошел добровольцем? В конторе была ужасная тоска. Снимать копии с писем, выписывать счета - изо дня в день, изо дня в день. Но такой одуряющей скучищи, как здесь, даже в конторе не было.
Учитель гимназии . Тебя, Вендт, по твоему состоянию с наступлением лета наверное отошлют назад.
Томас . Я тоже думаю, что меня скоро освободят.
Кельнер . Они это сделают - уже ради одного того, чтобы досадить нашему милому отечеству. Его величество и генерал Людендорф с удовольствием предоставили бы тебе дополнительно летний отдых в Италии. Везет же человеку. (Вздыхает.) Завтра опять ползать на коленях вдоль канала. Это будет стоить нам немало поту. Я с удовольствием заболел бы легким расстройством желудка, только бы не гнуть колени над водопроводом.
Лавочник . Лавка наша разваливается, жена работает до изнеможения и все-таки не может справиться со всем.
Дети растут без отца, дичают. Дети! Девочка принесла великолепные отметки. Мальчику ученье трудней дается. Особенно с тех пор, как у них начали проходить греческий.
Молчание, издалека слышна пастушечья свирель.
Учитель гимназии . По-эллински. Что ни говори, Вендт, а есть какое-то утешение в том, что сидишь здесь, на земле Гомера.
Кельнер . Что и говорить, знатная пустыня. Но одной местностью сыт не будешь. Если бы не голод, не тиф, не блохи, не грязь, не скверная вода, не жара и не малярия - здесь еще можно было бы кое-как жить.
Учитель гимназии . Завтра, когда ты пойдешь к развалинам храма, Вендт, захвати-ка моего Гомера. Ты лучше, чем кто другой, почувствуешь в этих стихах море, и солнце, и масличные деревья. Мне не нужно лучшего утешения в смертный час, сказал однажды Гумбольдт, чем слышать стихи Гомера, даже из списка кораблей.
Томас . Его, однако, не трудно было утешить.
Учитель гимназии . Тот же Гумбольдт говорит: "Империи рушатся, конституции истлевают, а прекрасный стих живет вечно".
Томас . Этот человек был министром. Гете тоже был министром. Но никто никогда не слышал, чтобы духовная культура народа в его герцогстве была выше, чем в других. Народ остался таким же темным, каким был раньше, и по-прежнему говорил на своем саксонском диалекте.
Кельнер . Эй, ты, профессор, у этих самых греков тоже было так много блох? Что, если Ахиллес, Лукреция, Акрополь все время почесывались, как мы? Смешно, а?
Учитель гимназии . Ты не можешь не чувствовать, Вендт, дыхание этой земли. Нигде красота так глубоко не проникала в человека, как здесь. Сиракузяне отпустили на волю пленных афинян, потому что те пели в каменоломнях хоры Эврипида.
Кельнер . Начни я петь, нынешние итальянцы вряд ли отпустили бы меня на все четыре стороны. А? Вряд ли.
Томас . Не могу я утешаться тем, что где-то в прошлом было величие духа, была красота. Сегодня - вот моя задача. Мой день - сегодня. Сегодня я и должен действовать.
Шестнадцатилетний . Опять пришли эти две девушки. Хоть бы сегодня разговорить их!
Две молоденькие девушки - местные жительницы входят; босые, на головах глиняные кувшины.
Учитель гимназии . Buona sera, signorine .
Первая девушка (робко). Buona sera .
Вторая девушка смущенно хихикает.
Учитель гимназии говорит с ними по-итальянски.
Шестнадцатилетний (глядя жадными глазами). С каждым днем их бедра словно становятся пышнее. Сколько лет им может быть?
Лавочник . Самое большее - четырнадцать.
Кельнер . Что они говорят?
Учитель гимназии . Они спрашивают, верно ли, что у нас зимой волки бегают по улицам.
Кельнер . Само собой. В прошлую зиму я сидел у Ашингера в пивной, вдруг вбегает волк и дочиста съедает мои сардельки, точно их и не было. Я, конечно, потребовал, чтобы мне сейчас же вернули мои пфенниги, которые я уплатил за них.
Учитель гимназии . Им жаль, что у них только два апельсина. A chi, signorina?
Первая девушка (указывая на шестнадцатилетнего). A chistu. E cosi giovane .
Вторая девушка (указывая на Томаса). E a chiddu. E cosi triste. A rivederci, signori .
Уходят.
Шестнадцатилетний (жалобно). Опять ушли. Девочки! Девочки! Как они покачиваются. У высокой сквозь порванное платье видны волосы под мышкой.
Кельнер . Почему мне не досталось апельсина? Почему именно этим двум?
Учитель гимназии . Они сказали: "Ему, он так юн. И ему, он так печален".
Лавочник . Печален. А мне что сказать? У меня больше причин быть печальным. Жена у него, что ли? Дети? Лавка, которая хиреет? (С растущим волнением.) Я этого больше не выдержу. Вечно это дурацкое солнце. Воздуха, свежего воздуха! Набрать полный рот свежего воздуха. Здесь задыхаешься. Здесь слепнешь и дуреешь. Мозг закипает от этого зараженного воздуха. Убейте меня. Если в вас сохранилась крошечка сострадания, убейте меня.
Общая подавленность.
Учитель гимназии . Ну, ну. Нехорошо так. Нельзя распускаться.
Кельнер . Немножко поворчать, как тетушка Шмидт при виде разбитой кофейной чашки, это еще можно - это облегчает душу. Но к чему сразу лезть на стену? Так не годится.
Лавочник . А ваши голоса! А ваши дурацкие лица? Всегда одни и те же обалделые рожи! И все те же разговоры, все тот же вздор. (Кричит.) Не могу я больше. Сейчас вот вцеплюсь вам в рожи, буду дубасить по вашим постылым физиономиям, пока вы не издохнете!
Кельнер . Не горячись так, эй, ты. Еще неизвестно, у кого из нас физиономия глупее.
Лавочник . Молчи, говорю. Молчи! Или я… (Бросается на него.)
Остальные (разнимают их). Успокойся, черт! Да перестань ты орать! Ведь тебе никто ничего не сделал.
Шестнадцатилетний . Тише. Начальник идет.
Начальник карабинеров (входит, статный, толстое добродушное лицо, лихие нафабренные усы). Signer Wendt, la vostra petizione e approvata . (Добродушно смеется, говорит ломаным языком.) Вы свободны. Gratulazioni. Buona sera, signori .
Учитель гимназии . Поздравляю. Поздравляю от всего сердца.
Шестнадцатилетний . Тебе везет.
Кельнер . Почтительнейше поздравляю, господин Вендт.
Томас . Почему ты вдруг называешь меня - господин Вендт.
Кельнер . Теперь все кончилось. И вы опять господин Вендт, а я кельнер Густав Пеннемаш из Лихтерфельде.
Лавочник . Он свободен. А я…
Снова, на этот раз очень слабо, доносятся издалека грустные звуки пастушьей свирели.
Кельнер . Там жизнь - город, кафе, кино.
Шестнадцатилетний . И девушки, и женщины.
Учитель гимназии . И книги, театр, музыка. (Тихо.) И свобода.
Томас (переводит взгляд с одного на другого). Не знаю, братья, хорошо ли мне будет там. Не знаю, братья, какая это будет свобода…
14
Комната в густонаселенном доме, унылая, бедно обставленная.
Анна-Мари . Раненый .
Раненый . Ты утомлена, Анна-Мари, измучена. Оживление, которым ты светилась, погасло в тебе. Этой ночью ты думала, что я сплю, и плакала.
Анна-Мари . Я люблю тебя, Пауль.
Раненый . Я знаю, чего тебе не хватает. Тебя гнетет безобразная, голая комната, улица, наводящая тоску, полная озлобленных, усталых, измученных людей. Горничной нет, платья потрепанные, измятые, все вечера сидишь ты в этих жалких четырех стенах. Ты этого не вынесешь, я знаю.
Анна-Мари . Я люблю тебя, Пауль.
Раненый . Верю. Но представить себе не могу: ты - и без денег. Деньги неотделимы от тебя, они часть тебя самой. Ты без денег - это как танец без музыки. Ты, наверное, чувствуешь себя, как парализованная, точно калека, вроде меня.
Анна-Мари . Не надо так говорить. Это неправда. Я не хочу, чтобы это было так.
Раненый . Ты защищаешься, но знаешь, что я прав. Ты, Анна-Мари, не та, что раньше. Твое лицо застыло, глаза утратили блеск. Ты очень страдаешь. Мы оба страдаем, Анна-Мари.
Анна-Мари . И ты тоже?
Раненый . Да, и я переменился. Раньше мне было довольно того, что ты здесь. Теперь я постоянно чувствую все, чего здесь нет. Я повсюду натыкаюсь на преграды. Где бы я ни был, я вижу твои лишения, твою нужду. Я сам стал как ты. Мне дурно от запаха бедности, от убогой комнаты, от некрасивых вещей, от плохих кушаний.
Анна-Мари . Что ж нам делать?
Раненый . Скажи честно: у тебя не бывает минут, когда тебя тянет назад, в твою квартиру на Аугсбургерштрассе?
Анна-Мари . Не надо так, Пауль.
Раненый . Не хочешь отвечать. Ты, может быть, запрещаешь себе даже думать об этом. Но твои руки выдают тебя: они брезгливо отдергиваются от уродливых вещей. Как отвратительна, как ужасна жизнь, Анна-Мари! Ни одного лица, не обезображенного себялюбием. Никакой веры. Никого, кому бы можно было верить. Обманщики и обманутые, обдиралы и обдираемые. Лучше всего присоединиться к тем, кто с холодным бесстыдством делает из всего этого выводы. (Берет шляпу.)
Анна-Мари . Куда ты?
Раненый . Раздобыть денег. Я не вернусь, пока не смогу сказать тебе: вот деньги, ты можешь быть такой, какой ты была. (Уходит.)
Анна-Мари (одна). Как он прав! До чего я слаба, до чего я устала…
Томас входит.
Томас . Мне говорили, что ты вернулся. Но я не решалась пойти к тебе. И вот ты пришел ко мне, Томас.
Томас . Я услышал, что ты опять живешь в бедности. И я пришел к тебе.
Анна-Мари . Только поэтому?
Томас . Да. Я хотел спросить тебя, Анна-Мари…
Анна-Мари . Спрашивай.
Томас . Вышло так, что теперь моя жизнь еще тяжелее, чем раньше. Хочешь помочь мне?
Анна-Мари . У тебя появились седые волосы, Томас. У тебя седеют виски.
Томас . Тебе пришлось бы от многого отказаться, Анна-Мари. Хочешь помочь мне нести мое бремя?
Анна-Мари . Не знаю.
Томас . Я немного могу прибавить к тому, что уже не раз говорил тебе. Мне было бы легче от сознания, что ты со мной. Ты совсем другого склада, чем я. И потому мне так нужно, чтобы ты была со мной.
Анна-Мари . Ты меня мучаешь. Все говорят, что я слаба и глупа, ни на что серьезное не гожусь.
Томас . Скажи мне, способна ты обречь себя на лишения?
Анна-Мари (терзаясь). Я, право, не знаю. Ведь я не могу предвидеть, какой буду завтра, через неделю, через год.
Томас (устало). Да. Тогда я, пожалуй, пойду. Прощай, Анна-Мари.
Анна-Мари . Прощай, Томас.
Томас уходит.
15
Задняя комната пивной. Собрание.
Юный русский студент . В Петербурге, в Москве не зевали. Впереди вожди. Масса за ними. И вот час настал. Где Томас Вендт?
Кристоф . Он придет. Непременно. С минуты на минуту он должен быть здесь.
Еврейка из Галиции . Все отсрочки да оттяжки. Вы так инертны, настоящие профессора. Одно слово - немцы. Если нужно действовать, вы всегда говорите: через три недели.
Добродушный . Не волнуйтесь, соседушка. В один прекрасный день бомбы обязательно полетят, я всегда это предсказывал. Но если Вендт говорит подождать, - значит, подождать.
Социал-демократический депутат . Нам еще нужны подписи, гарантии. Нет смысла выступать преждевременно. Будьте благоразумны. Помните: неудавшуюся революцию называют государственной изменой.
Еврейка из Галиции . У вас всякое предложение сейчас же тонет в море оговорок. Все растекается у вас между пальцев. Сегодня, как всегда, мы разойдемся, не приняв никакого решения.
Томас появляется.
Юный студент . Томас Вендт.
Все устремляются к нему.
Еврейка из Галиции . Наконец-то вы опять с нами.
Юный студент . Руки ваши в морщинах. В волосах седина.