Кэтрин. Мы весьма поздно обедали в ресторане на открытом воздухе с видом на море. Себастьян был весь в ослепительно белом - совсем как всё вокруг, освещенное ярким солнцем и белым небом. Безукоризненно белый костюм из китайского шелка, белый шелковый галстук, белая панама и белые ботинки из кожи белой ящерицы - ну прямо балетные туфельки! Он (отбрасывает голову и нервно смеется)… то и дело касался лица, шеи белым шелковым платочком и бросал себе в рот маленькие белые пилюли. Я знала, что у него болит сердце, очень беспокоилась, и на пляж мы не пошли. (Во время этого монолога освещение меняется: все погружается во мрак, а в белом горячем луче прожектора остается лишь Кэтрин.) "Я думаю, не отправиться ли нам на север? - спросил он. - По-моему, с нас хватит Кабеса-де-Лобо, мы уже все здесь повидали, а?" Я тоже так считала, но привыкла не высказываться, потому что тогда Себастьян - ну, вы знаете Себастьяна, - ведь он всегда любил делать всё не как все. А я всегда делала вид, будто подчиняюсь его желаниям, но неохотно - это была игра.
Сестра. Уронила, сигарету уронила!
Д о к т о р. Я ее уже поднял.
(Из темноты доносятся шепоты и шумы. Доктор наливает ей из шейкера коктейль.)
К э т р и н. На чем я остановилась? О да, на этом обеде в пять часов дня в рыбном ресторане на пристани Кабеса-де-Лобо. А на пляже - он отгорожен от ресторана забором с колючей проволокой, и наш столик меньше, чем в метре от него - на пляже были эти несчастные нищие. Они лежали там, голые оборванцы, ужасно худые и темные, похожие на стайки ощипанных птенцов. А потом полезли на забор, будто их туда несло ветром, горячим белым ветром с моря, и закричали "пан, пан, пан"!
Доктор (тихо). Что такое "пан"?
Кэтрин. Это по-испански "хлеб". Чавкали, засовывая в свои черные ротики такие же черные кулачки, чавкали с ужасными ухмылками. Плохо, конечно, что мы туда пришли, но уходить было слишком поздно…
Доктор (тихо). Почему слишком поздно?
К э т р и н. Я уже говорила: Себастьяну было не по себе. Он все время совал в рот эти белые таблетки. По-моему, он столько проглотил, что от них ему стало еще хуже. Взгляд был какой-то отрешенный, но он мне сказал: "Не смотри на этих монстриков. Нищета - социальная болезнь в этой стране. Будешь смотреть на нищих - заболеешь этой проблемой. И испортишь себе все впечатление".
Доктор. Продолжайте.
К э т р и н. Я продолжаю, только пришлось сделать паузу, чтобы все прояснилось. После ваших лекарств картина должна стать очень ясной; без них я вообще ничего не вспомню.
Д о к т о р. А сейчас нормально?
Кэтрин. Когда мы были вместе, я всегда делала все, как он скажет. И я перестала смотреть на этих оборванцев и не видела, как официанты погнали их скалками прочь от забора. Бросились через калитку - ну прямо штурмовой отряд, как на войне, - и бьют их, а они на заборе, вопят так истошно… а потом..
Доктор. Продолжайте, мисс Кэтрин, что вы видите дальше?
Кэтрин. Вижу, как эти… эти… эти оборванцы поют нам серенады…
Доктор. Что?
Кэтрин. Они устроили нам представление! На своих инструментах! Такая музыка была! Если это можно назвать музыкой!
Доктор. Вот как?
Кэтрин. Да! А инструменты у них были - ударные, понимаете?
Доктор (делая заметки). Да. Ударные - это, например, барабаны.
К э т р и н. Я украдкой на них смотрю, когда не смотрит кузен Себастьян, и вижу, что инструменты-то у них - связанные консервные банки. Они сияют на фоне ослепительно белого песка…
Доктор (медленно записывая). Связанные., консервные… банки…
К э т р и н. И, и, и - и! - кусочки железа, других металлов, расплющенные и сделанные наподобие…
Доктор. Наподобие чего?
Кэтрин. Тарелок. Знаете, что такое тарелки?
Доктор. Да. Латунные диски, которыми ударяют друг о друга.
Кэтрин. Вот-вот. Расплющенные консервные банки стучат друг о друга - это тарелки…
Доктор. Да, понимаю. И что там дальше, в вашем видении?
Кэтрин (быстро, слегка задыхаясь). А у других бумажные пакеты, из грубой бумаги, - и что-то внутри. Они их трясут - вверх-вниз, вперед-назад - и издают такие звуки…
Доктор. Какие?
Кэтрин (неловко вскакивая). Умпа! Умпа! У-у-умпа!
Доктор. A-а, похоже на звуки тубы?
Кэтрин. Вот-вот, звуки, как у тубы…
Доктор. Умпа, умпа, умпа, как у тубы. (Делает заметки.)
Кэтрин. Умпа, умпа, умпа, как…
(Краткая пауза.)
Доктор. Туба…
К э т р и н. Во время всего обеда они были так близко - рукой достать.
Доктор. Так. И что вы еще видите, мисс Кэтрин?
Кэтрин (обходя стол). О, я все вижу, и теперь меня уже ничто не остановит!
Доктор. Кузена этот концерт позабавил?
Кэтрин. По-моему, он был просто в ужасе.
Доктор. Почему - в ужасе?
Кэтрин. Потому что узнал некоторых музыкантов, некоторых мальчишек, почти совсем еще детей, и постарше.
Д о к т о р. И что он тогда сделал? Что-нибудь предпринял? Пожаловался хозяину…
Кэтрин. Какому хозяину? Богу? О нет же! Хозяину ресторана? Ха-ха! Да нет же, вы не знаете моего кузена!
Доктор. Что вы имеете в виду?
Кэтрин. Он вообще никогда ни во что не вмешивался и считал, что жаловаться нельзя - что бы ни происходило. Нет, он, конечно, знал, что в жизни бывают всякие страхи и ужасы, но все-таки, по его мнению, все шло как надо. А дальше - будь что будет. И поступал - как нутро подсказывало.
Д о к т о р. И что же подсказывало ему нутро там, в ресторане?
Кэтрин. После салата должны были принести кофе, но он вдруг отодвинулся от стола и сказал: "Это надо прекратить. Официант, пускай немедленно прекратят. Я нездоров, у меня болит сердце, меня от них тошнит!" Так впервые в жизни Себастьян попытался вмешаться в ход событий - наверное, это и была его роковая ошибка… Потом официанты - все восемь или десять - бросаются к калитке и лупят маленьких музыкантов скалками, сковородками - чем попало, что сумели подхватить на кухне. Тогда он встает из-за стола, кидает горсть банкнот и устремляется через зал к выходу - а я за ним. А вокруг все белым-бело! Эта раскаленная ослепительная белизна в пять часов дня в Кабеса-де-Лобо! Такое впечатление, будто…
Доктор. Будто - что?
К э т р и н. В небе горит нечто огромное и сияет так ярко, что все - и небо, и земля - становится белым-белым!
Доктор. Белым-белым?
Кэтрин. Да, белым-белым…
Доктор. Так, вы поспешили за кузеном и выбежали из ресторана на раскаленную белую улицу…
К э т р и н. Я бегала по ней вниз и вверх…
Доктор. Бегали вниз и вверх?
К э т р и н. Да нет же - то вниз, то вверх! Вначале мы оба… (Во время этого монолога слышатся различные звуки. Например, негромко бьют барабаны.) Я редко что-то предлагала, но на сей раз предложила.
Доктор. Что предложили?
Кэтрин. Мне показалось, что кузен Себастьян, словно парализованный, остановился у выхода. Я говорю ему: "Пошли!" Помню, улица такая широкая, белая и крутая. Я говорю: "Кузен Себастьян, давай спустимся по этой дороге вниз, выйдем к порту - там легче с такси… Или вернемся в кафе - пусть там нам вызовут такси. Давай так и сделаем, так будет лучше!" А он мне: "С ума сошла! Вернуться в этот гадюшник? Да никогда! Эти стервецы такое про меня наплели официантам…" - "А, ну тогда пошли к докам, не подниматься же вверх по улице в такую-то жарищу!" А он как закричит: "Пожалуйста, замолчи, я сам решу, что делать, сам!" И - вверх по этой крутой улице, а рука - за полой пиджака, вот здесь - ведь боль-то в сердце так и не прошла! И идет все быстрее и быстрее, прямо в панике, и чем быстрее он идет, тем громче и ближе она звучит!
Доктор. Что звучит?
Кэтрин. Музыка.
Доктор. Опять музыка?
Кэтрин. Умпа-умпа - эта банда его преследует. Через забор с колючей проволокой - и за ним, по этой крутой, ослепительно белой улице. А солнце - как огромный белый скелет какого-то гигантского зверя! Вот он бежит, а голодранцы все разом как закричат, и казалось, будто они в небо взлетели - так быстро его догнали. Я завизжала, а потом услышала его крик - он крикнул только раз! - и эта черная стая мерзких птиц достала его - на полпути к вершине белой горы!
Д о к т о р. А вы, мисс Кэтрин, что делаете вы?
К э т р и н. Я бегу!
Доктор. Бежите к нему?
Кэтрин. Бегу обратно! Бегу, куда легче - вниз, вниз, вниз и вниз. По раскаленной, ослепительно белой улице, и всю дорогу кричу: "На помощь! Помогите!" Пока не…
Доктор. Пока что?
Кэтрин. Пока официанты, полиция, посетители кафе и какие-то еще люди не выбежали на улицу и - за мной, вверх. Прибегаем мы туда, где он исчез в стайке маленьких черных неоперившихся воробьев, а там, около белой стены, лежит кузен Себастьян, такой же голый, как они, и - этому вы не поверите, никто не верит, никто не может такому поверить, никто в мире, никто никогда не сможет такому поверить, еще бы! - пожирают куски его тела! (Миссис Винэбл тихо вскрикивает.) Раздирают, отрезают ножами или, может быть, этими зазубренными жестянками, - на которых исполняли музыку, - отрывают от него куски и пихают в свои свирепые чавкающие пустые черные ротики. И больше - ни звука, и вот уже нет ничего, а то, что осталось от Себастьяна, теперь так похоже на завернутый в белую бумагу большой букет красных роз! Его рвут, швыряют, разбивают об эту ослепительно белую стену…
(Миссис Винэбл с неожиданной силой вскакивает из кресла, неустойчиво, но резко устремляется к девушке и пытается ударить ее тростью. Доктор вырывает у нее палку и хватает старую женщину в охапку, потому что она готова упасть. Миссис Винэбл издает несколько хриплых звуков - в это время он уже ведет ее к выходу.)
Миссис Винэбл (за сценой). В Лайонс-Вью! К буйным! И пусть там из ее башки наконец вырежут этот чудовищный бред!
(Миссис Холли, рыдая, подходит к Джорджу. Тот отворачивается.)
Джордж. Ма, я, пожалуй, брошу учебу. Пойду работать, я…
Миссис Холли. Тихо, сынок. Доктор, а что вы скажете?
(Пауза. Доктор возвращается. Кэтрин в сопровождении сестры выходит в сад.)
Доктор (некоторое время спустя, размышляя в пространство). По-моему, надо по крайней мере допустить: все, что рассказала девушка, может оказаться правдой…
ЗАНАВЕС
НЕЧТО НЕВЫСКАЗАННОЕ
(Пьеса в одном действии)
Мисс Корнелия Скотт, шестидесяти лет, богатая южанка, старая дева, сидит за обеденным столом, накрытым на двоих. Другое место еще не занято; напротив него - хрустальная ваза с одной розой. На столике, сбоку от мисс Скотт, - телефон, серебряный поднос для почты, богато инкрустированный серебряный кофейник. Роскошь подчеркивают бордовые вельветовые портьеры - они висят прямо за спиной мисс Скотт. На краю освещенной части сцены, на шкафчике, - граммофон. Занавес поднимается, и мы видим Корнелию, набирающую телефонный номер.
Корнелия. Это резиденция миссис Хортон Рейд? Я от мисс Корнелии Скотт. Мисс Скотт сожалеет, но она не сможет сегодня прийти на собрание общества "Дочерей конфедерации". Утром у нее разболелось горло, и она вынуждена остаться в постели. Пожалуйста, принесите ее извинения миссис Рейд за то, что она не смогла предупредить заранее. Благодарю вас. О, подождите минутку. Кажется, мисс Скотт еще что-то хочет передать. (Юпитер освещает входящую Грейс Ланкастер. Корнелия делает предостерегающий жест.) Что вы хотели, мисс Скотт? (Небольшая пауза.) О, мисс Скотт хотела бы сказать пару слов мисс Эсмеральде Хокинс, попросите ее позвонить, как только она появится. Благодарю вас. До свидания. (Кладет трубку.) Видите, сегодня приходится выдавать себя за секретаря!
Грейс. День такой сумрачный, никак не могла проснуться.
(Грейс за сорок, это увядающая, но еще красивая женщина. У нее русые, слегка седеющие волосы и тусклеющие глаза. Худая, в шелковом розовом халате, она кажется неземной и резко контрастирует с величественной - римской красоты - мисс Скотт. Отношения этих женщин загадочно напряженны, в них сквозит нечто невысказанное.)
Корнелия. Уже была почта.
Грейс. Что-нибудь интересное?
Корнелия. Открытка от Тельмы Петерсон из Мейо.
Грейс. О-о, ну и как она там?
Корнелия. Пишет, дела "хорошо прогрессируют", а что это значит…
Г р е й с. У нее что-то изменилось?
Корнелия. По-моему, да. Кое-что.
Г р е й с. А вот и двухнедельный "Обзор текущих писем"!
Корнелия. К глубокому моему удивлению. Думала, в этом году его больше не выписываю.
Г р е й с. Да ну?
Корнелия. Когда вышла эта статья - да вы же помните! - с грубыми нападками на мою кузину Сесил Татуайлер Бейтс, я тут же подписку и аннулировала. Единственная достойная романистка у нас на юге со времен Томаса Нелсона Пейджа!
Г р е й с. А, помню. Вы еще написали редактору гневное письмо с протестом и получили от его помощницы - по имени Кэролайн такой-то - очень даже примирительный ответ. И сразу же успокоились и подписались снова.
Корнелия. Такие ответы меня никогда не успокаивали - даже вот настолько. Я написала главному редактору, а ответ пришел от его помощницы - разве можно на эту наглость реагировать спокойно?
Грейс (меняя тему). А вот и новый каталог из атлантского магазина пластинок!
Корнелия (поддерживая эту перемену темы). Да-да.
Грейс. Вижу, вы уже кое-что там отметили.
Корнелия. По-моему, нам надо создать коллекцию немецких исполнителей.
Грейс. Вы отметили Сибелиуса, который у нас уже есть.
Корнелия. Пластинка стала поскрипывать. (Делает глубокий вдох и выдох, ее взгляд прикован к молчащему телефону.) Взгляните, я еще и в опере кое-что отметила.
Грейс (взволнованно). Где, что - не вижу!
Корнелия. Дорогая, а почему этот каталог вас так взволновал?
Грейс. Обожаю пластинки!
Корнелия. Желательно, чтобы, обожая пластинки, вы не забывали при этом класть их в конверты.
Г р е й с. О, да вот же Вивальди, которого мы хотели!
Корнелия. Не "мы", а вы, дорогая.
Г р е й с. А вы разве нет?
Корнелия. По-моему, Вивальди - очень бледная тень Баха.
Грейс. Странно, а у меня сложилось впечатление, что вы… (Звонит телефон.) Снять?
Корнелия. Будьте так любезны.
Грейс (снимая трубку). Резиденция мисс Скотт! (Эта реплика произносится таким торжественным тоном, будто речь идет о резиденции Его преосвященства.) О нет, это Грейс, но Корнелия рядом. (Передавая трубку.) Эсмеральда Хокинс.
Корнелия (мрачно). Я ждала ее звонка. (В трубку.) Привет, Эсмеральда, моя дорогая, я ждала вашего звонка. А вы откуда звоните? Конечно, знаю, что с собрания, cа va sans dire, ma petite! Ха-ха! Но с какого телефона? Ведь в доме их два, вы же знаете, один - внизу, в холле, другой - в будуаре хозяйки, там, наверное, сейчас раздеваются. Так вы внизу, да? Ну, к этому времени уже, я полагаю, практически все в сборе. Вы поднимитесь наверх и позвоните мне оттуда, чтобы нас никто не подслушал, дорогая, потому что прежде чем начнут, я хочу вам все объяснить. Спасибо, дорогая. (Кладет трубку. Мрачно смотрит в пространство.)
Грейс. "Дочери конфедерации"?
Корнелия. Да. У них сегодня ежегодные выборы.
Грейс. Как интересно! А почему вы не пошли?
Корнелия. Не захотела - и не пошла.
Г р е й с. Не захотели - и не пошли?
Корнелия. Да, не захотела - и не пошла… (Прикладывает руку к груди, тяжело дыша, будто только что поднималась по лестнице.)
Грейс. Но сегодня же выборы правления!
Корнелия. Да, я вам так и сказала.
(Грейс роняет ложку. Корнелия издает крик и слегка подскакивает.)
Грейс. Извините, пожалуйста! (Звонит в колокольчик.)
Корнелия. Интриги, интриги и двуличие - все это отвратительно, дышать тяжело в такой атмосфере! (Грейс звонит громче.) Что вы звоните? Разве не знаете, что Люсинды нет?
Грейс. Извините, а где она?
Корнелия (хриплым шепотом, ее едва слышно). В городе пышные похороны. Кого-то из цветных. (Громко откашливается и повторяет последние слова.)
Г р е й с. О, да у вас ларингит на нервной почве.
Корнелия. Просто не спала, не могла сегодня заснуть.
(У ее локтя звонит телефон. Она вскрикивает и отталкивает его от себя, словно он горит.)
Грейс (снимает трубку). Квартира мисс Скотт. О, одну минутку.
Корнелия (хватая трубку). Эсмеральда, теперь вы наверху?
Грейс (громким шепотом). Это не Эсмеральда. Это миссис Брайт!
Корнелия. Минутку, одну минутку. Минутку! (Подталкивает телефон к Грейс, с яростью во взгляде.) Кто вам позволил соединять меня с этой женщиной?
Грейс. Корнелия, я же не… я только хотела спросить, а вы…
Корнелия. Тихо! (Отскакивает от стола и смотрит поверх него.) Дайте-ка трубку. (Грейс дает ей трубку. Холодным тоном.) Так что я могу для вас сделать? Нет, боюсь, этой весной мой сад будет закрыт для пилигримов. По-моему, разведение садов относится к сфере эстетики, а не спорта. Нет, я не против отдельных посетителей, если они, конечно, предупреждают заранее: тогда я договариваюсь с садовником, и он все им показывает. Но эти неорганизованные группы пилигримов! Они же в прошлый раз там все растоптали. Приходят с собаками, рвут цветы и все такое. А для вас - всегда пожалуйста! Да, до свидания! (Возвращает трубку Грейс.)
Грейс. Корнелия, по-моему, все было бы проще, если б вы пошли на выборы.
Корнелия. Не понимаю, о чем вы.
Грейс. Вы разве не рветесь в отдельный кабинет?
Корнелия. Отдельный кабинет? Это что такое?
Грейс. Ну это, ха-ха, когда рвутся к власти.
Корнелия. Грейс, вы видели, чтобы я к чему-нибудь рвалась? Каждый раз, когда я возглавляла какое-то общество или клуб, это было исключительно по настоянию его членов, потому что я на самом деле терпеть не могу находиться у власти. Но сейчас другое дело, совсем другое. Проверка или что-то в этом роде. Я ведь недавно узнала: у них, в этих "Дочерях", образовалась группа, даже клика - да-да, клика, - против меня!
Грейс. Но Корнелия, уверяю вас, вы ошибаетесь.
Корнелия. Нет. Даже целое движение.
Грейс. Движение? Движение против вас?
Корнелия. Хорошо организованное движение, специально подготовленное для того, чтобы не допустить меня к какому-либо ответственному посту.
Грейс. Но разве вы всегда не занимали какой-нибудь ответственный пост в этом обществе?
Корнелия. Я никогда не была главой правления.
Г р е й с. А вы хотите стать главой?
Корнелия. Да нет же, вы меня не поняли. Я не хочу быть главой.
Г р е й с. Да ну?