- Факты! Факты, Ермаков! - говорил Антон Полуденнов, большой, возбужденный, стоя среди зала и поглядывая то на Сергея, то на Голдырева, сидевшего в заднем ряду.
А Ермаков продолжал:
- Я сам страдовал у него на покосе, возил ему домой дрова, сено. А на днях проговорился, что делал мне приписки за то, что я на него батрачил. Как же после этого мы можем ему доверять?
Собрание загудело.
- Ермаков прав. Есть у Голдырева такие замашки…
ГЛАВА 29
Трактор "Котик", наматывая на гусеницы снег, перемешанный с грязью, легко и плавно тащил к эстакаде пучок длинных хлыстов. В стороне от волока валялись выкорчеванные разлапистые пни и размочаленные валежины, припущенные сверху свежим, выпавшим ночью снежком. В кабине рядом с трактористом сидели Сергей Ермаков и Фетис Березин.
- Ай да молодцы, ай да молодцы ребята! - восхищался парторг. - Славную дорожку сделали, по такой любо-мило ехать.
Харитон Богданов издали заметил трактор с пассажирами и пробурчал себе под нос:
- Опять нелегкая кого-то из начальников несет.
Трактор поднялся на помост. Еще не успели из кабины выйти Березин и Ермаков, как с другой стороны, верхами на конях, к эстакаде подъехали Чибисов и плановик из Чарусской конторы.
Прибывшие подошли к Богданову и поздоровались с ним за руку.
- Комиссия, что ли, какая? - спросил Харитон.
- Комиссия не комиссия, а что-то вроде этого, - ответил парторг.
- Ступайте пока к костру, погрейтесь у огонька, а я тем временем воз разделаю, - и Богданов дал команду раскатывать хлысты по эстакаде.
Чибисов вспылил.
- Богданов, вернись! - крикнул он, с неприязнью оглядывая широкую спину Харитона. - Вернись, тебе говорят!
Богданов остановился, вполоборота обернулся:
- Ну, что?
- Айда сюда! Мы не в бирюльки играть с тобой приехали. После разделаешь воз.
- А кто мне за простой заплатит?
- Пушкин.
- Кто?
- Пушкин, был такой "щедрый" человек.
К Чибисову подошел Березин и тихо, внушительно сказал:
- Ты брось пушки-то отливать. Так всю обедню испортишь. Разве не знаешь характер Богданова?
- Очень даже знаю, терпеть не могу его упрямства.
- А ты терпи, терпи. Ты начальник. Тебе по штату положены выдержка и самообладание. Если не можешь с людьми по-человечески разговаривать, так помалкивай.
И, обращаясь к Харитону, сказал примиряюще:
- Бригада пусть разделывает хлысты, а сам-то ты иди сюда, да побыстрей - проведем маленькое совещание.
Богданов нехотя подошел.
- Дело к тебе есть серьезное, - продолжал парторг. - Идем, посидим вон на бревнышке. - Взял Богданова под руку и повел к штабелю. Остальные последовали за ними.
- Садись, Харитон Клавдиевич! Закуривай, если куришь.
- Не курю и другим не советую.
Богданов достал из кармана беленькую таблетку и сунул в рот.
- Ты, Харитон, распорядками в лесосеках недоволен, - начал Березин. - Ермаков лесу навалил - тебе его за месяц не разделать, а ты жалуешься на простои. От непорядка тут страдаешь ты, а строители где-нибудь на Каме, на Волге нелестно отзываются о лесорубах. Подумали мы, раскинули умом, как выйти из этого положения. Находчивей всех нас оказался Сергей Ермаков, вот познакомьтесь с ним поближе, может, от одной краюхи питаться станете.
- Как это от одной?
- Слушай дальше. Ермаков предлагает организовать в лесу комплексную бригаду. В этой бригаде должно быть объединено четыре звена: вальщики, обрубщики, трелевщики и разделочная эстакада. Все работают сообща, весь заработок поступает в общий котел, начисляться он будет уже за готовую древесину, выложенную вот в эти штабеля. Ваше звено станет конечным, я бы сказал, главным. Чем больше сделаете вы, тем больше заработает вся бригада. Понятно?
- Выходит, мы будем уже не бригада, а только звено, а у нашего звена будут сидеть на шее нахлебники из других звеньев? Покорно благодарю за такое предложение! Ищите дураков в другом месте.
- Погоди, Харитон Клавдиевич! Какой ты ершистый. Никаких у тебя нахлебников не будет. Наоборот, все будут стараться работать на тебя, чтобы ты больше сделал. А заработок, какой они получают теперь особо за валку, раскряжевку и повозку леса, весь пойдет в общую кассу, а потом будет распределяться в зависимости от того, кто что делает. Подробно об этом расскажет вот этот конторский человек. У него все карты в руках.
- При общем-то котле вольготно станет лодырям, - нахмурился Богданов. - В бригаде будет до трех десятков человек, разве бригадир усмотрит за всеми?
- Ему и не нужно за всеми смотреть. Народ не из-под палки работает, сознательный. Ну, а если лодырь отыщется, так его никто по головке не погладит. В бригаде-то, как в реке, каждый камешек обкатается, станет гладеньким.
Сергей Ермаков, не сводивший глаз с Богданова, вклинился в разговор.
- Если смотреть на это дело, как Богданов, то мне в первую очередь от этой комплексной бригады надо отмахиваться. Мне куда выгоднее работать одному: только знай вали лес, назад не оглядываясь. Сколько свалил за день лесин, обмерил пеньки - и дело в шляпе, пошел домой. Но так работать мне совесть не позволяет.
- Постой, постой, Сережа! - перебил его Березин. - Богданов, давай сюда свою бригаду. Пускай кончают работу. Если ты не поймешь, чего парень хочет, так, может, члены твоей бригады поймут.
- Зачем один на один? Так до вечера ни до чего не договоримся.
Не дожидаясь, пока Богданов даст команду, Фетис Федорович закричал:
- Шишигин, айда сюда, веди всех.
- У нас один хлыст остался, - отозвался Шишигин. - Сейчас разделаем и подойдем.
- Бросай, потом разделаете.
На штабеле вокруг гостей и Богданова расселись разметчики, откатчики, грузчики.
- Давай, Серега! - сказал Березин.
- Какой толк, товарищи, из того, что я выполняю по две-три нормы, а то и больше? - обратился Ермаков к лесорубам. - Ведь лес лежит в делянках, копится. А какая разница - на корню он стоит или на земле лежит? Надо, чтобы лес потоком, рекой шел от нас туда, где он нужен, где его ждут…
- Вот и расскажи, за счет чего у тебя лес потоком пойдет из делянки! - перебил его Богданов.
- Не торопите. Лучше послушайте, что я во сне сегодня видел. - Богданов сделал нетерпеливое движение, но Ермаков продолжал невозмутимо: - И вот, снится мне, выхожу я с утра на работу, день подымается ясный, солнечный. Помощники мои, как обычно, уже начеку…
- А бригадиром кто будет? - оборвал его Богданов.
- Он, Серега, - кивнул Березин на Ермакова.
- Вот и хорошо! - подымаясь, сказал Харитон. - Начинайте с богом, только без меня.
- Почему "без меня"? - удивился Сергей. - Я не настаиваю, бригадиром можно и другого назначить.
Богданов стоял на своем.
- Объединяйте три звена, а я поработаю самостоятельно. А дальше там - увижу, может, и я вступлю в бригаду вашу, если дело пойдет. На словах-то у вас гладко, а на деле - не знаю, как обернется.
За все это время ни слова не обронивший Чибисов сплюнул, выругался.
- Ему хоть кол на голове теши, а он все свое твердит… Ну не хочет, так чихать на него. Другого в звеньевые на эстакаде поставим. Кто из вас согласен занять место Богданова? - спросил он у рабочих.
Харитон обвел людей из своей бригады тяжелым взглядом. Все молчали.
- Я ведь, начальник, окончательно не отказался. Что ты на меня взъелся? Вы поработайте, а я посмотрю. Зачем раньше батьки лезти в пекло. Вы меня не словами, а делом агитируйте.
- А ты понимаешь, что портишь нам всю музыку? - горячился Чибисов. - Четыре звена - это комплекс. У нас и все расчеты сделаны на замкнутый цикл работы. Люди ночами сидели, готовили материалы… А ты нам путаешь все карты.
- Ничего я не путаю. Какая разница - три звена или четыре?
- Разница большая. При четырех звеньях мы имеем экономию во времени и в деньгах, у нас отпадает учет работы вальщиков, сучкорубов, трелевщиков. Нам не надо будет тут держать учетчиков, оформлять наряд, переводить бумагу… Весь учет выполненной работы производится только здесь, на эстакаде. Тебе ведь Березин сказал, что эстакада - главное звено. А ты этого понять не хочешь! Или прикидываешься… простачком?
Он хотел сказать "дурачком", но, встретившись со взглядом парторга, воздержался. Вспомнил, как на собрании партийной группы Березин мылил ему шею за то, что отмахивается от Ермакова, что только замполит Зырянов помог парню продвинуть важное начинание. Смягчаясь, Чибисов спросил у Харитона:
- Так как, Богданов, желаешь ты работать в комплексной бригаде или искать другого человека?
Богданов помялся, подумал, почесал бровь.
- Ладно, испробую. Я ведь не крепко привязан. Не пойдет дело - тогда прощайте!
- Пойдет, Харитон Клавдиевич, пойдет! - сказал Березин, похлопывая Богданова по плечу.
ГЛАВА 30
Вечером, когда в Чарусе зажглись огни, к леспромхозовскому клубу стали съезжаться начальники участков, мастера, передовики производства, парторги и профорги. Совещание хозяйственного актива созывалось на семь часов.
На сцене появился директор леспромхоза и замполит. В зале, переполненном народом, наступила тишина.
Когда Черемных говорил с трибуны о задании Моховскому лесоучастку: пятьдесят тысяч плотных метров заготовки на сезон и столько же вывозки на берега Ульвы для весеннего лесосплава, хриплым, точно простуженным голосом крикнул Ошурков:
- Дадим досрочно! Перевыполним.
В зале раздались хлопки.
Иначе воспринял увеличенное в несколько раз против прошлого сезона задание Чибисов. Услышав внушительные цифры, Евгений Тарасович стал пожимать плечами и говорить, поглядывая направо и налево, обращаясь к приехавшим с ним новинцам:
- Откуда они взяли такие цифры? Потолочное планирование!
После, когда начались прения по докладу директора, Чибисов взбежал на трибуну.
- Реальность наших планов - это живые люди, - начал он, руками уцепившись за края трибуны. - А мы часто планируем задание Новинке, не учитывая действительной обстановки. Запрудили участок механизмами, воспользовались таблицей умножения - и вот вам план. А этот план уже трещит по всем швам…
ГЛАВА 31
Богданов был в необычном, торжественно приподнятом настроении. Вечером после работы он вытащил из-под кровати свой сундучок, достал из него праздничную клетчатую рубашку и новенький суконный костюм. Подойдя к дверям каморки Дарьи Цветковой, легонько постучал.
- Можно! - отозвалась уборщица.
В комнате у Цветковой было жарко, топился очажок. Перед дверкой его на корточках сидел Шишигин, курил цигарку и пускал дым тоненькой струйкой в топку. Дарья сидела на кровати и вязала варежку, клубок белой шерсти лежал у нее на коленях.
- Ты чего тут, Шишига, околачиваешься? - нахмурившись, спросил Богданов.
- Да вот дровец Дарье Семеновне принес! - показал тот на дрова, аккуратно сложенные в нише за печкой. Заплевал цигарку, кинул в очаг и, точно виноватый, вышел.
- Я к тебе с просьбой, Даша! - сказал Богданов. - Погладь мне рубашку и костюм.
- Давай, давай, Харитон Клавдиевич! - откладывая в сторону вязанье, сказала Цветкова. - Утюг-то как раз горячий.
Разостлала на столе байковое одеяло, взяла у Богданова костюм и рубашку.
- Садись на табуретку. Я сейчас.
- Я, Даша, постою. Валяй гладь!
- В ногах правды нет, Харитон Клавдиевич. Вот тебе табуретка. Посиди да скажи что-нибудь хорошенькое. Как у вас дела в бригаде?
- А что?
- Как "что"? Осрамился же на весь поселок. Сколько разговоров про тебя было.
- Каких разговоров, Даша?
- Мне даже стыдно за тебя. Если бы так себя вел мальчишка, который, кроме тятьки-мамки, ничего не знает, а ты чуть не полвека прожил и не разбираешься в нашей жизни. На смех ведь ты себя поднял. Гляди-ка, Сергей Ермаков большое дело начал, все его поддержали, а ты заупрямился, встал ему поперек дороги.
- Так я согласился же.
- Когда тебя Чибисов из бригады хотел выгнать! Из-под палки ты согласился, Харитон Клавдиевич. Живешь с людьми, а все стараешься быть в стороне от них. Не годится так жить. Ты уж не обижайся на меня, Харитон Клавдиевич. Я давно собиралась сказать тебе это. Жалею я тебя, когда другие нехорошо о тебе говорят… Садись, садись. Сейчас я все сделаю тебе, выглажу, разутюжу.
Богданов присел на краешек табуретки. Дарья налила в стакан воды, взяла утюг, потрогала его помусоленным пальцем и взялась за работу. Богданов долго сидел молча, поглядывая на нее, потом сказал:
- А ты, Даша, пополнела, поправилась.
У Дарьи Семеновны вдруг порозовели уши. Рука с утюгом задвигалась быстрее.
- Разве я пополнела, Харитон Клавдиевич? - повернувшись к Богданову, Дарья посмотрела на него добрыми глазами. - Ух, как жарко от утюга! У меня что-то щеки горят… Разве ты замечаешь, какая я есть? Мне кажется, что я все такая же, как была, ничем не изменилась.
- Изменилась, Даша, изменилась!
- Лучше стала или хуже?
- Лучше.
- Мне Шишигин тоже говорит, что я толстею. Думала, что подмазывается. Как-то про кровать мою широкую заговаривал, так я его выставила. Две недели потом боялся ко мне нос показывать.
- А теперь помирились?
- Ходит. Дров когда приготовит, воды принесет.
- Не мешает он тебе?
- А что мне мешать? Ко мне никто, кроме него, не ходит. Другой раз самой скучно без никого-то. Он придет, все же душа живая, посидит, поинтересуется, что в газетах пишут. Все больше спрашивает про китайцев, как они теперь свою жизнь строят.
Выглаженные рубашку и костюм Цветкова положила на колени к Богданову.
- Вот, пожалуйста, надевай.
- Я с тобой, Даша, потом рассчитаюсь.
- Никакого мне расчета не надо, Харитон Клавдиевич. И не говори об этом… Может, белье грязное есть, так я постираю.
- Я сам стираю, умею.
- Не мужское это дело - белье стирать.
Богданов глубоко вздохнул. Встал.
- Ну, спасибо.
- Носи на здоровье, Харитон Клавдиевич… Да ты посиди, погости у меня.
- Некогда.
- В гости куда-то, видно, собираешься?
- К человеку одному обещался сходить.
- Я понимаю, понимаю… А то посиди у меня. Я самоварчик поставлю, чайку попьем. У меня где-то варенье малиновое есть.
И вздохнула.
Богданов вспомнил другую, очень близкую женщину, Аксюшу. Такая же была маленькая, полненькая, и личико такое же, только у той брови были черные, густые, а у этой бровей почти незаметно, белые, выцветшие. А глаза - такие же добрые, ласковые.
- Так ты меня, Даша, на чаек приглашаешь?
- Я уже давно думала тебя позвать, да стесняюсь. Давно тебя жалею. Как ты уйдешь на горку, заиграешь на гармошке, у меня сердце и заболит. Думаю, вот человек живет, один-одинешенек, счастья ему в жизни нет. Думаю, в поддержке человек нуждается. Поставить, что ли, самоварчик-то?.. Аль пойдешь?
- Я слово дал человеку. Будет ждать. Мне нельзя не пойти.
Глаза у Дарьи затуманились. Она подошла к окну, посмотрела поверх занавесок-задергушек на улицу. Было совсем темно. У соседнего большого дома на столбе горела электрическая лампа, она освещала угол дома, балкон и нижнюю террасу, где на веревке висело белье. Вокруг фонаря кружились снежные хлопья. Шел густой снег.
"Вот и опять настала зима! - подумала Цветкова. - Снова будет стужа, зябкая, одинокая жизнь…"
И она тихо, незаметно заплакала, дав волю слезам; сквозь слезы смотрела на крупные снежные хлопья вокруг фонаря.
Богданов переложил с колен на кровать выглаженные рубашку и костюм. Подошел к Цветковой, встал у нее за плечом, не решаясь дотронуться до нее рукой.
- Даша!
- Ну?
- Я схожу к Зырянову, а потом приду к тебе чай пить.
- Куда-а? - спросила Цветкова, повернув к Богданову заплаканное лицо.
- К замполиту Зырянову. Дело у меня к нему важное. Квартира вроде для меня наклевывается. Велел зайти. И о курорте что-то говорил - дескать, нервы мои требуют особого лечения. Ты меня проводишь к нему?
- Провожу.
- А ты чего, Даша, плачешь?
- Так. Идет снег, опять зима…
Встретившись за дверью с Шишигиным, Богданов пригрозил ему пальцем и сказал, показывая на дверь каморки:
- Чтоб больше там ноги твоей не было!
Шишигин заморгал глазами.
- А почему?
- А потому!
Шишигин отшатнулся, увидев перед собой огромный кулак Харитона.
- Айда, подстригать меня будешь! - сказал Богданов примирительно.
Достав из своего сундучка ножницы и красную расческу из пластмассы, он вручил их Шишигину, накинул на плечи простыню и сел на табуретку под электрической лампой.
- Как тебя корнать-то? - приготовясь, пощелкивая ножницами, спросил Шишигин. - Под первый номер, что ли?
- Я тебе дам под первый! Что я, арестант какой? Подстригай, чтобы на человека походил, а не на барана.
- Под польку?
- Хоть под польку, хоть как, только чтобы хорошо было… Дай-ка я погляжусь в зеркало!
Шишигин принес осколок.
Разглядывая свои торчащие в разные стороны волосы, Богданов говорил, показывая пальцем:
- Сзади до макушки убирай все. За ушами тоже выстригай. А с висками - осторожно: и много не срезай, и лишнего не оставляй… Ну, валяй!
Работал Шишигин с увлечением, у него все было в ходу: и обе руки, и язык, который он выставлял и переваливал из стороны в сторону, и голова, которую он наклонял то на один бок, то на другой. Ножницы блестели в его руке и пели тоненьким металлическим голоском: тивить-ить-вить.
Вокруг парикмахера и его клиента собралось чуть не все общежитие. Сначала люди стояли молча, потом стали делать Шишигину замечания: здесь надо срезать еще, а здесь выхватил лишнего, тут сделал ступеньками. Шишигин начал нервничать, огрызаться, тогда его стали поднимать на смех, передразнивать: выставлять язык, вертеть головой. Богданов помалкивал, потом нахмурился, сверкнул белками, огромные кисти рук, лежавшие на коленях, начали мять штанины. Люди поняли, чем это может кончиться, и, опасливо поглядывая на руки Харитона, поспешили разойтись.
Богданов побрился, надел клетчатую рубашку, выглаженный костюм, погляделся в зеркало, попросил у одного паренька из бригады одеколон, смочил волосы, побрызгал на пиджак, надел фуфайку и пошел к Цветковой.