Рассмотрим эту ситуацию в аспекте всеобщности. "Все дети гениальны" – это одна из самых расхожих банальностей, ни добавить, ни прибавить, но в этом есть доля истины, которая на самом деле необъяснима. Окно всемогущества, "окно" всезнания открыто "от двух до пяти". В современной психологии устанавливают ещё более жесткие рамки. Для детской психологии очевидно, что в этом возрасте ребёнок, а именно то существо, которое в данный момент находится перед нами на конвейере, способен к таким вещам, к которым никогда больше способен не будет. Если в это время вокруг него говорят на разных языках, он способен выучить до пяти языков. В это время происходит квалификация символического путем метаморфоз – он обучается чтению и письму. Обучение чтению и письму неграмотного взрослого требует намного больше усилий, и навык свободного чтения никогда усвоен не будет. Но возникает вопрос: почему это "окно" захлопывается? Это необъяснимо. Можно ли найти средство, чтобы это "окно" не захлопывалось (ведь оно было, это "окно" мы были существами, для которых всё было открыто)? Почему нейрофизиологи всего мира занимаются всякой ерундой, почему они не концентрируются на задаче предотвратить это "захлопывание окна"? Тем более, эта реальность была предъявлена к проживанию. Но мы можем сказать, что задраивание шторами этого окна, его блокировка в каком-то смысле есть величайшее иммунологическое достижение, потому что тем самым перекрывается импринтинг. Поскольку раннее детство больше всего основано на восприятии родного языка, материнской культуры, всё, что было вокруг, запечатлелось навечно. Всё остальное будет запечатлено как избыточное, иное, иностранное. Представим себе прекрасную Америку с её оружием массового обольщения Голливудом – как прекрасно быть американцем! Какие там мультики, Диснейленды – как же не стать американцем! Но что-то препятствует. Препятствует то, что надо учить чужой язык (многих это останавливает). А если бы не захлопнулось "окно"? Где бы мы взяли сил для экзистенциального сопротивления? Тогда бы оружие обольщения (Голливуд) смогло бы распечатать архетип американца во всех социальных телах. Если нет даже языкового барьера, то просто нет никаких сил сопротивления. И, согласно концепции М.К. Петрова (на мой взгляд, самой глубокой концепции антропогенеза), вероятнее всего, в какой-то момент была сформирована матрица блокировки, для того чтобы наличествовали не только обладатели оружия массового обольщения, но и каждый народ, каждая культурная монада смогла бы существовать сама по себе, хранить свою культуру. Для этого очень важно сохранить раннюю блокировку импринтинга, пресечь это "окно". Благодаря этому сохраняется множественность культур. Вторичное трудное заучивание того, что могло быть усвоено так легко, даёт нам свои преимущества: преимущества усилия, понимания – то, что невозможно обрести в импринтинге. То есть сначала мы возмутимся: как же так, почему ребёнок это может, а мы нет? Но потом мы поймём, что в том "окне", на том участке конвейера это было необходимо, но если бы этот участок сохранился и дальше, то скорее всего это привело бы к гораздо большим бедам, нежели к плюсам и выигрышам, как могло бы показаться на первый взгляд.
К.П.: Итак, проясним основные моменты, касающиеся детства.
Во-первых, хотелось бы подчеркнуть важную идею относительно специфики детства в плане задатков. В романтической форме это звучит так: в детстве все талантливы. Но детство, собственно говоря, есть форма существования таланта: всякий ребёнок талантлив по определению, а всякий талант по определению ребёнок. Поэтому сохранять детство, – это сохранять талант.
Во-вторых, детство – это время, когда происходит импринтинг религиозности в широком смысле. Детство задаёт религиозный импринтинг. Это время формирования религиозности. Разумеется, сказанное относится и к этнической самоидентификации. Особенно там, где религиозность не на первом месте, но более значимо этническое начало. Спрашивают знаменитого футболиста Андрея Аршавина: "Вы религиозный человек, к какой принадлежите конфессии?" Он бесхитростно отвечает: "Я русский, и, стало быть, православный". Михаил Прохоров говорит в беседе с В. Познером: "Я атеист, так как я из атеистической семьи".
В-третьих, применительно к детству особый акцент следует сделать на непоправимости течения времени. Люди чаще всего правильно понимают, что, если в детстве не успел, всё потеряно. Отсюда и безумие мамы, заставившей Давидика читать стихи. Ведь будь ему лет на восемь больше, его бы просто не выпустили на трибуну. У ребёнка же есть шанс – успеть прокукарекать, пока "окно" не захлопнулось.
В-четвёртых, значима фундаментальная связь детства и языка. Детство – это не только органическая талантливость, но и время схватывания языка, когда язык воспринимается и усваивается как целое. По сути это единственное время, когда можно выучить язык. Поэтому полагаю, что детству дан не только piaOrjoiç, но и worjmç.
В-пятых, на фоне детства уже констеллируется фундаментальная зависть между поколениямию. Это стихия, с ней ничего нельзя сделать. (С одной стороны, Авель младше Каина, и он гибнет в этой стихии зависти, с другой, – сыновья в эдиповом комплексе бессознательно нацелены на убийство отца.)
Теперь, рассмотрев основные моменты детства, мы переходим к следующему периоду, который традиционно рассматривается как часть детства, но представляет собой качественно иное явление, – а именно периоду отрочества, или тинейджерства.
Ребёнок, или взрослый, или…
К.П.: В основание нашего рассмотрения я ставлю следующий тезис: каждый возраст является самоцелью, а вовсе не только средством для другого возраста. Любой период человеческой жизни активно "отстаивает" свою самоценность, "сопротивляясь" давлению других возрастов. Таким образом, между поколениями обнаруживаются зависть, конфликты, принуждение, встречное сопротивление и пр. Особенно ясно это видно на примере отрочества, подросткового возраста, или возраста тинейджеров.
Я благодарен Александру Куприяновичу, что он обратил моё внимание на ключевую значимость сюжета тинейджеров, так что авторство этой главы в основном принадлежит А. К. Секацкому. Подчас говоря от себя, я повторяю идеи, слова и обороты моего младшего коллеги.
В курсе лекций по "Философии возраста" мы обычно предлагаем тему "Подростки" после разговора о взрослости.
Во-первых, такая "произвольная" (не соответствующая хронологии) расстановка возрастов подчеркивает, что отрочество представляет собой наиболее сложный сюжет. Подростковый возраст насыщен двойственностью и неопределённостью, в нём есть рецидивы детства и предчувствие взрослости, моменты которой можно не разглядеть, если не ознакомиться с ними предварительно.
Во-вторых, в каждом человеке в любом возрасте таятся все возрасты в снятом или в зародышевом состоянии, а потому само строго хронологическое изложение возрастов может породить иллюзию строго линейного восхождения от детства к старости. Именно в возрастах человеческой жизни "воспоминание о будущем" оказывается типичным явлением. Но в данной монографии мы всё-таки сделали уступку линейному рассмотрению возрастов и поставили рассмотрение отрочества сразу за детством.
Возраст отрочества демонстрирует внутри себя фундаментальную интенсивность, предстающую как однократность, необратимость и, следовательно, непоправимость, которая ещё не могла быть осознана в детстве. Подросток впервые ясно чувствует, что он ответственен за свою судьбу, которая зависит от его решений, от его решимости, от его поступков. История его жизни представляется ему как череда кайросов, т. е. подходящих моментов. Кайрос есть такое "счастливое мгновение", когда возможна удача, которую, увы, можно упустить. Но возможна и неудача, причем такое упущение невосполнимо.
А. С.: Что касается подростков, речь должна идти о других стратегиях предъявленности к проживанию. И именно это вызывает ужас у педагогов. Но мы будем руководствоваться не моралистическими принципами, а принципом неизымаемости каких-то веще́й из всего экзистенциального конвейера, поскольку этот конвейер напоминает горнолыжный спуск, где необходимо отметиться у определенных флажков. Вот, например, классическая инициация может исчезнуть в социуме. Но элемент квазиинициации, элемент учреждения социальности заново (например, в референтных группах) не может быть недооценен, ведь он также нацелен на производство человеческого в человеке.
Валерия Гай Германика сняла фильм "Девочки" о московских школьницах четырнадцати-пятнадцати лет. Похоже, что съёмки проводились с помощью "вживленного" наблюдения: девочки постепенно забывают о камере, а сам фильм начинается с момента, когда она исчезла из вида. Это кино трудно с чем-либо сравнить по степени откровенности. Все эти красивые девочки на первый взгляд мамины дочки – пока они не собираются в подъезде и не пробуют распить бутылку и покурить план. И они ведут свой экзистенциальный спор – спор о сущем, ради которого можно перерезать себе вены, дойти до края. Ведь в четырнадцать лет проиграть спор о сущем означает полную катастрофу. Затем, лет в семнадцать это нелепое, чрезвычайно уязвимое существо само отомрет, но оно может непоправимо отмереть вместе с телом. И очень важно этого не допустить. Каков же этот спор о сущем? Одна девочка предъявляет обвинение другой: "Ты украла мой стиль". Это страшное обвинение. Вторая начинает оправдываться, что она ничего такого и не думала… Дело доходит чуть ли не до кровавой разборки, и мы понимаем, что здесь-то и "присутствует" Гамлет. Вопрос, кто украл чей стиль, в четырнадцать лет страшно важен. Потом, может быть, он сменится другим страшно важным вопросом, а может быть, и не сменится. В действительности первичная идентификация, которая происходит на этих площадках, важна почти на уровне структурной антропологии К. Леви-Стросса, потому что она предполагает резкое размежевание: я принадлежу к племени (к субкультуре) гламура, а ты девушка эмо. И если ты этот выбор осуществила, ты, соответственно, принимаешь на себя все аксессуары, все связанные с этим необходимости. В восемнадцать лет над этим можно посмеяться, но в четырнадцать не стоит, тут все до полной гибели всерьёз. Сумел доказать свое право на стиль – состоялся, не сумел – пропустил эту экзистенциальную площадку и, может быть, потом ты её никогда не компенсируешь.
И ещё: почему тинейджеры получили эстетическое всевластие, почему современная эстетика вся сплошь тинейджерская? В значительной мере благодаря тому что только для них это по-настоящему серьезно. Их первичная самоидентификация остается архетипом современного искусства, ибо речь идёт не о завитках стиля, а о полной гибели всерьёз, об экзистенциальных предъявлениях, которые нельзя игнорировать. Именно на этой стадии в структурной антропологии возникают бинарные оппозиции, как это описывает К. Леви-Стросс. Сегодня такое можно наблюдать где-нибудь в подъезде, если удастся так организовать съёмку, как это удалось Гай Германике. Другой её фильм называется "Все умрут, а я останусь". Это уже игровое кино, оно не имеет той первозданности первой короткометражки.
К.П.: Итак, со словом "инициация" мы перешли к подросткам. В антропологическом плане инициация – это некий знак, размежёвывающий детей и подростков. Для подростков инициация составляет основную проблему. В упомянутом фильме она рассматривается в эстетической плоскости. Но инициация – это также и кровь. Какой вопрос ставит инициация? О том, что есть вещи, которые важнее выживания. Ребёнок живёт в золотом веке, в раю, в мире изобилия (даже если ему чего-то и не хватает). Через инициацию мир изобилия заканчивается. Эстетическое размежевание выходит на первый план, поскольку в условиях современной городской культуры обнаруживается некий момент секуляризации и деполитизации. Он, разумеется, преходящ, и далекий гул новых социальных ураганов уже раздаётся, но пока – штиль мирной жизни, секуляризации и деполитизации. Таким образом, в этот период три момента – инициация, стиль и кровь – переводят нас в мир подростков.
Страх, сопровождающий любой возраст, у подростков принимает особую форму. Это страх быть "не таким, как все", страх по поводу мнимых уродств. Мальчики и девочки, став взрослее, стремятся быть похожими на свои идеалы. Они подчас принимают свою внешность за "нестандартную", а значит, за некрасивую. Этот страх навязчив и приносит серьёзные страдания. При этом подросток, как правило, скрывает опасения по поводу своей внешности от близких и друзей, не хочет (или даже не может) обсуждать эту проблему.
Тинейджер перестаёт выходить из дома, начинает прятать своё лицо или другую несовершенную, по его мнению, часть тела. Этот страх может настолько сильно завладеть подростком, что любые другие жизненные интересы (учёба, развлечения и т. п.) отходят на второй план.
С точки зрения движения по возрастам отрочество – это время инициации, а с точки зрения внутреннего переживания это время ресентимента. В возрастном плане существенны три черты ресентимента: обида, зависть, вина. Ресентимент можно также интерпретировать в терминах невроза, более или менее ясно выраженного у подростка. Ресентимент является неотъемлемым компонентом всего этого периода жизни и завершается в остром переживании чувства вины. Определенным образом артикулированная вина уже характеризует становящуюся юность. Ресентимент подростка предстает как аутентичное выражение культуры сентиментальности вообще.
А. С: Теме тинейджеров очень подходит заглавие, которое раньше любили авторы научно-популярных книг, – "знакомые незнакомцы". Подростки, которые от нас никуда не удалены (а когда-то мы ими были сами), представляют собой не просто "вещь-в-себе", но (требуется ввести новую категорию) "вещь-вне-себя", что есть некая абсолютная неуспокоенность, несвязанность. Дальше остается лишь цепляться к педагогическим конвенциям (или педагогическим иллюзиям), предполагающим, что подросток – это нечто внешне незаметно проявляющееся, требующее особых усилий при воспитании, но в то же время нечто сохраняющее основополагающую преемственность между предшествующим периодом детства и последующим периодом взрослости. Но если мы придерживаемся идеи экзистенциального конвейера, производящего "сборку" существ, а затем этих существ развоплощающего и дающего импульс развоплощения, импульс смерти для сменяющих друг друга существ с тем же именем, которое одновременно есть наше имя, то в отношении подростков особо ярко виден момент сложного метаболизма, рецепции, самого тинейджера. Эта сложность имеет два аспекта. Первый – иммунологический, его можно сопоставить со знаменитым тезисом 3. Фрейда о том, что размножение "бессмертной протоплазмы" возможно лишь в случае, когда продукты распада, продукты метаболизма, своевременно удаляются из среды, так что не происходит интоксикации продуктами собственной жизнедеятельности. В отношении предшествующих существ, возникающих в этом конвейере (младенца, ребёнка), все обстоит более или менее просто, там психологический и экзистенциональный материал в основном используется для следующих прижизненных аватар, стадий метемпсихоза. Хотя всё равно бывает интоксикация недоигранным детством – те самые моменты, иногда прекраснейшие, но чаще всего печальные, свидетельствующие о том, что не все продукты метаболизма удалены из экзистенциальной рецепции, из дальнейшей прерывистой сборки субъекта. Но в отношении подростков этот вопрос стоит наиболее радикально. Мы видим, что его так или иначе решают все культуры. Если же не решают, то жесточайшим образом за это расплачиваются.
Что предшествовало инициации в традиционных обществах? Готовность к посвящению всегда предполагала короткий период изоляции. Подростки иногда на полгода (но, как правило, на более короткий период) выводились из социума в лес, иногда на остров (это практиковалось, например, у меланезийцев). В удалении от общества все процессы брожения, внутренней враждебности (античеловечности) предоставляются самим себе, для того чтобы они "перегрелись", отбушевали, причем желательно, чтобы это происходило в ускоренном режиме в безопасном месте. По сути уединённые отстойники инициации – это полигоны. Как саперы увозят мины, чтобы их взрывать в специальном месте, так же увозят и подростков, чтобы их обезвредить. И это приносит социуму минимальный вред именно потому, что их чужеродность, инопланетность там не бросается в глаза.
Но когда такие практики отсутствуют – как в сегодняшнем мире – мы нередко видим такую картину. Где-нибудь у метро или у клуба стоят симпатичные картинные панки. Мимо проходит бабушка или мать (отец) семейства. Интересен их взгляд: они смотрят на подростков не просто как на инопланетян, но как на существа, обладающие чужой сущностью. Когда та же бабушка прогуливается по зоопарку, она видит: вот олень, вот лев – замечательный лев, почти такой же человек, как и я. Тем более это относится к оленю и обезьянкам.
Но подростки не таковы, их сущность куда более чужеродна. И здесь дело не во внешности, а как раз в самой сути. Толпа подростков (именно толпа, тусовка) ощущается как особое отдельное существо, несущее в себе немотивированную агрессию, причём агрессию неканализованную. Её чувствует любой человек на уровне интуиции. Это злобное существо, особенно в случае многолюдности.
Есть люди, способные быть укротителями этого злобного существа, условно говоря, педагоги Макаренки. Но до конца, как правило, это существо не поддается укрощению, поэтому их и вывозят в специальные полигоны, отстойники для инициации, где путём жесточайших физических травм преобразуют этот материал в более пригодный для цивилизации вариант. Если этого не делать, то эти существа, предоставленные самим себе, ведут свой инопланетный образ жизни, безусловно, поддающийся изучению, наблюдению, но остающийся крайне загадочным.