Подростки так же воспринимают остальные возрастные категории – они их не понимают и понимать не хотят. И основополагающее ощущение тинейджерского бытия – это экстенсивное страдание. Экстенсивное – то есть неспасаемое, непросветляемое. Есть страдания интенсивные – они могут быть гораздо сильнее, но им легко придать смысл, они образуют траекторию спасения, они, безусловно, спасаемы свыше. А экстенсивные страдания, которым подвержены эти существа, совершенно бессмысленны – некуда себя деть, непонятно, что делать завтра; эти страдания чреваты размытым автотравматизмом, когда плохо всё. Знаменитое изречение Бертрана Рассела: "Больше всего я ненавижу всех", – весьма подходит для этой возрастной категории.
Тут применена своеобразная диалектика: понятно, что больше всего человек ненавидит всех, а потом идут, возможно, некоторые исключения. Но эти исключения ситуативные, так как, если он опознает своего, возникает протосоциальный механизм притяжения, одновременно снабженный моментами аннигиляции, автотравматизма, постоянными приколами, провокациями. Таково их жуткое, неуспокоенное бытие. В результате приходится удивляться: а ведь прошли же мы это минное поле (и большинство людей все-таки его благополучно минует). Каким образом? Загадка, чудо, чудо очеловечивания.
Тут, несомненно, наиболее опасный участок экзистенциального конвейера, требующий отработанной техники безопасности. Промежуточные продукты метаболизма большинством культур изымаются и либо быстро и интенсивно перерабатываются в контейнерах, либо иногда предоставляются самим себе. Во втором случае мы имеем дело с уникальной ситуацией производства тех пассионарных элементов, о которых говорил Лев Гумилёв, или радикалов разного рода: они навеки приговорены к "нечётному" состоянию сознания и бытия. То есть после "куколки" тинейджера не появляется юноша или девушка следующей степени сборки. В данном контексте возможно рассмотреть, например, тему викингов: они ведь, в сущности, изгнанники, те младшие братья, для которых не было предусмотрено способов социализации, и, предоставленные самим себе, они образовывали воинскую когорту, отличающуюся безрассудством, яростью. И можно провести определенные параллели между викингами как обитателями "виков" (древних скандинавских военизированных поселений) и некоторыми неблагополучными подростками – "генералами песчаных карьеров", которые, хотя и не с той интенсивностью, но являются погружёнными в свой собственный контейнер опасными существами. Если опять же следовать Л.Н. Гумилеву, пресловутые бастарды Средневековья представляли собой пассионарный элемент всего европейского рыцарства, это рыцари, лишённые наследства, младшие братья (наследство получает только старший сын), рыцари, остающиеся вечными подростками. Для них закрыт дальнейший путь именно потому, что они остаются подвешенными в непросветляемом экстенсивном страдании – в культивируемой ярости, – вечной неустойчивости. Поэтому они напоминают, так сказать, гранату с выдернутой чекой. Они способны в зависимости от ситуации на подвиги, но всё зависит как раз от правильной инициации в самом широком смысле слова: либо потенциал подростков удаётся канализовать, направить на завоевание устойчивых социальных высот, на крестовые походы, на преобразование в воинов ярости (как у тюркских народов) – в таких случаях взрывная волна получает направление; либо ненаправленная взрывная волна со всеми вытекающими последствиями.
Соответственно, мы видим два типа решения проблемы, как справиться с "инопланетянами". Первый способ – быстрая их переработка в контейнерах (в местах инициации) под высоким давлением, можно сказать, в ситуации управляемого ядерного взрыва. Второй способ – их дистанцирование за пределы устойчивого социума, где они впоследствии сбиваются в стаи или войска, в когорты ярости. Наконец, третий способ, который выбрала современность (и это не осталось безнаказанным), – это попытка оставить их здесь. И делать вид, что мы ничего не замечаем, что они вовсе не "инопланетяне", что они гораздо человечнее оленей и домашних кошек, хотя ясно, что это не так. К сожалению, именно такой способ избирается где-то после эпохи Просвещёния с разной степенью успешности – неуспешности. Этот выбор имеет множественные последствия, одним из которых является уже третья в истории антропогенеза неотеническая революция, в значительной степени обусловленная отказом от двух классических способов утилизации этих чрезвычайно опасных продуктов промежуточного метаболизма.
Нельзя прожить жизнь, не прожив определенного возраста, но при этом набор возрастов, их сравнительное соотношение, даже их порядок и последовательность суть гибкие инструменты как в социальном плане, так и в экзистенциальном измерении.
Операция с возрастными границами – это один из важнейших социальных регуляторов, его зримым проявлением служит, в частности, мода. Если удлинение детства является общей чертой человечества как вида, то большинство других хроноопераций замаскированы. Особо важная роль принадлежит искусственному времени синтетических возрастов, среди которых в первую очередь можно выделить группу "школьники и студенты". Все уверены, что студенты необходимы, чтобы стать специалистами и заменять выбывающих специалистов – и мало кто догадывается, что в действительности означает стремительный рост студенчества.
Когда хронопоэзис (временение времени) достигает стадии возраста, он действительно становится разветвленным и содержательным подобно гегелевскому понятию: "темпоральность сущего обогащается и уплотняется".
Время перестает быть простым захватом регулярностей, в нем появляется ряд инверсий и субверсий, возможных лишь на такой развитой стадии, как возраст: так, неотения оказывается пороговым эффектом, знаменующим обретение возрастных возможностей хронопоэзиса, именно простейшая определенность возраста позволяет сохранять моменты тождественности в неотенической революции. Не будь возраста, возможности постареть и измениться с возрастом, человеческие биографии были бы намного короче, а людей, или, можно сказать, "простых смертных", было бы намного больше. Ведь без презумпции возраста вопрос "это другие или те же самые?" по отношению к встречаемым людям, даже когда-то знакомым, но давно не виденным, решался бы как-то иначе – а так мы вынуждены как бы естественным порядком следовать реакции Джона, персонажа известного ковбойского анекдота и как бы говорить, вернее, подразумевать: "Привет, Билл, ты совсем не изменился…". Не будь такой реальности времени, как возраст, свидетельства о рождении и смерти пришлось бы выдавать гораздо чаще.
Но возраст – это ещё и суммарное взвешенное состояние социума, в нём очень велика роль трансперсональной составляющей. Возраст похож на директиву, спускаемую сверху: её можно саботировать, но саму форму подачи не изменить, такое не под силу индивидууму, хотя коллективный вердикт социума часто меняется. Возрастные рамки – это живые перепонки, но они тасуются и переставляются в ходе флуктуаций и, как правило, даются индивидууму a priori. Геронтократия, власть старейшин, может иметь политическое или какое-нибудь иное институциональное выражение, но эти институализации в действительности являются следствиями некой подвижки, операции внутри большого хронопоэзиса. Акцентирование старости, юности или произвольного возрастного "окна" означает увеличение их "вместимости", то есть внутреннее перераспределение хроноизмещёния.
Перераспределение возрастов внутри социума – это определенная историческая данность, константа той или иной современности. Определенная раскладка возрастов относится как раз к известной формуле: "времена не выбирают, в них живут и умирают" (Александр Кушнер); наряду с дисциплиной линейного времени возрастные флуктуации социума представляют часть того пресса, что "формирует" личность, например превращают мудрого старца в дряхлого, беспомощного старикашку. Бывают времена, когда на гребне волны возносятся и предъявляются к акцентированному проживанию те возрасты, которые в норме являются репрессированными: тогда, например, отсвет подростковости падает и на соседние возрасты и как бы захватывает их.
К.П.: Итак, перед нами ключевая единица времени, экзистенциально данная изнутри, именуемая подростком. Я бы хотел обратить внимание на философский (метафизический) смысл тинейджера. Тинейджер – это не просто психологическая или педагогическая проблема, это проблема метафизическая. Это столь же ключевая структура, как и структура перестройки в обществе. Мы говорили о том, что подросток – это инициация. Если же иметь в виду общество в целом, то инициация для общества – это революция. Весьма существенна глубинная внутренняя связь подростка (или человека, "застрявшего" на подростковом возрасте) и революции. В этом загадка и русской истории: вспомним шестнадцатилетнего Аркадия Гайдара, командующего полком.
Отрок, подросток, тинейджер – это возраст процессов и эксцессов выработки форм сопротивления давлению взрослых. Становление подростка, выход из детства отмечается ослаблением действия импринтинга. Вот я, подросток. Положим, учусь в пятом классе, мне двенадцать лет. "Окно" импринтинга, если ещё и не закрылось полностью, то постепенно закрывается. И я вдруг становлюсь "тупым". Эта особая "тупость" в известном смысле рациональна, потому что спасает мою самость, не позволяя мне и дальше, как в детстве, быть в русле старших, родителей и учителей.
Подросток начинает формировать новые эмоциональные отношения с миром, он становится открыт новым эмоциям, которые были неведомы ребенку. Здесь приобретают чрезвычайную ценность такие переживания, как смелость, удаль, дерзость, удача, отвага, подлость, трусость, унижение, риск и т. д. Причём подчеркнём, что все эти переживания, которые осмысливаются на уровне сознания подростка как элементарные концепты – такие как, скажем, риск и удача, – не постигаются и не вырабатываются рационально, хотя и обретают элементарную рациональную форму в процессах рационализации. Приведём пример подростковой рискованной игры "Собачий кайф": подросток залезает в петлю, чтобы в течение нескольких секунд ощутить кайф от асфиксии. Хорошо, если рядом есть, кому помочь вовремя освободиться из петли. Иногда эта опасная игра заканчивается летальным исходом.
Инициация в этом плане оказывается сутью подросткового возраста. Ребёнок неистово хотел, чтобы его просто любили. Но подростку этого недостаточно, он стремится к самостоянию, к независимости. Он готов пойти на "героические жесты" грубости, нелогичности, необъяснимости, парадоксальности исключительно для того, чтобы отстоять свою самость. Подросток предчувствуется уже в детских капризах, он не полностью изживается и во взрослом возрасте. Нередко и неожиданно подросток обнаруживается в поведении взрослого как некий рецидив: взрослый "ни с того ни с сего" начинает действовать непредсказуемо, нелогично, непонятно для окружающих. Такого рода "подростковые" всплески мы встречаем в самых разных эпохах. "Новые левые" в 60-е гг. XX в. говорили о "большом отказе", когда человек оставляет насиженное место, бросает семью, детей, забывает своих друзей, расстаётся с привычной и хорошо оплачиваемой работой, чтобы всё начать заново. Или, например, подросток "оживал" в И.-В. Гёте, когда он без всяких видимых причин убегал от женщин, которые любили его.
Таким образом, подростковость – это время инициаций, начала испытаний, где осуществляется генезис индивидуальной воли. Дистанцирование с родителями осуществляется за счет опоры на компанию ("стаю") сверстников. Чаще всего сложные отношения возникают между двумя полюсами влияния – влиянием родителей и влиянием компании. Подчас, особенно когда формирование собственной воли по тем или иным причинам отстаёт, подросток оказывается беззащитным перед диктатом окружающей среды. В ходе развития соперничества за подростка между родителями с одной стороны и компанией сверстников, – с другой подросток лавирует между ними и впервые получает возможность проявить свою суверенность. Подростку также впервые открывается радость вещи и соперничество за вещи, скажем, права авторства за стиль поведения и сопутствующий ему стиль веще́й.
Итак, наше рассмотрение определяется параллелью "подросток-инициация-революция". Также тут присутствует экзистенциальная тема, более существенная для девушек, – тема "гадкого утенка". Подросток – это трудное время "гадкого утенка", непропорционального развития, жестоких игр. Экзистенциальная сторона подростка нередко проявляется как внутреннее тотальное переживание комплекса неполноценности. В целом подростковый возраст можно определить как время вырабатывания культуры отрицания.
Почему мы используем именно эту метафизическую категорию? Потому что именно в подростковом возрасте до человека доходит одна простая мысль: бытие бессмысленно. Он оказывается перед этой в сущности неразрешимой проблемой – а взрослые, к которым он обращается, отделываются пустыми фразами. Они не могут конкретно сказать, в чём смысл бытия. И подросток понимает, что эту проблему он может и должен решить только сам. В значительной степени такое понимание связано с отрицанием. Встроенная в отрицание фрустрация открывает дорогу к пониманию самой идеи воинственности (ведь идея воинственности абсолютно необъяснима в рациональных координатах, как и идея войны). Какие-то варианты понимания (не объяснения!) возможно осмыслить только через призму отрицания – характеристическую призму подростка.
Некоторые подростковые отличия могут способствовать объяснению духовных и общественных движений, особенно нигилизма. Перед нами интереснейшее явление, достойное философского удивления: "сродность", с одной стороны, эмоциональных и интеллектуальных особенностей определенного возраста, и социокультурного движения, в котором участвуют не только подростки и даже не только молодежь – с другой. Формирование нигилизма как протестного сознания, в разные эпохи обнаруживающегося в различных формах, может быть интерпретировано через преобразование детской обиды, "слезинки ребёнка", в подростковый ресентимент.
Нигилизм обычно понимается сегодня как универсалия неклассической европейской культуры – последовательная антирационалистическая философская концепция, мироощущение и поведенческий принцип, акцентированные на отрицании базовых оснований социокультурного бытия.
Остановимся на одной наиболее близкой нам форме нигилизма и проследим некоторые её связи с типичным подростковым нигилизмом. Речь идёт о социокультурном нигилизме, который в качестве особого термина ввёл в употребление Ф.Г. Якоби в своем послании к И. Г. Фихте (1799). Концепт нигилизма стал модным среди философов и мыслящих людей Европы после мучительного процесса осмысления того, что же, собственно, случилось в эпоху Великой французской революции, особенно в связи с её ярко выраженным богоборчеством. "Подростковые модели" поведения людей в эпоху Французской революции были очевидны для всякого рефлектирующего человека XIX столетия.
Существенный вклад в понимание нигилизма внес роман И. С. Тургенева "Отцы и дети" (1862) – именно у Тургенева заимствовал слово "нигилизм" Ф. Ницше. Для немецкого философа нигилизм – это переоценка всех высших ценностей, т. е. именно тех, которые наполняют смыслом действия и стремления людей, но в значительной степени он маркирует внутреннюю потребность в вере. Эта же внутренняя противоречивость характеризует и нигилизм подростка: он с пафосом и неистовой убежденностью доказывает ложность всякого пафоса и всяких убеждений. Ф. Ницше рассматривает нигилизм как философскую концепцию, которая через "Нет" преследует цель обоснования жизнеутверждающих принципов, обозначения нового пути к "да". Этот же смысл имеет и нигилизм подростка: пытаясь додумать до конца идею "нет", подросток стремится к новому "да". В такого рода позитивной направленности подросткового нигилизма и состоит его жизнеутверждающее начало, несмотря на кажущиеся подчас жуткими формы отрицания (взять, к примеру, "черный юмор", так любимый подростками).
Что же касается социокультурного движения нигилизма, то, по замечанию Ф. Ницше, осознавая то, что внешнего целеполагания нет, как и нет внешнего для человека мирового порядка, человек отказывается от попыток осмысления чего-либо, лежащего вне пределов посюсторонней субстанции бытия. Примерно по такому направлению течёт и мысль подростка. Возникает соблазн – как у нигилистов, так и у подростков – измыслить "в качестве истинного мира новый мир, потусторонний нашему", в сравнении с которым наш мир полностью обесценивается. Пристрастие подростков к фэнтези, к научной и ненаучной фантастике может быть объяснено как раз склонностью к уходу в этот иной мир.
Ф. Ницше говорит, что подлинный нигилизм начинается тогда, когда человек осознаёт то, что и этот якобы "подлинно-истинный" мир не более чем творение рук человеческих, компенсация неосуществленных желаний. Любая картина мира утрачивает смысл, а сам этот мир полагается единственно данным, хотя и бесструктурным, бесцельным и лишенным ценности. Согласно Ф. Ницше, именно состояние ума как нуждающегося в цели должно быть преодолено. Таким образом, нигилизм, по Ф. Ницше, предполагает картину мира, предельно лишенную иллюзий; картину мира, радикально враждебного всевозможным человеческим устремлениям; картину мира, лишенного всякого – в том числе и морального – порядка. Жиль Делез, интерпретируя Ф. Ницше, утверждает, что в итоге возникает человек озлобленный, человек больной; болезнь эта и называется "нигилизм". Излагая ход мыслей Ф. Ницше, Ж. Делёз отмечает: последний человек, "уничтожив все, что не есть он сам", заняв "место Бога", оказался отвергнут всеми и всем. Этот человек должен быть уничтожен: "настал момент перехода от ничто воли (болезнь нигилизма) к воле к ничто, от нигилизма незавершенного, болезненного и пассивного к активному нигилизму".
Идейное течение нигилизма, одно из направлений которого мы здесь коротко характеризовали, пытается "додумать" до конца те переживания, настроения, полумысли, получувства, которые бродят в сознании подростка и которые чаще всего до конца им не додумываются. Охранительный механизм, который может быть назван "похвала непоследовательности", подобен прививке от опасной болезни: переболев нигилизмом в подростковом возрасте, человек обретает иммунитет к крайнему нигилистическому тезису: "Нет всему!".
Определим технологии общества, его возможные действия по отношению к подросткам. К предложенным определениям я бы добавил ещё один пункт, предполагающий другой план рассмотрения: подросток – это коллективное тело. Однако есть подростки, которым повезло, или которые обладают достаточной силой характера, для того чтобы не раствориться в коллективном теле. И способ избывания подросткового возраста – это уединение. Таким способом тоже можно пройти это "минное поле", хотя так можно и подорваться на нём. Именно из таких подростков и возникают рефлексирующие люди (более возвышенно – мыслители) – люди, способные относиться к миру мыслящим образом. (Г. Гегель называл именно "мыслящее рассмотрение предметов" философией.)