При этом автор, учитывая многозначность (асемантичность) графического метаоператора, может облегчать задачу читателя своеобразной "специализацией" графических выделений. В том же романе А. Солженицына используются и другие виды графических средств. Так, курсивом выделяются слова "языка ГУЛага" (1), а кавычками, как правило, – слова, которые используются в специфическом, непервичном или устаревшем значении (2), не связанном, однако, непосредственно с языком ГУЛага:
(1) "Был бы человек – а дело создадим!" – это многие из них так шутили, это была их пословица; (2) Кого сажают в "золотом" потоке? Всех, кто когда-то, 15 лет назад, имел "дело", торговал, зарабатывал ремеслом.
Начертание прописными буквами в этом романе используется, как правило, для интонационного выделения:
Этот пункт давал возможность осудить ЛЮБОГО гражданина, бывшего под оккупацией, прибил ли он каблук немецкому военнослужащему, продал ли пучок редиски, или гражданку, повысившую боевой дух оккупанта тем, что танцевала с ним и провела ночь. Не всякий БЫЛ осуждён по этому пункту (из-за обилия оккупированных), но МОГ быть осуждён всякий.
Метапоказателем является и знак ударения. Поскольку традиционно в русской письменной речи ударение не обозначается, то факт его использования выглядит отмеченным:
<…> отец, взявши сына, выехал с ним на тележке, которую потащила мухортая пегая лошадка, известная у лошадиных барышников под именем сороки (Н. Гоголь. Мёртвые души); Дорогой Иванов скромно мечтал о какой-нибудь должности на железной дороге или в конторе, о чистенькой комнатке, о женитьбе (В. Гиляровский. Потерявший почву).
Постановку ударения читатель оценивает как импликацию: 'В данном слове можно ошибиться в ударении. Обратите внимание!' или 'Не спутайте: это именно такое слово, а не его омограф'.
К собственно метаоператорам относится и ряд знаков пунктуации. Так, многоточие, которое отмечает перебивы, замедление речи, регулярно используется как показатель заминки при выборе говорящим нужного обозначения из ряда синонимов (1), при подборе эвфемизма (2) или как обозначение "интригующей" паузы (3), которая может интерпретироваться как импликация 'А сейчас будет сказано то, что вас удивит'.
(1) "Как же скоро ты забыл фамилию своих бывших… помещиков!" – подумала княгиня. Слово "господ" княгиня не смела подумать: фигура бывшего крепостного была слишком внушительна) (А. Чехов. Цветы запоздалые); (2) – Но у кого же вы их… присвоили? / – Вы хотели сказать: "украли"? Говорите теперь слова прямо (Ф. Достоевский. Братья Карамазовы); (3) Расстреливали те три морфиниста-хлыща, начальник Охраны Дегтярев и… начальник Культурно-Воспитательной Части Успенский. (Сочетание это удивительно лишь поверхностному взгляду. Этот Успенский имел биографию что называется типическую, то есть не самую распространенную, но сгущающую суть эпохи <…>) (А. Солженицын. Архипелаг ГУЛаг).
Как видно из приведенных примеров, причина паузы может комментироваться повествователем или становиться ясной из последующего контекста. Но при отсутствии комментария многоточие становится единственным метапоказателем:
– Нигилист, – проговорил Николай Петрович. – Это от латинского nihil, ничего, сколько я могу судить; стало быть, это слово означает человека, который… который ничего не признает? (И. Тургенев. Отцы и дети).
Эксперименты с пунктуацией прямо интерпретируются в современных исследованиях как метапоказатель [Сидорова, Стрельникова, Шувалова 2009: 447; Мечковская 2009: 485]. В работах, посвященных использованию пунктуации как средства художественной выразительности [Чернышев 1970; Иванчикова 1979; Орехова 1993; Дзякович 1995; Жильцова 1996; Ковтунова 1996 и др.], как правило, обсуждается вопрос о том, что автор хотел выразить при помощи нестандартного использования знаков препинания, то есть исследователями признается факт осмысления семантических возможностей пунктуации авторами художественных текстов.
В основе нестандартного использования знаков препинания лежит осмысление их семантического потенциала. Из средства интонационной разметки и грамматического членения знак препинания превращается в сознании носителя в своеобразный иероглиф (подобно смайлику) и, обладая неким значением, ведет себя как всякая единица, обладающая значением: выявляет специфику своего значения на фоне своеобразной парадигмы (1), создает ряд повторений, "умножая" свою семантику (2), актуализируется в виде самостоятельного сообщения (3) и т. п.:
(1) На четыре времени года раскладывается человеческая жизнь. Весна!!! Лето. Осень… Зима? (Т. Толстая. Милая Шура); (2) <…> хоть в воду, хоть к черту, лишь бы не вставать на голову, лишь бы не понимать, что в голове окончательно спутаны мозги, бред, ерунда, а желудок, кишечник, – желудок лезет в горло, в рот – – и тогда все равно, безразлично, нету качки, – единственная реальность – море, – бред, ерунда – …нет, с Петром I надо мириться (Б. Пильняк. Заволочье); (3) <…> землемер (!) Саунин получил 15 лет за… падеж скота (!) в районе и плохие урожаи (!) <…> (А. Солженицын. Архипелаг ГУЛаг).
В качестве косвенных метапоказателей выступают различные единицы и конструкции, для которых метаязыковая функция не является первичной. Косвенные сигналы, в свою очередь, разделим на две группы по наличию / отсутствию материально выраженных средств рефлексии. Косвенные сигналы, обладающие регулярной материальной формой, назовем аналогами метаоператоров, а сигналы, не имеющие материального выражения, – нулевыми метаоператорами.
II. Аналоги метаоператоров. Под аналогами метаоператоров мы понимаем такие языковые средства оформления рефлексива, для которых метаязыковая функция не является первичной (в отличие от метаязыковых терминов), но которые "приспособлены" для её выполнения. В качестве аналогов метаоператоров выступают а) некоторые синтаксические конструкции, б) отдельные лексические средства, в) нестандартная графика и орфография.
Прежде всего, к аналогам метаоператоров отнесем конструкции, устанавливающие семантическое тождество языковых выражений [Арутюнова 2005: 300–325]: биноминативные (1), биинфинитивные (Inf сор Inf) (2) и инфинитивно-номинативные (Inf – N1) (3), – предложения, в которых подлежащее является объектом метаязыковой характеристики, а предикат эту характеристику (как правило, толкование) выражает:
(1) "Акварель" – это хорошая девка (N1), так я соображаю, а "бордюр" - вовсе даже наоборот, это не что иное, как гулящая баба <… >(М. Шолохов. Поднятая целина); (2) – Тогда мы берём вас правщиком, – сказал Август. Быть правщиком значило приводить в годный для печати вид поступающие в редакцию малограмотные и страшно длинные письма рабочих-железнодорожников (В. Катаев. Алмазный мой венец); (3) <…> "антресоли" крутить – это и есть самая твоя любовь, Агафон, на какой ты умом малость тронулся <…>(М. Шолохов. Поднятая целина).
К аналогам метаоператоров отнесем также а) пояснительные конструкции в составе простого предложения (1), бессоюзные сложные предложения с пояснительными отношениями (2) и б) вставки (3):
(1) Отец показал мне деревянный ларь, то есть ящик, широкий вверху и узенький книзу, как я увидал после, в который насыпают хлебные зерна (С. Аксаков. Детские годы Багрова-внука…); (2) У этого, впрочем, гэбушная основа была сильно затемнена явной принадлежностью к так называемым нынешним "структурам": бобрик волос, темные очки, "треник" из шелка-сырца и поверх здоровенная кожаная куртка, все вместе – униформа дельцов из малых и средних бизнесов (В. Аксёнов. Негатив положительного героя); (3) То, что произошло в этот вечер, оказалось потрясающим воображение событием, фантастическим по своей наглядности и – пусть это слово прозвучит - трагедийности… (А. Азольский. Диверсант).
Метапоказатели могут существовать и на сверхфразовом уровне, когда "метаязыковые значения" реализуются как межфразовые связи в тексте. К этому ряду аналогов отнесем межфразовые "сцепки", вопросно-ответные единства и диалогическую цитацию.
Межфразовые "сцепки" представляют собой пары предложений, в первом из которых используется единица или упоминается факт языка / речи, а во втором содержится комментарий по поводу их значения или употребления (предложения связаны пояснительно-распространительными отношениями). Ср.:
<…> наконец единогласно все решили, что видно такова была судьба Марьи Гавриловны, что суженого конем не объедешь, что бедность не порок, что жить не с богатством, а с человеком, и тому подобное. Нравственные поговорки бывают удивительно полезны в тех случаях, когда мы от себя мало что можем выдумать себе в оправдание<…> (А. Пушкин. Метель); Он у нас сейчас первым топхэндом работает. Это главный помощник у старшого, кто за гурт отвечает (Б. Акунин. Долина мечты).
В приведенных примерах формальными показателями межфразовых связей служат обобщающий метаязыковой термин (нравственные поговорки) и указательный элемент (это); в других контекстах метаязыковая информация носит характер "выводного" знания и реконструируется читателем. Ср.:
– У нас журнал нового типа, – стала рассказывать Алтын. <…> наш шеф-редактор взял на вооружение принцип Генри Форда – каждый занимает на конвейере свое место. Скаут - это специалист по сбору и проверке информации.Райтер – мастер концепции и стиля.Есть хедлайнер - он отвечает только за заголовки.Есть "болван" – то есть натуральный болван, образование – заочный техникум физкультуры, ему платят зарплату, чтоб он весь номер прочитывал и показывал, если где не врубается.Эти места переписывает адаптер, есть у нас и такая ставка (Б. Акунин. Алтын-Толобас).
В этом тексте очевидными метапоказателями выступают биноминативные предложения (1 и 2), бессоюзные сложные предложения с пояснительными отношениями между частями (3 и 4). "Сцепка" 4-го и 5-го предложений в сопоставлении с конструкциями аналогичной семантики, но другого синтаксического оформления, на фоне общей коммуникативной направленности текста (толкование специальных обозначений) также воспринимается как фрагмент, несущий метаязыковую информацию: (…если где не врубается. Эти места переписывает адаптер, есть у нас и такая ставка. Читатель при восприятии формулирует эту информацию следующим образом: 'Адаптер – это тот, кто переписывает тексты, непонятные читателю'.
В качестве метапоказателя мы рассматриваем вопросно-ответные единства – конструкции типа Что такое N? – N это… Вопрос, стимулирующий метаязыковую рефлексию, и ответ могут принадлежать репликам разных лиц – собеседников в диалоге (1), но может использоваться и в монологической речи (2):
(1) – Не иначе как тридцаточка идет, – сказал повар. / – Что за тридцаточка? – спросил Чехардин. / – Суховей, – пояснил Скворцов. <…> / – А почему так называется? – спросила Лида. / – Примета такая. Дует он и дует, и три дня, и три ночи, а как подует три дня и три ночи, то будет надвое: или перестанет, или будет дуть ещё месяц, а в месяце тридцать дней, вот и называют тридцаточка (И. Грекова. На испытаниях); (2) Мне объявили, что я должен прожить тут еще три дни, ибо "оказия" из Екатеринограда еще не пришла и, следовательно, отправиться обратно не может. <…>А вы, может быть, не знаете, что такое "оказия"? Это прикрытие, состоящее из полроты пехоты и пушки, с которым ходят обозы через Кабарду из Владыкавказа в Екатериноград (М. Лермонтов. Максим Максимыч).
Вопрос в монологической речи носит характер риторического и принадлежит тому же лицу, которое формулирует ответ. Такой вопрос в тексте выполняет, с одной стороны, функцию акцентирования (выделяет метаязыковой комментарий в тексте, привлекает к нему внимание адресата как к самостоятельному фрагменту речевого высказывания), а с другой, – является средством коммуникативной организации высказывания, так как синтаксически вычленяет тему.
Рефлексив может вводиться в текст при помощи диалогической цитации, к которой относятся "случаи использования реплик собеседника (или их фрагментов) в иных (обычно оппозиционных) коммуникативных целях" [Арутюнова 1992: 65]. Диалогическая цитация используется как "повод" выразить собственное отношение к слову, выражению (1) или интерпретировать "пропозициональное содержание предшествующей реплики собеседника" (2) [Кобозева, Лауфер 1994: 64]. Ср.:
(1) – <…> Ну, отчего ты не пристал к лучшим людям? / – Лучшие люди?.. лучшая жизнь?.. вот оно что!.. Значит, ты согласен в том, что я новый человек; я в то же время и лучший человек. <…> Смейся, добрая душа, смейся; но ты опять сказал пустое слово… Лучших людей нет на свете; один худ, а другой лучше, а третий еще лучше; и наоборот, один хорош, другой хуже, а третий еще хуже, – так без конца и без начала. Только самого худого не отыщешь и самого лучшего не отыщешь. Все лучшие и худшие (Н. Помяловский. Молотов); (2) Они кисло отбрехивались <…> Они, собственно говоря, согласились бы вступить в новый клуб, но… / – Что "но"? – кричал Авдотьев. – Если бы автомобиль был сегодня? Да? Если бы вам положить на стол синий шестицилиндровый "паккард" за пятнадцать копеек в год, а бензин и смазочные материалы за счет правительства?! (И. Ильф, Е. Петров. Двенадцать стульев).
При помощи диалогической цитации, "перехватив стрелу, адресат тотчас пускает ее в противника. Реплика говорящего обращается к нему и против него. Цитация – это словесный бумеранг. Она является компонентом вербальной реакции на высказывание. Протест может быть вызван такими параметрами воспроизводимой чужой речи, как истинность, обоснованность, уместность, адекватность, корректность, ясность, стилевые характеристики, выборслов, способ обращения и т. п." [Там же; выделено нами – М. Ш.]. Таким образом, говорящий, который в диалоге цитирует предшествующую реплику (или ее часть) собеседника, подвергает эту реплику рефлексии, снабжая ее метаязыковым комментарием. Фраза с цитатой часто строится таким образом: цитата представляет собой конструкцию выделенной темы (т), а следующий за ней метаязыковой комментарий является ремой (р):
Раиса. Да, я его люблю… Он хороший… / Волы нов (с улыбкой). Какое вы святое слово употребили: люблю… (т) Разве с этим словом можно так неосторожно обращаться? (р) (А. Потехин. Выгодное предприятие); – Это называется, среда заела? / – А вот и не заела!.. Среда?.. заела?.. (т) Новые пустые слова (р). Я просто продукт своей почвы, цветок, пойми ты это (Н. Помяловский. Молотов).
Частным случаем диалогической цитации можно считать переспрос (повтор вопроса собеседника), предваряющий толкование:
– А вы, девочки, – охота вам вступать в беседу со всяким бродягою. / На лице Острова изобразилось горькое выражение. Может быть, это была только игра, но очень искусная, – Петр смутился. Остров спросил: / – Бродяга? А что значит бродяга? / – Что значит бродяга? – повторил Петр в замешательстве. – Странный вопрос? / – Ну, да, вы изволили употребить это слово, а я интересуюсь, в каком смысле вы его теперь употребляете, применяя ко мне (Ф. Сологуб. Навьи чары).
Переспрос в монологе имитирует ситуацию общения, служит маркером диалога, в котором при описании опускаются реплики собеседника. Ср.:
Сбитенщики ходят, аукаются в елках: "Эй, сладкий сбитень! калачики горячи!.." В самоварах, на долгих дужках, – сбитень. Сбитень? А такой горячий, лучше чая. С медом, с имбирем, – душисто, сладко. Стакан – копейка (И. Шмелёв. Лето Господне).