Подобный прием описывается как графодеривация [Попова 2008], среди разновидностей которой выделяется типографиксация – создание "неолексем" при помощи "суперсегментного средства, не являющегося собственно языковым, напр., выделение курсивом / полужирным / подчеркиванием или другим способом какой-либо части деривата, что приводит к актуализации некоторых смыслов, к перераспределению сем" [Попова 2008: 217]. И хотя в приведенном примере выделение сегмента ПРАВДА не приводит к созданию нового означающего, в определенном смысле здесь можно говорить об окказиональной деривации, так как слово оправдание претерпевает изменения: а) возникает новая, окказиональная, квазиморфемная структура слова, мотивированная эстетической задачей автора; б) устанавливаются (оживляются этимологические) связи со словом правда. Импликативное метаязыковое суждение в данном случае может быть выражено следующим образом: 'В слове оправдание заключено слово правда', адресату понятно: оправдание – это превращение в правду, придание вида правды.
Графодериваты относительно редки в художественной прозе, в большей степени они характерны для речевых сфер и жанров, настроенных на активный языковой эксперимент, насыщенных приемами языковой игры: в поэзии [Зубова 2003; 2010; Суховей 2007; Николина 2003; 2009 а], текстах СМИ [Костомаров 1994; Ильясова 2002; Шишкарева 2009 и др.], в рекламе [Бударагина 2009; Попова 2009], в интернет-коммуникации [Сидорова 2007; Осильбекова 2009; Сидорова, Стрельникова, Шувалова 2009]. В сфере художественной прозы графодеривация маркирует фрагменты синкретичного (художественно-публицистического) характера (как в приведенном выше примере из "Архипелага ГУЛага") или используется как средство создания комического эффекта; ср.:
Было это в сорок шестом году. Ещё до реформы, жили на карточки. По писательским, литерным, выдавали чуть побольше. Я получил уже литеру "А". Литератор. Кроме того, были литер-бетеры и прочие кое-какеры (В. Некрасов. Саперлипопет).
Таким образом, система естественного метаязыка обогащается и за счет семантических потенций тех единиц и конструкций, которые мы назвали аналогами метаоператоров, то есть таких единиц и конструкций, для которых функция метапоказателя не является основной, однако они выполняют ее "по совместительству". Поскольку аналоги не в каждом употреблении выступают как метаоператоры, иногда бывает трудно определить, эксплицирована ли в данном конкретном случае метаязыковая операция или имеют место иные отношения между компонентами. Например, О. Н. Иванищева приводит как примеры толкований следующие фрагменты [Иванищева 2008: 90, 92]:
(1) Восемнадцати лет от роду, меня, первокурсницу, отправили на целину. То есть туда, где степь, ковыль, небо, звёзды, элеватор и зерно, зерно, зерно (Л. Миллер. И чувствую себя невозвращенкой. Мелочи жизни); (2) Пока что весь дом в моём распоряжении; если же летом они все-таки отважатся пустить дачников – какую-нибудь интеллигентную семью с детишками, – мне придётся следить за порядком из просторного мезонина с отдельным входом (М. Бутов. Свобода).
В первом примере фраза, связанная с предыдущей пояснительным союзом, может быть интерпретирована и как вид толкования – экспликация периферийных элементов семантики (Целина – это место, где есть степь… и т. д.), и как фрагмент распространяющего характера (Отправили на целину, а там степь… и т. д.). Однако во втором примере толкование, на наш взгляд, отсутствует вовсе (хотя конструкция уточнения в принципе может использоваться и для оформления дефиниции). Видимо, при квалификации того или иного высказывания как метаязыкового следует учитывать интенции субъекта речи. Так, семантизация слова может быть вызвана тремя видами авторского намерения: а) объяснить значение полностью или частично непонятного адресату слова; б) выразить индивидуальное представление о смысле слова; в) дать слову образное, "риторическое" определение. Во втором из приведенных примеров коммуникативные условия не требуют семантизации слова дачники как непонятного адресату; здесь нет попытки дать субъективную, образную, риторически окрашенную дефиницию. Таким образом, при установлении факта использования синтаксической конструкции в качестве метаоператора следует учитывать конкретные коммуникативные условия, которые требуют или не требуют метаязыкового комментария.
Конструкции, обозначающие выбор способа обозначения (нет Na, а есть Nb; не…, а и т. п.), могут выражать и спор о денотате, и спор о наименовании, которое в большей степени соответствует сущности обозначаемого:
– Любовь, дева, луна, поэзия… – перебил Череванин. – На свете нет любви, а есть аппетит здорового человека; нет девы, а есть бабы; вместо поэзии в жизни мерзость какая-то, скука и тоска неисходная (Н. Помяловский. Молотов).
Первое суждение (нет любви, а есть аппетит здорового человека) можно интерпретировать как выбор обозначения для денотата, более адекватного его свойствам, а можно рассматривать и как спор "о мире": существует ли в действительности любовь, или ее нет, а существует лишь физическая потребность. Второе суждение (нет девы, а есть бабы) в большей степени похоже на спор о названии, поскольку обозначения дева и баба применимы к одному денотату, но различаются коннотациями. А третье суждение (вместо поэзии в жизни мерзость какая-то) может быть только высказыванием "о мире".
Возможно, в подобных случаях и не следует стремиться к четкой квалификации высказывания как суждения "о мире" или суждения "о языке": семантическая амбивалентность таких высказываний является в художественной речи особым средством экспрессии.
Итак, метаоператоры и их аналоги – это материально выраженные показатели акта метаязыковой рефлексии, которой подвергается тот или иной объект (используемое в тексте слово или выражение). В то же время возможны рефлексивы, в которых языковая единица подвергается оценке, но факт этой оценки не отмечен какими-либо материально выраженными сигналами. В таких случаях будем говорить о нулевых метаоператорах, которые также отнесем к косвенным сигналам метаязыковой рефлексии.
III. Нулевые метаоператоры. Под нулевыми метаоператорами мы понимаем отсутствие непосредственных (прямых или косвенных) метапоказателей при наличии импликаций – метаязыковых суждений. Ср.:
Между ними много так называемых у нас "глупышей", больших птиц с тонкими, стройными, пегими крыльями, с тупой головой и с крепким носом. В самом деле, у них глуповата физиономия (И. Гончаров. Фрегат "Паллада").
В этом примере читатель без труда "расшифровывает" импликацию: 'Название птицы глупыш образовано от слова глупый, поскольку птица имеет глупый вид'. В то же время в тексте нет указаний на отношения словообразовательной мотивации между словами глупыш и глупый – эти отношения читатель обнаруживает, опираясь на свой языковой опыт, а автор, в свою очередь, рассчитывает на "понятливость" адресата [Федосюк 1998 а]. Поскольку в данном случае имеет место метаязыковое суждение (имплицитное, но легко восстанавливаемое), но нет материально выраженных показателей метаязыковой операции – установления деривационных отношений, – мы говорим о том, что здесь имеет место нулевой метаоператор. В подобных случаях реализуется специфическое свойство языка – его способность "запечатлевать и передавать неявно выраженные, имплицитные знания, информацию и опыт, передавать и хранить больше, чем на это потрачено "средств"" [Рябцева 2005: 17].
Мы говорим о нулевых метаоператорах в следующих случаях: а) когда в тексте сталкиваются единицы, имеющие сходный план выражения; б) когда автор прибегает к намеренному нарушению языкового стандарта; в) когда в тексте используется прием реконструкции того или иного речевого стандарта (различные виды подражания).
Существует целый ряд типичных импликаций метаязыкового характера, которые читатель "прочитывает", основываясь на соположении в тексте единиц с похожим планом выражения. К этой группе рефлексивов с нулевыми метаоператорами отнесем контексты, в которых имеет место паронимическая аттракция (1), аллитерация (2), актуализация словообразовательных связей (3) – как правило, диахронических:
(1) Был Чурилин родом из Лебедяни, и помещала я его, в своем восприятии, между лебедой и лебедями, в полной степи (М. Цветаева. Наталья Гончарова); (2). поняв, что в них есть какой-то смысл, с интересом его проследил. Изнеможденный, счастливый, с ледяными пятками… он встал, чтобы потушить свет (В. Набоков. Дар); (3) Анна. Гляжу я на тебя. на отца ты похож моего. на батюшку. такой же ласковый… мягкий… / Лука. Мяли много, оттого и мягок (М. Горький. На дне); В размышлениях доктора Дарвин встречался с Шеллингом, а пролетевшая бабочка с современной живописью, с импрессионистским искусством. Он думал о творении, твари, творчестве и притворстве (Б. Пастернак. Доктор Живаго).
В подобных случаях, по мнению М. Л. Гаспарова, наблюдается неразрывное единство двух процессов поэтического осмысления: "сближение слов по звуку и вслушивание в получившийся новый смысл" [Гаспаров 1997: 266].
В синтаксисе текста паронимическая аттракция интерпретируется как разновидность коннектора – это текстовый оператор, "организующий как план выражения, так и план содержания, рассматриваемых в их параллельности" [Северская, Преображенский 1989: 262]. Думается, в аспекте исследуемой проблемы наличие в дискурсе сближаемых паронимов (а также других видов сближения) можно рассматривать и как метатекстовый оператор особого рода, поскольку в подобных случаях "мы имеем дело … с импликативным суждением: если есть звуковое сходство, то существует и смысловая близость" [Никитина, Васильева 1996: 105], "созвучность слов становится ручательством истинного соотношения вещей и понятий в мире" [Гаспаров 1997: 266].
В рефлексивах с нулевыми метаоператорами основанием для "выводного" знания служит единство трех факторов: а) пространственная близость единиц в тексте, б) сходство их плана выражения и в) соотнесённость с содержанием текста. Однако в подобных случаях именно на реципиента возложена обязанность, во-первых, обнаружить намерение автора выразить метаязыковую оценку, а во-вторых, установить содержание этой оценки. Соположение в тексте формально сходных слов далеко не всегда свидетельствует о намеренном их сближении для выражения той или иной метаязыковой оценки, поэтому успешность восприятия и понимания рефлексива зависит от способности адресата к декодированию и от целого ряда обстоятельств, которые выступают как помехи или катализаторы адекватной интерпретации. Ср., например, сочетание черные чернила, которое не воспринимается носителями языка как тавтологическое – в силу невозможности избежать тавтологии и высокой частотности в "серьезных" жанрах речи. В большинстве контекстов это сочетание не возбуждает метаязыковых ассоциаций. Ср.:
Он пишет хокку исключительно черными чернилами, причем ученическим пером (С. Гандлевский. НРЗБ. НКРЯ) и т. п.
В других же контекстах обращает на себя внимание нарочитость тавтологии:
Над ними небо было черное, чернее чернил, и не было видно звезд (Б. Савинков (В. Ропшин). То, чего не было. НКРЯ); <.. > у нас непорядок со временем и есть ли смысл заниматься каким-то серьезным делом например чертить чертежи черными чернилами когда со временем не очень хорошо <…> (С. Соколов. Школа для дураков. НКРЯ) и т. п.
О. И. Блинова, основываясь на данных обыденной мотивологии, отмечает, что наиболее достоверным показателем осознания словообразовательных связей слов являются высказывания, включающие в свой состав метаоператоры (Сильный ветер, снег метёт - и называют метель), а так называемые "характеризующие тексты", которые содержат "какую-либо характеристику обозначаемых ими предметов – по функции, свойству, признаку, использованию и т. п." не свидетельствуют об осознании мотивационных отношений (например, В России у нас тоже метели сильные мели, а морозов таких, как здеся, не было и под.) [Блинова 2009: 232–233]. В самом деле, в "характеризующих текстах" не эксплицировано понимание говорящими словообразовательных связей между родственными словами. В то же время наблюдение над художественными текстами показывает, что в них и при отсутствии метаоператоров (то есть при нулевых метаоператорах) возникающие "мотивационные сцепки" [Велединская 1997: 4] могут актуализировать (осознаваемые говорящими) отношения языковых знаков. Ср. подобные "сцепки" в текстах художественных произведений:
О, Марфа, Марфа! Ты печёшься о многом – оттого у тебя всё перепекается или недопечено… (М. Горький. Дачники) и т. п.
Если в рассмотренных примерах содержанием метаязыковой операции становится "сближение" – выявление семантической (структурно-семантической) связи между словами, то в рефлексивах другого рода осуществляется метаязыковая операция "отталкивания" – актуализируется то или иное различие языковых единиц при сходстве их означающих; ср.:
<…> сам я дорого бы дал, чтобы ко мне в голову хоть изредка приходили такие обороты, – такие обороты набирает лишь новехонький "Порш". г-жи Паникаровской (В. Платова. Ужасные невинные).
При частичном совпадении плана выражения словоформ, сопоставляемых в одном контексте, может актуализироваться метаязыковая информация о различии вариантов одной единицы: стилистических, социальных, хронологически отмеченных и т. п. Так, батюшка Петруши Гринева в своей речи (1) использует устаревший орфоэпический вариант слова, а рассказчик (2) употребляет современный ему, нормативный:
(1) Где его пашпорт? подай его сюда; (2) Матушка отыскала мой паспорт, хранившийся в ее шкатулке вместе с сорочкою, в которой меня крестили, и вручила его батюшке дрожащею рукою (А. Пушкин. Капитанская дочка).
К метаязыковым контекстам с нулевыми метаоператорами мы относим и случаи намеренного отступления от языкового стандарта, которые обусловлены авторскими интенциями [Николина 2006 а: 423] и могут быть связаны с изображением речи персонажа. Ср.:
"Держи! держи! ташши скорее!" – раздавалось между тем у нас над головой. "Нет, постой ташшить! – кричали другие, – оборвется; давай конец!" (И. Гончаров. Фрегат "Паллада").