"Когда шел дождь..."
когда шел дождь
мы всё еще смиренно и
яростно ловили в шуме
капель насущную весть
о небе отчем доме о детстве обо
всех делах наших и днях и некогда
вызубренном Возлюби Ближнего Своего
мы лежали рядом
век не смежая покуда
абрисы наших тел
не слились в один
глубоко под нами
перекрестья подземных жил
подмигивали путеводными
звездами кореньямFкометам
зрели змеиные залежи
грунтовые воды зудели и
кости и цацки давно умерших
названивали – Возлюби Ближнего
пока шел дождь
мы знали всё
о Любви
"Капли сумерек незримо роятся в воздухе..."
Капли сумерек незримо роятся в воздухе
в моей памяти город этот
продолжает жить
отстрочен пунктиром
пионово-сиреневых соцветий
провисая меж ними
будто огромный неведомый
едва прикрывающий старые безумные
колени подол
хозяйка по вечерам
возвращаясь домой
нескончаемо дундит одной лишь ей
внятную музычку
с вожделением глядя
уже только
в небо
"Ластясь мостами, ласкаясь башнями..."
ластясь мостами, ласкаясь башнями
гулена, расстрига, монашка
ясная, голубая, прекрасная высь
грязно-серо-изжелта-ржавая здесь
всевидящ глаз и всеслышащи уши
большая уродливая аистиха на крыше
высидит деток
и обкорнает им души
как боярышник в парке
бледной немочью чуть свет на ногах
в угаре, в запаре к вечеру на рогах
падает навзничь в свои огни
бранится, блюет и плюется ими
тысячей ртов и языков
в хороводе вони, пьяни
и мотыльков
запахи, запахи – над улицами и над водами
над движимостью и недвижимостью
живностью и мертвечиной
телами в конвульсиях страсти
стыда и смерти
Вдруг на миг все вокруг затихнет -
сто колоколов на ста языках
возвысят свой простой чистый голос -
жестокое израненное сердце обращается к небесама потом все сначала
Снег
В городе что ни ночь тает старый снег
Тает с протяжными вздохами
тянется сквозь мои сныДнем смотрю – смотри-ка
только в канавах
только в тени еще снегБудет таять
пару ночей поболит
чуток поболит
и пройдет
История
Век твой разве чем мой утешит
мой разве хнычет
далече речистые далече певучие
голоса в небесах
пот в земле земля в жмене
жменя в кулаке кулак в спину мне тычетвон с твоих осин летит серебро
едокам в хлебово летит в разверстые
пасти псам
жар твой разве чем мой утишит
пасти серебряной оскал недоброглянись в конце борозды оглянись
у церковных врат
мощь твоя разве моей поможет
пройдусь-ка вон осины
без серебра
пес колотый камень гложет
"Лист бумаги – милость..."
Лист бумаги – милость
ямки в песке
вышептать выкричать выплакать
уйти и не видеть
как подрастает тростник
сдать тебя
уйти и бровью не повестикак безупречен лист
и как песок искрист
и ты невинен чист
лишь камыши – ши-ши
Петелька к петельке
* * *
King Singers
Что они делают, когда окончен концерт? – Прощаясь у выхода,
галантно шляпами машут, прежде, чем разойтись, и музыка -
звучит ли она в их шагах или плещется в светлых платьях
и тех скупых фонарях, что затеплил вечер? И тенор -
хлопнет кружку в кругу друзей или стопарь в одиночестве,
в барчике, исполненном тишины, где печальная муха
бродит по стойке, и баритон – сев в свою ласточку,
помчит домой, обнимет жену, поглядит в телевизор, примет
таблетку и ляжет спать, перед сном
недвижно уставившись в потолок, и никто
никогда не узнает, что он там видит, или же
все они долгой цепочкой по крышам, мостам
и башням города – петь a capella со звездами.
* * *
Некая рижская радиостанция выслала в ночь
погулять саксофон – он сон мой надрезал и,
вылизав рану горячим голубым языком,
смеялся – попробуй сама, как ходят безногие,
я мир из фу-фу строю снова, всё из голубого,
ты мне будешь должна! С полпути, на пороге,
он сгреб меня, мокрой заплаканной курицей
бросив в окно – ты там глянь, не пора ли
пробовать воздух, что в чреве моем
стал стоном, смехом, всхлипом и крыльями?
* * *
Не слышала ничего, что щемило бы круче
одинокого насвистывания в ночной тиши -
словно зов, не верящий в отзыв, как простая
такая весть – эй, слышишь, я здесь,
я тот, кто свистит, сам-с-усам, у меня есть
свирелька, свистулька, меня не увидишь,
не потрогаешь, не пожалеешь, я сам, ничего
мне ни дашь, ни возьмешь, вот сердце только
попридержи, я ножонкой сучу, по камушкам-
мушкам стучу, на макушке шапчонка, ау,
зову – не отзывайтесь, в осторожных кустах
придорожных возня – такова моя песенка,
есть я – нет меня, ух ты, сам себе сирота
я и матушка, вот не грусти только, я
крестный отец слепому туману, лодкам
в черных бухтах и каждому слову,
что пишешь на белых своих листах.
* * *
Проснувшись, с трудом выбираемся из дому, там
под сенью деревьев в цвету, а деревья в цвету
творят нас бесплотными – так расцветает рассвет
расцвечивать наново нас подобающе дню
и окнами ветра речного встречь рас-творяя
беспечных нас, будто решивших – Да будет! -
способных внезапно бледнеть, будто воды, которым
в мгновение ока открылись их сила и свет, там
нам на заре ободряюще глухо гудят
холмы вдалеке и звенят вопрошающе звонко
полушки в ладонях – чин-чин. Паучок по
утру и баба с пустыми ведерками значат лишь
то, что проснулся паук и какой-то бабенке воды
захотелось – лишь то и едва ли еще что, как будто
беспечно решили – Да будет! – готовы ко всем
обычным подвигам, обыкновенным свершеньям,
обыденным речам и страстям, следя за тем,
как ливень грядет смыть след, не забудь -
будто воды, которым в мгновение ока
открылись их сила и свет.
Свят грядущий.
Свят.
Рассказ
об одном человеке, который заплакал при виде новорожденного ягненка. А жизнь не щадила как будто: война громыхала, гнула, ломала и тут, под носом, и там, на позадках, такая вот музыка для пацана, такие вот шманцы, смердящие жареным, и на усах не мед-пиво, на усах блевотина страха, и пора, подобру-поздорову, по миру и по миру, гол, как сокол, а сам уж не мальчик, но – кому ты здесь нужен, и трудно, уходит жена, друзья кто куда, своего угла йок, но терпишь, цепляешься за одно то, что жить-то ведь хочется, к вечеру так навкалываешься, что хрен уснешь, больно, однако боль все тупее, зажмешь ее, зажмешься и терпишь, пахнет жареным все еще, на усах не мед-пиво, на усах чужого пира похмелье солоно, а чужбина горька, да и сам зачерствел, словно струп, но однажды
утром ягненок припадет к матери,
сядешь рядом на солому и плачешь -
признателен, кроток и счастлив.
Трава
Над нами камень
Под нами земля
Воды по краю
Трава между ними, междуНет ни хозяина, ни властелина
Ветру покорна
Времени года послушна
Мороз положит, дожди поднимут
Но хозяина нетДа и памяти нет, а то разве
Кудрявилась бы бестрепетно над
Висельниками, вешателями, чумными рвами?Как бы ей пучило брюхо
Гниение втоптанных в грязь победных знамен?Как бы лизал ей пятки
Пепел всех ведьм, сожженных заживо?Нету памяти, только темень
В корнях хоронится, лишь тишь
Трудится в стеблях
Дыша из земли, из безъязыкой земли
Ласково обращая к нам
Слово забвения и покоя.Ай, что, если когда-нибудь нам вдруг
У травы случится учиться ее тишине
Нам, с нашейто вечной трындой на шелестящем ветру
Вещей и событий
Нам, а вовсе не травам, учиться проститься
С болью и памятью, как с нафиг
Ненужным более спасательным кругомКак бы это мы жили бы дальше, как?
Андра Манфелде
Andra Manfelde
(p. 1973)
Мощный талант из наследующего славной троице поколения тридцатилетних. Тематически разрабатывает линию Вациетиса, решая этические конфликты в эстетическом пространстве. Балансируя на грани исповедальности и банальности, находит самые невероятные и неожиданные лирические доказательства. Вероятно, женский поэтический феномен объясним некоторой склонностью латышей к матриархату (неслучайно обилие женских божеств в латышском пантеоне), равно как и тем, что женщины выносят на своих плечах едва ли не тяжелейший жизненный груз, нежели мужчины. Свидетельство тому – роман Манфелде с аутентичным названием "Игла".
"Вкушай день этот..."
вкушай день этот
как черный хлеб
как холопскую пайку
и щедрость меда
глянь: расстелено зелено звонко
можжевель пряный плывет
в березовом сне зрак косули
а у ног млеет затоптанная мольба
легкий кивок в область тьмы
колечко змеи растворенное в соли
"воздай им Господи"
Парадоксы невинности
так сдержанно пахнут земляникою руки
я пробовала украсть твой ландшафт
текущий от груди к
бедрам. и согнуть под углом.
прежде были так небесно
так невинно-белы
те перистые те кучевые
целующие девичий профиль
это память?
как ладони мулатки.как ненаписанное письмо
брошенного ребенка
как неудачный снежок
в твое окно.ночь тепла.
под моим взглядом асфальт седеет
спокоен и тверд
как только что принявшийся снег.
Новая борьба
1
у семи нянек ржавеют пеленки
подоконники татуированы огнем и мечем:
обвести себя самое красным кругом
неприступным пунктиром Сицилии
зафиксировать безопасность
вставить любимых в рамки
запереть двери
залезть в холодильник
одиноким женщинам покормить синиц
несоленым
завести будильник
выбросить пижамы бросить курить
выключить звук
отключиться
телеграфистки мертвы
мои друзья не звонят не пишут бьют
бутылки с шампанским практически без кораблей
новый день встает с отлежанными боками
мы мечем жемчуг и закалываем свиней
развозить согражданам пиццу опять-таки риск
в нашем молодом государстве чересчур много отчаявшихся
а прочие с деньгами и пищей не вызовут на дом
зато скорая помощь бесплатна
так что телимся до последнего
ожидая свалить
дождь ниже нуля это красная ленточка над гололедом трассы
а бегущие с пустыми руками – ножницы2
заново прирастают руки к копью
в треснувшей панораме зарниц апокалипсиса
колодцы звенят пощечинами звонит в панике натянутая тетива
неслышным голосом сулящие всё поезда одолевают в ночи
готические порталы
ползя в таком нежном теплом уютном свете как необретший имени змей
надкусаны все яблоки
гниют помаленьку
скользко
сегодня ведра обходятся без воды
осень – трофеи скинуты
под ноги растерянному
триумфаторуроют траншеи боги
и я плачу над собственной силой
Испить осени
осенью
пахнет осеньюповсюду рыжо
русла рек на слякотных коромыслах
уносят прочь закоченевших рачковмерзнут
очень руки мерзнут
"Снаружи ультрамарин..."
снаружи ультрамарин
если включить электричестворябь приглушенных сигналов
похоже каждый уикенд снегсумерки час за часом
проявят мои черты квазимодоживу как играю в прятки
ибо смерть это обнаженностьв окне нагота зари
разбуженные лавинымы их изнанка
целуй меня своим рыбьим ртом
крой крылами ветряных мельниц
Кулдига
перламутрово-салатовый мерседес, двери
распахнуты, трепещут лилиями на ветру, он
курит ваниль
улица вся желтая, август
прохожу мимо, немею и вдыхаю мыльные пузыри, стóит
вглядеться, и цыганка, широкая, плотная, укутана по самое
не балуй, гордо несет этот
город в грубой каленой черепице, спеленатый пепельной кисеей
в шагах звенят пики и бубны, и сверху видно
небо здесь чересчур низкое, цепляет макушки церквей, сейчас
на катрине часы
забьют и, должно быть, растреплют облачный пух
с чего бы еще тени домов столь сладки и вязки, как взбитый
малиновый мусс, сочатся
сквозь пальцы и герой остается, связан по рукам
и ногам проклятым местом, ах вчера был
субботний вечер
пиво слаще хлеба
пощечина честнее губ
оттого ль воскресенье бледно, что улица эта паноптикум, настоянный
на теплом и пряном мороке, тот славный дядька с путеводителем
в руке никак
не отыщет реку, всей курземе гордость и красу
где лосося руками ловят и лебеди в водопаде бултыхают
белые блюда, бренча
золотыми камушками, что целковыми, не осчастливив пока никого
репортер, первый парень города, и тот поверяет беды свои детской
тетради в линейку
сует в бутылку и мечет хвостатой кометой с моста
пусть простаки думают – там звездопад и как же хочется
убраться отсюда
Автобиография
у меня туфли за 70 латов, тени для век за 7, телефонный счет дважды
за 70
у меня "жених" (он так говорит) которого я содержу и который
меня унижаетя не работаю, не зарабатываю, не спешу, сплю по 12 часов, живу
не по средствам
у меня нет веры в светлое будущее, нет обязанностей, нет квартиры,
нет сил"да выкинь же ты его к чертовой матери!"
он курит травку, заводится, мне его ни уговорить ни сломать
мы слиплись двумя магнитами, оба, изголодавшиеся друг по другу"зови меня как-нибудь понежнее!"
он расточительный ливень, он транжира
лавой течет асфальт ему под ноги, паводком, и яблони роняют свой цвет
двери, стоит ему их коснуться, заклинивает намертво, их не выжечь огнем"ты мое солнышко!"
в тебе +97 по шкале Цельсия и по шкале зимы
ты чистейший хирургический спирт, а я вся изранена
ты приходишь с пустыми руками, но сердце твое живительно, как бутон"ах ты, засранец!"
скоро нас примут в объятья женщины, чьи лица черны
скоро мелкие сошки поймут, что мой овердрафт
превзошел немыслимые пределы
дайте же нам еще кроху весеннего солнца на этой грязной скамейке,
к счастью, ничьей
среди бродячих псов, оборвавших ошейники, дайте нам быть"вам жалко, что ли?"
дайте еще пару секунд надежды на то, что нас кто-то вспомнит
тарелка с голубой каймой, наследство, смерть, выигрыш в лотерею,
дайте самимотправиться каждому восвояси
Бетон
мы знаем
эти укрепления ни разу не послужили своему предназначению – войне
если, конечно, не называть войной эту схватку, обреченную на пораженья
стычку бетона с водой, ветром, песками
тени смердят мочой и страхом
роящиеся под землей, эти норы
созданы для лишь того
чтобы как можно быстрей спрятать труп врагаесли ты девушка в короткой юбке
и нейлоновая сеточка
полощется над желто-голубыми проплешинами
то у тебя скованная поступь
и дыхание животного
в едином ритме с моремда вы попробуйте
на шпильках с улыбкой
обойти весь этот край света
мало-помалу обуреваемый моремесли ты мужчина в кожаной куртке
и на рукавах твоих белая линия
переходит в красную
когда они соединяются
то указывают направление
(в то время, как ветряной двигатель
отбрасывает ритмичные тени на маковки сосен)если ты сильный мужчина
и вы оба возвращаетесь к твоему вольво
ты говоришь "встань на солнце"
и она послушно выпрямляется
едва заметно утопая в песке
понемногу исчезая
с обломками обеих империй разом
смотрите – девушка, бетон и бурлящий весенний свет!в спазме вспышки ее курточка блещет белизной как летящая чайка
и мужчине на краткий краткий миг
на то время, пока траектория треугольничка высверком пересекает сосны
так вот, ему кажется, что беря ближним планом ее лицо
объектив считывает следы недавних прикосновений
"Когда их нет..."
когда их нет
ты гладишь рукою живот
думая о том, что сила ростка способна пробить кору асфальта"я самая красивая продавщица на этой улице,
в этом квартале, в этом городе я прекраснейшая из
продавщиц, что когда-либо работали в мясном магазине"у тебя сильные белые руки
похожие на весла и стрелки часов
кажется, ты проста и чиста как вода
и твои темные ночные мечты
выдает лишь угольная гадючка
свернувшаяся на сонной артерии
никто до сих пор ни видел ее пульсаций"они обычно снулые
вот как этот мужчина
широко растворяет дверь
побздынкивая словно генерал
инкрустированными глазницами
пристальнее всего вперяясь в себя
как в жалкий кошелек с мелочишкой
и просит самое жирное из всего что тут есть
видя во мне лишь механизм равноценный весам
или сломанный банкомат, подлежащий утилизации
пожалуйста, не отвлекайте его, пока он сконцентрирован
на моей руке, касающейся мягкой курицы с прохладной кожейкогда бы он видел! какими я вынимаю их из картонных ящиков
с поникшими крыльями, растянутыми ногами, тогда я – кррякш!
движением таким, как если бы я влепила по клавишным, кррякш!
и бедра бройлеров складываются послушно и нежно
становясь похожи на титьки ждущих женщин
с выпотрошенными внутренностями!"когда их нет
я самая красивая
я афалина, чья морда
ткнулась в стекло аквариума и бздынкнув растворяются двери
"Когда я вышла на улицу..."
когда я вышла на улицу
подняв руку в весенней ночи
звякнув сантимами
и перетерев с шофером
единственное место
осталось возле женщин
одетых в красноеу одной на руках ребенок
у другой кольцо и бутылка пива
ну а третья опустила рукимы вместе летим над каналом
над дрожащими реями кораблей
чьи бока изъедены ржой
а якоря на вечном приколе
затем мост делает сальто
заходится плачем ребенок
янтарный колос выплескивается
на резиновый коврик
молочные реки
кисельные берега"не плачь" говорит первая бордовая
и той второй алой вытирает щеку
"что тушь моя превратилась в маску?разве я не буду больше прекрасна?"
плоть под одеждой алела
и снова зашелся ребенок"перестань"
первая звучит туннельным ветром от близости поезда
тоном сильным как ведро бьющее в сруб колодца
точно так брюква перекатывается в тележке"вот здесь остановите"
странно расплылся свет
может быть от прожекторов
а может быть от луны
или от этих воскресших чреватых
трещинами на каждом саженце и побеге
замечаю
лица обеих темны и красны
мы трое неотличимы во тьме