на башне пробило четверть, по серым мышиным шинелям
ударили капли дождя. Цыганята: сестрица и братец? босые, за руки
взявшись, быть может, местные греки
успели проплыть по локальным морям-океанам, снова встали в дверях
прошили насквозь. А дальше кончалась неделя
* * *
тут мы из гранитных карьеров, где крошки – бери, сколько хочешь
или же так – сколько положит Румцайс. На северных склонах
еще снег: здесь начинаются чудесные птичьи перелеты
(вот и ночью, когда в карауле: вдруг красные угольки из
черного бункера локомотива, но нет тех янтарных
груш, что прошлой осеньюс полными кузовами домой мы ехали, да) брод сохранился
и странно: весну сменила зима, обложила озера
хрупким богемским стеклом, под которым рыбы – колами глуши,
накидывай петли
и юные кряквы по зеркальному льду туда-сюда, как в Венециипотом поседели вязы, буки вмерзли в апрельскую грязь
на платане (так далеко?) гномик грызет морковку
откуда же, черт возьми, столько проклятой крошки!
вороньи стаи окрест на языке попугаев, и пестрой сойки комок
трассирующийв помещении дежурной смены несу караульную службу
а местечко живет: чужие омнибусы, "Таежный блюз"
Марты Кубышевой и на ветру пеленки
какая-то парочка, нежно воркуя, медленно двинулась к нам – подошли
и начали обниматься, короткая юбочка сразу полезла кверхутак надо. Ты можешь всю землю глазами вспахать, засеять
участвовать в праздниках хмеля, печатать коробки к спидометрам "Татр"
в бинокль наблюдать эротику, шмыгать носом. Так надо. Те двое
старались, чтоб все было видно, еще, кажется, Румцайс подсвечивали палец на предохранителе, и древние тексты вспомнились
десять шагов, а ближе не смели не пяди. Озера
в них били живые ключи, и юные кряквы
сверкали, переливаясь, как боулинг-аппараты. Эффект сетчатки
* * *
Гайзиню родственник – Радагайс, Радегаст…
мир знакомый и маленький – все мы спускаемся с гор, выходя на равнину
даже море забыто, здесь небо в тысячу раз
ближе. И огоньки во тьме…стою в карауле, в зеленом хэбэшнике, разбитые кирзачи хлюпнули
немой калашников через плечо, папиросу прячу в ладони
стою в карауле: ночь, темнота, трясина молчит
плеск крыльев в воздухе: скалится деревянный божокмноголикий идол славян, предводитель кельтов,
чело на монете, гроза Великого Рима
и усталый, небритый ходок через Альпы
здесь мы встретились – в спрессованных тысячелетиях
древнее первоплемя на коленях Европы: я на восток отправлюсь обратно,
бойи-богемцы (собиратели скальпов) останутся тут:
другие уйдут еще дальше
на стене надпись: до смерти два шага
положим, враки, и до Москвы помене 2000 километров
месяц совсем близко – неужели до дембеля не дотопаю – нашли дурака
хватит стоять, присядем-ка на дорожкугорный воздух бодрит: Радагайс, зеленый подол Европы
урановая руда и гномик Румцайс с горняцкой лампой
вылез из книжки с картинками, прошел сквозь облако
(горы, как опиоманы?) о тайным тропам
на лыже одной, получил золотую медаль, сияетбогема праджеров. Стою в карауле, полон интернационализма
звезда просвистела мимо ушей, в пустоты провалов
на другой стене надпись: парень, иди домой, Федя твою Наташу
заболело колено, кругом чернота – скоро сменятьсяседьмое вступление. Утомительно. Рестораны внизу ни на час
крыши особняков острые, как пирамиды (в Риге знаю, кто этой
ночью не спит)вдруг полыхнуло, и в ритме ча-ча-ча
вонзилась еще звезда, попала. В яблочко. Гаснет. В сердце
Напевы после лиго
* * *
"в клетку все, ах все мои платья
небо в клеточку над моей головой"
доисторический товарняк под вечер приволок нас в Ригу
сельдями в набитой бочке; гудок стоп"в аду назрела социальная революция
потекут по жилам красное вино и сладкий ром"
джины, банданы, бабочки на голое тело
уголь, шлак, искры; ветер не в бровь, а в глаз"шел снежок буланому под ноги
дальнею дорогой поспешал мустангеро"
на подножках сквозного тамбура, на одной ноге
получившими свое журавлями; мустанги прерий ржут"глаза твои черней и влажней солдатской портянки
ноги твои пушистей цыплячьей грудки"
колеса стучат, буксы скворчат, пенят вечернее пиво, и в дебрях
папоротниковМарианна, что за блестючий цветок засел у тебя волосах
* * *
"крыша поехала" говорят полагаю едва ли
сто третий номер пятиэтажка чердачный этаж
взгляд сквозь бойницу опускается во двор девяносто девятого дома
тут ты выстрелил падаешь и летишь
а муравьи сидят на завалинках и скамейках играют
в песочнице скверный винчик пьют потихоньку
таинственный мир под крышей
на балках-насестах нетопыри к стропилам льнут голуби
кидали свинцовую биту копейки переворачивались
скрипит под ногами и на зубах желтовато-серый песок
и полосатый киска зеленоглазый раджа
бесшумно крадется к птицам несуетным как куропатки
хлебные крошки клюют не жнут и не сеют
в школу еще не хожу
время еще дай Бог сам гаснет свет и поэтому
чердак ароматен как с тяжелой рукою мозолистой жизнь
кто там прячется в темных углах за бельем на бечевках
пустые бутылки в корзинах пачки газет случайная книга
"Маленький лорд Фаунтлерой" и прочие ценные вещи
тут ты выстрелил падаешь и летишь
когда говорят "поехала крыша" всегда вспоминаю
дебри сто третьего номера книгу детства и даже если
раз на раз не придется мозолистая рука
пройдется по волосам и бояться нельзя
в темном углу ядовитый кошачий глаз полосы звезды
и дворничиха держит ключ у себя
отныне
* * *
если давно не случалось в Курземе быть
в переулках Задвинья поймай перекличку шарманщиков
водопад на улице Ивандес и звон у речного устья
едва лишь клин журавлей под тем же углом
проспиртованный воздух нюхни за Брамбергес над бывшею
монополькой
и чтоб пожарные на каланче у Шампетра дудели и били в бубны
на площади Рысаков мотор закряхтел закашлял
по улице Апузес откуда автобус бывало на Руцаву к озеру Папес
когда с плантаций тюльпанов восстанет Ева словно из чрева матери
покажет точно стрелка часов где стопроцентного видземца
Ояра Вациетиса встретить
в имении Кандавской улочки метит рак широкой клешней золотую рыбку
патримониальный округ Риги платит налоги
за то что давно не случалось в Курземе быть
да кто же мешает
* * *
пристроившись рядышком с Вавилонской башней
где в одном экземпляре но зато любые трехF и четырехсложные рифмы
дельце открыл семижды одиннадцать с половиной мулат
эстонец лейтис латыш русский немец поляк и датчанин по крови
турок скорее всего хазар полумесяц
Вечный жид не боящийся рэкета
два только раза терпевший от ревнивых легионеров
сам назначает цену ходовой товар отдает задарма
на дешевые рифмы взбивает десятикратно
имущество собрано всяко там занято без отдачи там брошенное
за невостребованностью взято
рифмы что в шинах шуршат и визжат в тормозах
созвучия с коими скрещивают шпаги вожди и воркуют голубки
сидящему у камина мужчине продуло спину
на ногах у него прощай молодость с дровишками швах
уцененные рифмы пойдут на растопку да много ли от них толку
а те что забыли его не здороваются и не отдают долгов
в ответ на его поFфранцузски бонтонное "скумвисобуворлез
но взгляд младенчески ясен так же чист подбородок
потягивая рюмочками ликер
кесарю отдает что причитается кесарю
смерти ждет с профилем суперзвезды
О светлый кайф чистовика
С новым сиянием в глазах
две с половиной радуги в небе осеннем высоком
словно бы семицветик там наливался соком
позже январь завалит радостный скрипы стоны
всякая тварь под снегом волки и овцы тонут
фуга в каминном зале да черенков морзянка
чугунная сковородка медный таз жизнь жестянка
скорость горит как море всеми красками спектра
к сладкой молочной луже подкрадывается вектор
журавль открывает танцы фату надевает цапля
на пол стакан соскальзывает не проливая ни капли
Сильный ветер с утра
Вроде все позабыто. Лишь след до сих пор прохладен.
Дождь смоет все следы. С остальным сами сладим.
Трясогузки клюют по зернышку. 6 баллов волны.
Стропила вдруг стали вантами. Полночь.Тьма. И я рисую фантазию.
Через SOTHEBY она отправится в Азию.
В салатовых комбинациях музы кругом порхают.
Дождь и ветер. Не сахарные, не растают.Ветер наглеет навстречу.
All You Need Is. На встречу
с судьбой поспешает кочевник.
Ритм рван, нос испачкан. В харчевнедух бараньей похлебки, вина, чеснока.
Сюда заходят в поисках закутка.
Алюминиевая плошка с дольками апельсина.
Чаша полна. И ветер. С утра слишком сильный.
Стихи о сладости азарта
Причаститься можно повсюду.
В церкви, в избе, в Мазирбе, в Мазсалаце.
Главное:
совибрация.
Чудо.Юрмала. Дюны, перелески и Саулкрасты,
фуникулер лунных бликов, т. е. переправа.
Луч локатора ловит отчаянных.
Причастие нон-стоп. Слава!
Сентябрьским сумеркам! Угарным ветрам, балласту
и китайскому чаю!
Христово тело воскресным утром. Глоток кагора.
В понедельник с изюминками грильяж.
Или с орешками, но время пойдет еще в гору.
Надеюсь, примется. Сладость азарта.
Мираж.
Тем не менее, музыка сфер в извивах корней.
Если можно назвать поэзией то, что мне снится,
это – алиби, невиновность. И мы с тобой не
более чем нарушители границы.
Старинная кельтская музыка для арфы
То ли подруга Тристана, то ли ангел пел песню.
Берег Святого Патрика, шум прибоя окрест.
Круглый стол и чертова дюжина кресел,
от одного к другому огненный крест.То ли ангел пел песню. Так одиноко.
Король Артур и дюжина рыцарей за круглым столом.
Пареньку на вытянутую руку садится сокол.
Куда захочешь, туда пошлем.Сад камней на лугу. Белый конь, черный бархат.
Корнуэльский принц взбивает двойной дайкири.
Только музыка древних кельтов для арфы
в целом мире.Бритоголовая Шиннед. Ночная эстрада.
Просто папа был напрасно обижен.
Старинную кельтскую музыку слушаю как награду.
Нежный берег Святого Патрика. Флаг неподвижен.
Остров в Эгейском море
Я там не был. Могу отыскать на карте.
Конечно, там делают вина и цедят ракию.
Конечно, там в моде сиртаки под южными звездами
яркими.
А вот хитонов не носят.
Я там не был. А там прожорливы козы.
Валуны там раскиданы словно игральные кости.
Там изумрудное море. Шоколадных и сливочных
мотыльков
Расклеены пестрые марки.Шесть букв голубая аура.
Я там не был.
Нежатся на солнце моллюски и барки.
Да иногда виден парус.P.S. Кто ищет, находит, Яники.
Стихотворения при свете свечи
1
Саунд Матвеевской улицы ночью:
электроны гудят в проводах, капля вечности стонет в кране,
автомобильные чик да чирик, кроит брусчатку фура,
одинокое жужужужжанье троллейбуса,
двортерьер томно брешет, ему отзываются в конце концов.
Орден стопки не спит; сестер порицают братья.
(Каждый проезжающий автомобиль заставляет свечу трепетать.)
Русские народные от фонаря
и до Любочки-Юбочки,
а на улице Ключевой все точки закрыты, исключая одну.
Пара сантим в кармане нервничает, ожидая приплода.
Клав! Я теперь живу на улице Твоего сына.2
Ежели Альтона – Латинский квартал,
то здесь подножье Монмартра.
Гей, старина! Анатоль, гей!
Ежели Монмартр – это Агенскалнс,
то здесь Монпарнас.
Не 19, конечно, но 89-6.
Шут с ним, псевдомансарды, сухие сортиры.
Может быть, ты поступил в Академию в 89-м?
Может быть, ты в ней отучился шесть лет?3
Тут хорошая аура.
На подоконнике разведу летучих мышей.
На Луговой (а то Полевой) улице наплету веночков.
Скрипку сверчка я настрою так,
как ты захочешь.
И, была не была, отправлюсь в поход за искоркой рододендрона.4
Вентиляционная дырка на кухне:
виден дымоход
и, если напрячься, серебряный отвислый ус месяца
(другой, невидимый, полощется в реке Ушуайя или же в реке Мары,
речка Мары коричневеет от просыпанного табака Dobelman),
зато зеленеет&зеленеет парк Аркадии.5
Тут хорошая аура.
Хотя и залистана книга.
Вот она, от кончиков ногтей и до мозга костей настоящая Рига.
Сквозь сон бредут коровы, поет лосось, блестит чешуя.
Надсадно оса гудит, и другая
дуэтом, как гитара и бас.
Выстраиваются в очередь стихотворения (где взять столько свечей?),
и цимес их на вес вполне ощутим.
Рабиндранат Тагорян, индийский факир из Лимбажей,
шпагоглотатели, бродячие кукольники, Карабас Барабас.Час призраков определенно минул.
Жаль, мимо касс.6
Чует, чует мой нос.
Мощеная улица с каноническим текстом про яйца.
Цыганский переросток Рингла глядит в окно.
В полуподвале коммерц-парикмахерская "Данас".
О, бойся данайцев!7
Светлая кровь с фитиля свечи
скатывается мне на левую руку,
густея.
Пламя и свернувшийся воск.
Кельтский меч в моей правой руке помнит все.
Золотая яблоня.8
Инга приснилась. Не Яблонька.
Кацапочка из 9"Б" нашей школы.
Смех сквозь слезы, балетные ножки в разношенных чоботах.
Глаза же сверкают, как месяц май (для
кого?) Портовый ветер в косе. Возбуждает.
Что ж, выпьем, на хальяву – таков мой тост.
Лирический мовизм.9
Лирический мовизм.
По совместительству сценический реквизит.
Или, изволите видеть, картина без автора.
Все на продажу. Вольера с нетопырями, роскошнейшее небытие,
или заурядное присутствие в завтра.10
"я думаю Ты улыбнешься
бесхитростным этим строчкам
а может быть и поплачешь
над сотней моих чудачествна небе свары птичьи
чего им делить спроси их
я знаю лишь что на крыльях
птицы несут Мессиюгляжу в глазах встали слезы
я думаю Ты улыбнешься
а может быть и поплачешь
за окнами цвета розы"11
Филя отнюдь не глуп, но слегка покусан.
Прет на рожон порой, порой параллельным курсом.
Филин летает ночью, мышиные ультразвуки;
складывают крылышки Чикаго Блэк Хавкс.
Эманацией поля Святого Духа, быстрее света
в миллиард тысяч раз.
Маленькая черная родинка возле уха.12
Когда сгорает свеча,
густой парафиновый запах
приводит сны
и Малую ночную музыку.
"Ни разу в жизни мне не принадлежала гитара..."
ни разу в жизни мне не принадлежала гитара
с алым шелковым бантом
мне вообще не удаются переборы
и вообще у меня нет вокальных данных
голос прокурен пропит
хотя (это ведь несколько экстравагантно)
сладчайших улыбок удостаиваются
роскошнейших букетов как правило
те у кого нет вокальных данныхкак правило перед рассветом
у некоторых наступает кризис
у меня как исключение нашлась сигарета
что перед рассветом особенно странно
затянусь за себя и за Тебя
послушаю БГ про золотой город
(говорят и слова и мелодия ненастоящие)
иногда слова особенно щемяще-сладки
даже когда нет вокальных данныхмаковая улитка в эпицентре кайфа
легкая дымка и птичий полет
вселенная распалась как зеркало
на тысячи осколков (в них сочатся раны)
я тут несколько повторяюсь
во сне и наяву это не усталость
сладчайших улыбок удостаиваются
те кто готов к невербальному общению
к неприменению вокальных данныху православных прощёное воскресенье
в поисках стеариновой свечки
зашел в дремучие тысячелетья
повсюду алые реки и горючие белёсые океаны
послушаю БГ про золотой город
ощущая прикосновения мягких крыльев
плаванья по облакам
возвращения на грешную землю
молитва заступнице нашей Святой Деве
хоть вроде нет хоральных данныхP.S. чист Кастальский источник
Грааль в истоках нирваны
Майра Асаре
Maira Asare
(p. 1960)
Чуткий лирик, фиксатор бесед с "Ангелом за кухонным столом", продолжатель традиции Берзиньша, разве что с отчетливо выраженным христианским пафосом. Точнейшее женское ухо Латвии. При этом – отрезвляющая ирония, предельно ясный и четкий, порой совершенно мужской взгляд на вещи.
И, опять-таки, при этом – нежность, смирение и почти всепрощение. Автор романа "Женская зона", посвященного тюремной действительности как опыту преодоления наркотической зависимости. Блестящим переводом "Школы для дураков" Саши Соколова, опровергнув миф о "сущей непереводимости", открыла новый этап в становлении латышского прозаического языка.
Плыть
Прикосновение воды -
дрожь кожи, мышц, тока крови,
дрожь и воспоминания, глубже и ярче тех,
что присущи памяти человека – подкожная,
внутримышечная
и внутривенная память рыб, водорослей и
птиц.
Под черепом дышит ледник – на его
ладони нить моей пуповины.
Прочие нити оборваны – голое
тело летит в воде, волнуясь, как
водоросль, как водопад.
Без жалости, без ностальгии -
мгновение милосердия к изгнанному из
Эдема.
"Душевное тепло выцыганенное у ветрениц..."
душевное тепло выцыганенное у ветрениц
страждут сирые духом
выпевают тоскливо
как далеко бы
могло быть отсюда до моря?
и кто позабыл
отогнать лошадей -
так в небесах и пасутся
серые и спокойные
серые и спокойные
лучатся подземные жилы
корни и сочлененья
сложим ладошки молясь
оробело
веруя в то, что нас услышат
надеясь на то, что нас
не увидят
"Река переполнила наши глаза..."
Река переполнила наши глаза,
когда стояли, обнявшись,
наши руки вплетались
в небеса, в пески,
в прибрежные мхи,
как же мы зыбки, мой
милый, как же зябки,
прахом став, восставали,
рассеяны ветром,
воспаряли, воспылали,
воссоединялись,
встав вот тут,
чтобы звучать голосами,
исполненными
кликов, откликов,
чтобы звучать -
как же мы зыбки,
мой милый,
тáя,
ликуя.
Речь
Речь:
смехом на устах,
словами,
слезами и кровью своими
на устах -
желтые ядовитые цветы целовал,
хмелел и в желтую пыльцу падал,
ликуя, пыль дороги и самое язык
забывал, всем телом ликуя;
не так ли в детстве далеким утром, из дому
гуськом – мгла мреет на солнце, крыши
млеют и не соврешь – все согласовано
в роде, лице, числе, времени
и в пространстве;
речь, как звериными глотками Бог речет
поэзию.