- Ах да, - сказал Ингрэм. - Я уже понял, что в этом городе не бывает секретов.
- Кроме того, в тишине пустыни голоса разносятся очень далеко. Так что я услышал, что сегодня, возможно, вы будете очень спешить!
- То есть весь город скоро узнает о том, что Моффет сказал мне?
- Город? Возможно. Коричневая часть города узнает, будьте уверены! Можете в этом не сомневаться!
- Скажите, а что вы сделали бы на моем месте, брат Педро?
- Я бы не медлил. Сейчас же упаковал бы вещи и покинул бы город до заката. По правде говоря, еще до заката я был бы на приличном расстоянии от города.
Ингрэм покачал головой.
- Вы так не думаете на самом деле, - сказал он. - Если бы вам поручили подобную миссию, вы бы не дезертировали!
- Это самый прямой способ выполнить свою миссию, - возразил монах. - Даже если бы я не заботился о себе, то все равно бы уехал.
- Почему?
- Потому что мне показалось бы очень неправильным допустить, чтобы другой человек совершил смертный грех, подняв на меня руку. Если вы останетесь, Рыжий Моффет нападет на вас. Он пообещал это. И ничего на этой земле не помешает ему выполнить это обещание. Это закон, по которому он живет. Я понимаю это и, следовательно, никогда не встану искушением на его пути!
- Убежать от него? - спросил Ингрэм. - Но я не могу это сделать!
- Почему? - доминиканец серьезно посмотрел ему в глаза. - Потому что вы думаете, что это неправильно, или потому что вас заботит общественное мнение?
Ингрэм поднял голову.
- Общественное мнение? Вовсе нет!
- Боюсь, что вы имеете в виду "да", - без тени улыбки сказал Педро.
- Ну, может быть, и так. Я не хочу, чтобы люди называли меня трусом!
- А, - сказал собеседник, - вижу, для вас наступило трудное время. Для моей более гибкой натуры выход казался бы совершенно ясным. Но для вас - нет, для вас все по-другому! Однако я понимаю. Гордость - это упрямое чувство. Будет ли она поддерживать вас перед лицом этой бури?
- Будет! - уверенно сказал Ингрэм.
- Хорошо - тогда скажите мне, что я могу для вас сделать, брат?
- Ничего, - Ингрэм пожал плечами. - Что вы можете?
- Очень многое. Допустим, я обращусь за помощью кое к кому из своих соплеменников, живущих в этом городе.
- И что с того?
- Многое может из этого получиться. Например, они могут прийти к мистеру Моффету среди ночи и заставить его уйти из города…
Ноздри священника раздулись в порыве ярости, которую он подавил мгновенным волевым усилием. Он вспомнил мощную фигуру Моффета, его длинные сильные руки. И висевшие по бокам пистолеты в поношенной кобуре, отполированные не специально, а от частого использования.
- Если они просто так придут к Моффету, - медленно сказал юноша, - некоторые из них могут быть убиты.
Доминиканец молчал.
- Некоторые из них точно будут убиты. Моффет ни за что не даст им уйти живыми!
- А может, и нет, - сказал Педро. - Видите ли, есть такая вещь, как долг, которая не имеет ничего общего с гордостью. Возможно, долг этих людей заключается в том, чтобы увести Рыжего Моффета из города - чтобы он больше не представлял для вас опасности. Его гордость заставит его драться. Никто не знает наверняка, чем все закончится. Но, знаете, многое можно сделать с помощью мягкого подхода - и веревки. Сыромятный аркан в руках моего соплеменника может стать ножом, дубиной - или силком, достаточно крепким, чтобы удержать рвущегося на свободу льва. Может быть, действительно будет лучше, если вы позволите мне обратиться к своим друзьям!
Ингрэм покачал головой - с решимостью еще более яростной, чем прежде.
- Это мой собственный бой, - сказал он, - и я должен сам довести его до конца. Никто другой не может поднять руку вместо меня!
- Значит, вы умеет обращаться с пистолетом? - с надеждой спросил доминиканец.
- Умел. Но теперь я не ношу оружия.
- О, - воскликнул монах, - тогда у меня есть шанс оказать вам услугу. Я принесу вам револьвер…
- Нет, - перебил его юноша. - Евангелие говорит мне, что нужно делать в подобных случаях. Не противься злу!
- Наш Бог, - сказал доминиканец, - учит нас посредством иносказаний и редко говорит прямо. Однако Он прекрасно понимал, что разговаривает не с ангелами и не с демонами. Он хотел, чтобы мы воспринимали Его как человека, обращающегося к людям.
Ингрэм вдруг улыбнулся.
- Если бы даже у вас было двадцать языков, - сказал он, - вы все равно не смогли бы убедить меня! Спасибо, что зашли.
- Значит, я потерпел поражение?
- Нет, не поражение. Вы сделали для меня все, что могли.
- И что вы теперь будете делать?
- Молиться, - ответил Ингрэм.
- В таком случае, молитесь и за Моффета, - сказал монах. - Потому что ему грозит опасность совершить ужасное преступление! Ох, брат, в этом городе вы были почти на пороге счастья, а теперь, боюсь, вы оказались еще ближе к скорби!
- Я в руках Господа, - произнес священник с суровым выражением лица.
- Надеюсь, - сказал доминиканец, - что он укажет вам верный путь.
Он медленно побрел к двери, два или три раза останавливаясь и оборачиваясь к своему юному другу, словно новые аргументы готовы были слететь у него с языка; однако монах решил, что ни один из них не достигнет цели - таким каменным было выражение лица Ингрэма.
Проводив взглядом удаляющегося брата Педро, Ингрэм посмотрел поверх крыш домов, от которых поднимался дрожащий жар, на широкую жгучую поверхность пустыни.
Перед его мысленным взором встала другая картина - маленький жучок, поедаемый более крупным жуком, жук, поедаемый вьюрком, и вьюрок, умерщвленный ястребом. Поневоле священник задумался о порядке вещей, установленном в этом уголке вселенной, и о том, как извращено было здесь проявление Божественной Воли.
Затем он отошел от двери, растянулся на одеяле, постеленном на голом полу, и вскоре заснул.
Проснулся Ингрэм от звона в ушах; в комнате было очень жарко.
Пошатываясь, он побрел к двери. Воздух по-прежнему был неподвижен, не было ни малейшего ветерка; земля и дома, словно гигантские печи, изливали наружу жар, который вбирали в себя весь долгий день. Уже сгустились сумерки, и на город быстро опускалась ночь, но полоса тусклого пламени по-прежнему окутывала горизонт, зловеще обещая - каким был этот день, таким будет и день завтрашний.
Ингрэм умыл лицо и руки. Об ужине он и не думал. Рыжий предупредил, что священник должен покинуть город до заката, а солнце уже село!
Что же теперь будет?
Юноша заставил себя методично заняться делами. Его охватило жгучее трусливое желание выскочить из дома и спрятаться в каком-нибудь темном углу, но Ингрэм сурово подавил этот порыв. Он зажег лампу, подрезал фитиль, убедился, что он горит ярко и ровно - и сел в кресло с книгой в руках.
Буквы прыгали и расплывались перед глазами. Юноша никак не мог понять смысл текста, лежавшего на коленях.
Тогда он снова овладел собой - с таким неимоверным усилием, что у него со лба потек пот, вызванный отнюдь не жарой. Слова прояснились. Ингрэм начал понимать, о чем пишет автор.
А затем с улицы громкий голос выкрикнул его имя.
Священник сразу же узнал голос Рыжего Моффета. Ковбой стоял снаружи, в темноте. Возможно, поодаль собрались другие люди, чтобы понаблюдать за трагедией.
Священник сделал шаг и встал в дверях.
Лампа светила в окно прямо на улицу, и в свете этой лампы он увидел силуэт всадника.
- Я здесь, - сказал Ингрэм.
В этот момент что-то просвистело у него над головой. Мощные тиски брошенного лассо сжали его и сбили с ног; Рыжий Моффет пустил коня вскачь, волоча за собой свою жертву по толстому слою пыли.
9. Храни секрет!
Полузадушенный, Ингрэм почувствовал, что движение наконец прекратилось; внезапно ловкие руки закатали его в сеть, сплетенную из толстой веревки. Он не мог двинуть ни рукой, ни ногой; те же сильные руки подняли его и привязали к молодому деревцу.
Поблизости никого не было. Биллмэн тонул в темноте. Жители города приступили к вечерней трапезе, и Моффет выбрал самый удобный час, чтобы никто не помешал ему совершить задуманное.
Ковбой сорвал со священника рубашку и отступил назад.
- Собираюсь преподать тебе урок, которого тебе хватит надолго, дрянь! - объявил Рыжий Моффет. - Будь ты мужчиной, я пристрелил бы тебя средь бела дня. Но поскольку ты всего лишь священник, мне придется сделать это!
Кнут погонщика свистнул в его руке и огнем ожег спину Ингрэма.
Последовала дюжина ударов - и ни звука со стороны жертвы.
- Отключился, а? - хмыкнул Моффет.
Он чиркнул спичкой.
Кровь струилась по белой спине Ингрэма. Ковбой обошел вокруг и при свете спички встретился взглядом с такими глазами, какие никогда прежде не видел у человеческого существа.
Выругавшись, он уронил спичку. Затем сказал в темноту:
- Это проучит тебя. А если завтра я увижу тебя в Биллмэне, то устрою кое-что похуже!
Он ускакал прочь, и стук копыт его лошади потонул в густой пыли. Силы Ингрэма иссякли, но веревки, которыми он был связан, выдержали вес его тела. Жгучая ярость, вызванная стыдом и ненавистью, поддерживала его до тех пор, пока в бодрящей утренней прохладе люди не нашли его и не разрезали веревки.
Юноша рухнул на землю, как бревно, почти потеряв сознание. Его отнесли в дом и влили в него глоток виски. Один из ковбоев с задумчивым выражением лица сказал ему:
- Тебе лучше убраться из города, Ингрэм, пока Моффет в конец не разошелся.
В голосе говорившего слышалась издевка, смешанная с жалостью.
Ингрэм не ответил. Его нервы были в таком плачевном состоянии, что он не решился разомкнуть губы, боясь, что из них вырвется стон или вопль.
Он лежал, дрожа как в лихорадке, до позднего утра.
Затем он встал, снял разорванную одежду и, стиснув зубы, вымыл израненную спину. Он вдруг вспомнил, что сегодня воскресенье, и что через полчаса должна начаться проповедь.
Священник твердым шагом направился в церковь - и не обнаружил там ни души!
Не было даже мексиканца, чтобы позвонить в колокол! Тогда Ингрэм позвонил в колокол сам, долго и громко, а затем вернулся в церковь и стал ждать.
Никто не пришел. В маленькую церковь через открытые двери вливалась знойная жара этого горького дня, но ни один человек не перешагнул порог, хотя прошло много времени после того, как проповедь должна была начаться.
Интересно, подумал Ингрэм, неужели деликатность удерживает толпу женщин, которые должны были быть здесь?
И в этот момент в церковь вошла не женщина, а неуклюжий великан Васа. Он подошел к священнику и сел с ним рядом.
Жалость и изумление читались в глазах кузнеца, но надо всем этим преобладала уничижительная насмешка.
- У меня для тебя записка от моей дочурки, - сказал Васа и протянул конверт.
Записка была удивительно короткой и по существу: "Как вы могли лежать и позволить кому бы то ни было сделать с собой такой? Мне стыдно и плохо. Уходите из Биллмэна. Никто больше не захочет видеть вас здесь!"
Подписи тоже не было. Слов было достаточно. А брызги и пятна, покрывавшие бумагу, говорили о слезах, вызванных горчайшим стыдом и отвращением, в этом не было сомнений. Ингрэм бережно свернул листок и положил его в карман.
- Я лучше пойду, - сказал Васа.
Он встал. И неожиданно добавил:
- Мне ужасно жаль, будь я проклят! Не думал, что ты окажешься человеком, который позволит кому-то…
Он замолчал, резко повернулся на каблуках и вышел. Ингрэм закрыл церковь и вернулся домой.
Деликатность не дала женщинам прийти в церковь этим утром? В местных жителях было не больше деликатности, чем в птицах и насекомых, населяющих окружавшую город пустыню. Люди отгородились от Ингрэма глубочайшим презрением.
К середине дня он понял, что должен сделать, и направился в телеграфный пункт. По дороге он встретился с сотней людей - но ни с одной парой глаз. Все отворачивались, едва завидев его приближение. Переходили дорогу, чтобы избежать встречи с ним. Только двое мальчишек выбежали к нему из подворотни, смеясь, улюлюкая, выкрикивая слова, которым научил их, вероятно, какой-нибудь взрослый.
Придя на телеграф, священник написал телеграмму следующего содержания:
"В Биллмэне я не принесу больше пользы; предлагаю вам назначить на этот пост другого (пожилого) человека; если нужно, дождусь его прибытия".
Телеграмма была адресована тем, кто отправил его в эту далекую миссию. Затем Ингрэм снова пошел по улице к своей хижине.
Ему хотелось бежать, но он заставил себя идти неторопливо. Ему хотелось пробираться до дома задворками, но он сдержался и продолжил свой путь сквозь толпу мужчин и женщин. Еще несколько мальчишек выбежали на дорогу, чтобы подразнить священника. Он услышал, как мать отозвала своих отпрысков:
- Мальчики, оставьте этого никчемного беднягу в покое!
Это было сказано о нем!
Входя в свою хижину, Ингрэм снова вспомнил, что сегодня воскресенье. Тогда он достал Библию и начал читать, заставляя себя вникать в текст, до тех пор, пока через порог не упала тень, протянувшись по полу до его ног.
Это был монах-доминиканец.
Он вошел и протянул руку. Ингрэм даже не взглянул на нее.
Тогда брат Педро сказал:
- Я многое предполагал, брат. Но о таком я и подумать не мог. Я думал, все решится просто, с помощью оружия. Я даже не представлял, что может быть что-то еще хуже! - Помолчав, он добавил: - Брат, я понимаю тебя. Остальные не видят истины. Сейчас ты их ненавидишь. Впоследствии ты поймешь, что они - как дети. Прости их, если можешь. Не сегодня, это слишком трудно. Но завтра.
Сказав это, он вышел также тихо, как вошел, и, переваливаясь, как обычно ходят толстяки, направился вниз по улице.
Спустя некоторое время монах поравнялся с домом Васы. В саду копошилась мать семейства, прервавшая свои домашние дела, чтобы наконец заняться овощами. Брат Педро прислонился к изгороди и заговорил с ней.
- Как Астрид?
- Девочка лежит в постели, - сказала миссис Васа. - Ей очень плохо.
- Плохо? - переспросил монах. - А что врачи говорят по этому поводу?
- А, врачам об этом знать нечего. В некоторых делах врачи бессильны, брат.
Педро побрел дальше по улице. Он зашел в гостиницу, где бездельники-отдыхающие обрушили на него град приветствий, предлагая разнообразную выпивку. Монах отказался от всего, не потому что считал ниже своего достоинства выпить кружку пива (или пульке, если была такая возможность), а потому, что обычно пил дома, а не в салуне. В дальнем углу гостиницы он встретил Рыжего Моффета.
Рыжий приветствовал его. Но поскольку монах молча продолжал свой путь, высокий ковбой встал перед ним.
- Послушай, Педро! В чем дело? Ты меня не видишь?
- Я не хочу говорить с тобой, Рыжий, - ответил священник. - Потому что если я заговорю, то могу не сдержаться.
- Полагаю, ты имеешь в виду Ингрэма, - сказал здоровяк.
- Я имею в виду Ингрэма.
- Ну а что я должен был сделать, по-твоему? Поднять на него пистолет?
- Могу я сказать то, что думаю, Рыжий?
- Валяй, старина. Ты можешь говорить все, что хочешь.
- Тогда я скажу тебе, что совершенно уверен - если бы ему не мешали угрызения совести, Ингрэм мог бы в одиночку уложить любых двух мужчин в этом городе!
- Это что, шутка? - спросил Моффет.
- Это не шутка, а достовернейший неопровержимый факт.
- Послушай, брат, этот парень - трус!
- Не говори мне это, Рыжий. Ингрэм просто держит себя в руках. Он не будет драться из принципа - даже ради спасения своей шкуры. И сейчас ты на гребне, а он - на дне. Но я не удивлюсь, если в один прекрасный день он поменяется с тобой ролями!
- Пусть поторопится, - хмыкнул Рыжий. - Этот трус получил свое. Он телеграфировал, чтобы его забрали отсюда.
- Неужели?
- Да, он завопил о помощи! - Рыжий злобно усмехнулся, не скрывая своего удовлетворения.
- Очень хорошо, - сказал доминиканец. - Он просит, чтобы его сменили на посту, потому что считает, что больше не может принести здесь пользу - после того, как ты опозорил его. Но говорю тебе, Рыжий - для тебя эта история еще не кончилась. Она будет очень-очень длинной!
Не сказав больше ни слова, монах с мрачным лицом вышел из гостиницы, оставив Рыжего Моффета стоять, погрузившись в раздумья.
Перейдя речушку, священник шел через беднейший район города, пока не оказался в кварталах своих соотечественников. Тема, занимавшая их умы, была той же, что и в более зажиточном районе Биллмэна.
К доминиканцу обратился прихрамывающий парень, только что вышедший из больницы:
- Брат, это правда, что наш друг, сеньор Ингрэм - не настоящий мужчина?
- Кто сказал тебе это? - рявкнул Педро.
- Но ведь… его высекли, как собаку!
- Хочешь, я скажу тебе одну вещь, друг мой?
- Да.
- Это большой секрет, амиго.
- Так скажи мне, брат!
- Этот сеньор Ингрэм - тихий человек. Но придет время, и все увидят, что он "muy diablo"!
Невозможно перевести эту фразу - "муи дьябло". Она означает "сущий дьявол" или "сам дьявол". Но она имеет и другой смысл. Можно сказать "муи дьябло" о человеке, не похожем на других, "белой вороне". А еще это выражение можно использовать, говоря о динамитном патроне. Услышав эти слова, батрак-пеон вытаращил глаза. Он ни на секунду не усомнился в словах монаха.
- Я буду хранить этот секрет! - воскликнул он. - Но… когда сеньор Ингрэм начнет действовать?
- Это знает только Бог и его совесть. Он начнет действовать в свое время!
Педро молча смотрел, как батрак убегает прочь. Он знал, что через полчаса весь город будет знать секрет о том, что сеньор Ингрэм, священник, каким-то мистическим образом является "муи дьябло". Брат Педро был в этом уверен.
10. Магия труда
Слухи в Биллмэне, как и во всех небольших западных городках, передвигаются со скоростью и неуловимостью змеи. Поэтому, переходя из уст в уста, среди жителей быстро распространилась новость о том, что Ингрэм, несмотря на полученное от рук Рыжего Моффета унижение, сильнее, чем кажется; что он на самом деле "муи дьябло". Священник просто выжидает время. И очень скоро случится то, что покажет людям его истинную сущность.
Слыша это, ковбои пожимали плечами и готовы были расхохотаться. Но слова эти не шли у них из головы. Было что-то в твердой походке Ингрэма, когда он шел по улицам в день своего позора, что заставляло задуматься. Люди повторяли про себя слова "муи дьябло" - и становились серьезнее. Наконец история достигла ушей Астрид Васа; девушка внезапно села в кровати, сверкая глазами.
Кто знает?
За пять минут она оделась. Еще через пять минут она была на улице, торопливо направляясь к Ингрэму.
Она обнаружила его стоявшим в хижине с телеграммой в руке, в которой говорилось, что заменить его на посту в Биллмэне прямо сейчас нет возможности и что он должен оставаться на этой должности неопределенное время. А пока ему следует описать в деталях, что случилось.