– А что, у тебя есть выбор, префект? – рассердился Иовий. – Или ты думаешь заслужить прощение Галлы Плацидии и Аэция? Тебя убьют раньше, чем ты откроешь рот в свою защиту. Твою семью тоже не пощадят, а я должен позаботиться о судьбе дочери и внука Ореста. Именно для этого я бросаю в бессмысленную бойню римские легионы. Пока мы будем сдерживать византийцев, ты должен уйти. У тебя, Литорий, вся жизнь впереди. Плацидия не вечна. Рано или поздно империи понадобятся опытные полководцы. Ты будешь возвращен в Рим и обласкан. Не ты первый, не ты последний. А пока нужно выиграть время и переждать. Поезжай, Литорий, и да поможет тебе Бог.
Стремительная атака римских легионов, предпринятая на исходе дня, не застала врасплох опытного полководца Аспара. Византийские клибонарии мощным ударом с правого фланга смешали ряды пехотинцев Иовия, а византийские легионеры ударили противнику в лоб. К немалому удивлению магистра Аспара, опытный римский полководец, выигравший на своем веку немало сражений, в этот раз действовал на редкость опрометчиво. Иовий не позаботился даже о резерве, что позволило комиту Родоарию, сыну Аспара, зайти римлянам в тыл и окончательно похоронить их надежды не только на благополучный исход сражения, но и просто на спасение. Семь тысяч римских легионеров пали в этой битве от рук византийцев, среди них был и сам префект Иовий. Остальные во главе с императором Иоанном сдались. Аспар, наблюдавший за битвой с высокого холма, обернулся к шестилетнему императору, сидевшему на шее коня, управляемого Плацидией, и торжественно произнес:
– Поздравляю тебя с первой победой, божественный Валентиниан.
Жест, что и говорить, был уместным и благородным, и сиятельная Плацидия отозвалась на него обворожительной улыбкой. О любовной связи магистра Аспара с Галлой Плацидией в византийском лагере сплетничали все. Но осуждал императрицу только один человек – высокородный Бонифаций. Однако Бонифацию хватило ума не высказывать свое разочарование вслух.
Въезд шестилетнего императора в Аквилею, услужливо распахнувшую перед византийцами ворота, был обставлен с пышностью необыкновенной. Городские обыватели, успевшие, к слову, присягнуть Иоанну, лезли из кожи, чтобы понравиться не столько даже Валентиниану, уснувшему во время торжественной встречи, сколько его матушке. Галла Плацидия отблагодарила горожан за встречу грандиозным представлением на арене местного цирка. Всем желающим был явлен несчастный Иоанн, коего еще недавно называли божественным. Его вывезли на арену верхом на осле. После чего здесь же, на глазах притихших зрителей, подвергли сначала бичеванию, а потом мучительной казни через отсечение конечностей и головы. Кроме императора-самозванца в этот день было казнено еще не менее сотни человек, которых сочли его преданными сторонниками. Ган Аттила, опоздавший к битве, но поспевший к празднествам в честь ее благополучного окончания, бросил вскользь насупленному Аэцию:
– Не знаю, умеет ли эта женщина властвовать, но карать она умеет, спору нет.
Причем сказано это было громко и по-латыни, которой ган, как выяснилось, неплохо владел.
– А кто та девочка, рядом с Валентинианом? – спросил Аттила, с интересом разглядывая божественное семейство.
– Это Гонория, дочь сиятельной Плацидии, – ответил Аэций.
– Прелестное дитя, – усмехнулся любезный ган.
Все ждали, что Аттила все-таки потребует плату за услугу, оказанную божественному Валентиниану. Однако ган о ней даже не заикнулся. Зато во всеуслышанье заявил, что каган Ругила берет под свое покровительство Валентиниана и сделает все от него зависящее, чтобы ни один волос не упал с его головы. Это заявление могущественного гунна пришлось как нельзя кстати. Валентиниана признали не только италийские города, но и все без исключения провинции империи. И даже когда гунны Аттилы вернулись в Панонию, никому из дуксов и ректоров даже в голову не пришло оспаривать власть Рима. Впрочем, у Галлы Плацидии под рукой остался магистр Аспар, готовый в любую минуту призвать к порядку смутьяна. Среди римских патрикиев не нашлось ни одного человека, осмелившегося открыто бросить вызов всесильному временщику. Исключением были разве что Аэций, немедленно отправленный префектом в Галлию, да Бонифаций, имевший неосторожность вступить с сиятельным Аспаром в спор. Впрочем, многие люди из окружения Плацидии полагали, что дело тут не в строптивости молодых комитов, а в их близости к телу вдовой императрицы. Аспар оказался человеком то ли ревнивым, то ли благочестивым, но, так или иначе, он не стал терпеть соперников у ложа своей любовницы. Обиженный Бонифаций метнулся к Плацидии, но встретил прямо-таки ледяной прием.
– Императрица нуждается в Аспаре, – укорила нетерпеливого комита Пульхерия. – За спиной магистра византийские легионы, и пока они находятся в Италии, императрица вынуждена считаться с ним.
– Выходит, сиятельная Плацидия стала пленницей этого варвара?! – возмутился прозорливый Бонифаций.
– Можно сказать и так, – согласилась с комитом Пульхерия.
– Я его убью, – мрачно изрек Бонифаций.
Пульхерия пристально посмотрела на комита и в сомнении покачала головой:
– Ты собираешься оспаривать у магистра женщину или власть?
Бонифаций, несмотря на свою относительную молодость и легкомысленный вид, был очень честолюбивым человеком. Пульхерии, хорошо изучившей комита, не составило труда найти слабину в характере Бонифация и использовать ее в своих интересах. Впрочем, не только в своих. И в Константинополе, и в Медиолане она не теряла связи с Гусирексом и была хорошо осведомлена о его планах. Африка не слишком волновала римлянку Пульхерию, и она искренне полагала, что появление в далеких провинциях сильного человека не только не ослабит империю, но, скорее, поможет ей пережить нелегкие времена. К тому же от нее не ускользнуло недовольство Плацидии всевластием византийцев. Пока императрица молчала, но Пульхерия нисколько не сомневалась, что дочь Феодосия Великого еще скажет свое веское слово. И произойдет это гораздо раньше, чем многие думают. Но пока что Галле Плацидии не на кого опереться в борьбе за реальную власть. И Аэций, и Бонифаций слишком молоды и неопытны, чтобы оспаривать первенство у мудрого Аспара.
– Тебе придется уехать, Бонифаций, – спокойно сказала Пульхерия. – Хотя бы для того, чтобы сохранить свою жизнь. Твой друг Аэций поступил мудро.
– Аэций мне не друг! – вспыхнул комит.
– А кто твой друг? – холодно спросила Пульхерия. – Нотарии Паладий и Авит, к которым ты зачастил в последнее время? Мелкий интриган сенатор Рутилий? Сиятельный Аспар раздавит вас одним мановением руки. Я уговорю Плацидию назначить тебя префектом в Африку. Это не понравится Аспару, но в данном случае его мнением можно будет пренебречь.
– А что я буду делать в Африке? – рассердился Бонифаций.
– Искать союзников, – подсказала Пульхерия. – В противном случае магистр Аспар достанет тебя и там. Неужели ты не понимаешь, куда метит франк?
– Куда? – насторожился Бонифаций.
– В императоры. А помехой на его пути всего лишь слабая женщина и шестилетний мальчик. Варвар скоро станет императором Рима, а в наших рядах не найдется человека, способного сказать "нет".
Бонифаций призадумался, что на его месте давно бы уже сделал любой разумный человек, пускающийся в авантюру. Но Бонифаций настолько привык с юности жить чужим умом, что частенько принимал мысли других людей за свои. До сих пор он полагал, подобно сенатору Рутилию, что устранить чужака Аспара труда не составит, особенно если Галла Плацидия поддержит заговорщиков. Но сегодня он вдруг осознал, что императрица властна далеко не во всем, порой она не способна распорядиться не только своей судьбой, но и своим телом. И это было очень печальное открытие для высокородного Бонифация. Человеку, возвысившемуся через постель, очень трудно противостоять полководцу и стратегу, выигравшему на своем веку немало битв.
– Я должен поговорить с друзьями, – вздохнул Бонифаций. – Завтра утром я дам тебе ответ.
Поздним вечером во дворце нотария Паладия собрались достойные римские мужи. Сам поклонник Сенеки менее всего годился в заговорщики, но по непостижимому капризу судьбы именно он почему-то всегда оказывался в центре чужих свар и мятежей. Паладий по меньшей мере дважды едва не погиб, спасая чужие жизни. Взять хотя бы того же Бонифация, это ведь нотарий Паладий помог ему бежать из Медиолана от агентов высокородного Туррибия. И вот ведь как повернулась жизнь: сегодня этот самый Туррибий, которого гневливая императрица повелела изловить и повесить, спокойно сидит за одним столом с комитом Бонифацием и сенатором Рутилием, едва ли не самыми преданными сторонниками сиятельной Плацидии. Правда, интригуют эти люди не против императрицы, а против высокомерного франка, возомнившего себя повелителем Рима.
– Пульхерия права, – сказал нотарий Авит, самый, пожалуй, разумный человек во всей компании. – Мы слишком слабы, чтобы бросать вызов всесильному Аспару. Византийцы, окружившие императрицу плотным кольцом, не подпустят теперь к ней римлян.
– Но неужели Плацидия не понимает, чем обернется для нее и сына возвышение Аспара?
– Судя по всему, понимает, – осторожно заметил Паладий. – Сдается мне, что Пульхерия высказала высокородному Бонифацию не только свои, но и ее мысли.
– Значит, по-вашему, я должен ехать в Африку? – взъярился Бонифаций.
– А почему бы нет? – усмехнулся Туррибий. – Ты встанешь во главе десятков легионов, расквартированных там. И оттуда бросишь вызов Аспару.
– Но меня объявят изменником и казнят! – возмутился Бонифаций.
– Тебя казнят в любом случае, – вздохнул Авит. – Ибо ты единственный человек, способный помешать Аспару стать императором.
Туррибию и Авиту легко рассуждать. Первый находится в бегах, второй – в немилости. Конечно, они готовы отправиться хоть на край света, ибо в Медиолане их ничего хорошего не ждет. Но комит Бонифаций не был рожден бунтовщиком. Он не рвался в императоры, его вполне устраивала беспечная жизнь в свите Галлы Плацидии. К сожалению, этой беспечной жизни пришел конец. В решительности франку Аспару не откажешь, и если магистр решит, что Бонифаций ему враг, то он устранит его без раздумий.
– Хорошо, – изрек помрачневший комит. – Я поеду в Африку. Но рано или поздно я вернусь в Медиолан, можете не сомневаться, патрикии.
Паладий вздохнул с облегчением, сенатор Рутилий глубоко задумался, Авит пожал плечами, а по губам бывшего комита схолы императорских агентов скользнула едва заметная усмешка. Туррибию в любом случае следовало уносить ноги из Италии, а тут вдруг представился столь удобный случай пристать к свите нового префекта Африки в качестве особо доверенного лица. Сдаваться бывший комит не собирался. Он был слишком искушенным в политических интригах человеком, чтобы взять и сгинуть, не оставив следа. Опыт – это ведь тоже капитал, надо только суметь им распорядиться.
Нотарий Авит был невысокого мнения об умственных способностях высокородного Бонифация. И участвовать в заговоре, организованном, впрочем, не столько комитом, сколько сенатором Рутилием, он согласился только по настоянию Пульхерии. Вдова Аттала приняла живейшее участие в судьбе нотария и сумела выхлопотать для него прощение у мстительной Плацидии. Но не только благодарность двигала Авитом, когда он подрядился помогать влиятельной матроне в ее темных и не всегда понятных окружающим делах. Галла Плацидия даже не догадывалась, какими обширными связями обладает ее верная сподвижница и какие дела она вершит у нее за спиной. Впрочем, пока что стремления императрицы и матроны совпадали – Галла Плацидия жаждала избавиться от византийского покровительства в лице сиятельного Аспара, и Пульхерия принялась ей в этом активно помогать.
Вдова Аттала располагала немалыми средствами, что позволило ей приобрести в Медиолане дом, принадлежащий некогда высокородному Перразию, с которым Авит был знаком. Более того, он не раз бывал в этом дворце, довольно скромном снаружи и роскошном внутри, еще при жизни влиятельного римского чиновника. Авит воспользовался черным ходом, дабы не мозолить глаза обывателям и не давать пищи для пересудов медиоланским сплетникам. В конце концов, он не был любовником Пульхерии, а состоял при ней всего лишь агентом, правда довольно высоко оплачиваемым. Вдову Аттала можно было обвинить в чем угодно, но только не в скупости. Авит не исключал, что и бывший комит Туррибий, лишенный ныне всех прав, состоял на жаловании у Пульхерии. Матрона была слишком рачительной хозяйкой, чтобы дать пропасть за здорово живешь столь хитрому и осведомленному негодяю.
Пульхерия приняла гостя по-домашнему. Кроме самой матроны, сидевшей в кресле, и пятилетнего мальчика, игравшего на полу, в комнате никого не было. Авит, конечно, слышал о сыне Пульхерии Ратмире, рожденном от вождя свевов Яромира, но видел его впервые. Мальчик был светловолос и голубоглаз, что бесспорно указывало на венедскую кровь в его жилах.
– Бонифаций согласился? – спросила Пульхерия, жестом указывая гостю на стул. Мебель Пульхерия поменяла, а вот картины и статуи, собранные Перразием, так и остались на прежних местах. Впрочем, изображения римских богов можно было обнаружить в любом патрицианском палаццо, и никакие эдикты, церковные или императорские, не смогли отбить у римлян тягу к прекрасному.
– А что ему еще оставалось делать? – чуть заметно пожал плечами Авит. – Мы убедили его, что это единственный шанс на спасение. И что Африка самое подходящее место для мятежа. Высокородный Туррибий и сенатор Рутилий вызвались сопровождать Бонифация в Карфаген. Туррибий, конечно, не верит в успех мятежа, но у него нет другого выхода, а вот что касается Рутилия, то сенатор преисполнен надежд.
– Дурак, – коротко охарактеризовала Рутилия матрона.
– Я должен ехать с ними? – спросил Авит.
– Нет, – покачала головой Пульхерия. – Ты останешься в Медиолане и будешь информировать заговорщиков обо всем, что здесь происходит. А пока убеди своего родственника Паладия написать письмо куриалу Асканию о готовящемся заговоре Бонифация. Но это письмо должно достичь Арля не раньше, чем Бонифаций обоснуется в Африке.
– Ты хочешь, чтобы о заговоре узнал Аэций? – догадался Авит.
– Не только узнал, но и поставил в известность о нем Галлу Плацидию. А та, в свою очередь, расскажет о заговоре Аспару.
– А что будет потом? – насторожился Авит.
– Об этом ты узнаешь через несколько месяцев, – сухо ответила Пульхерия. – Ты нуждаешься в деньгах, нотарий?
– Пока нет. – Гость поднялся со стула. – Позволь откланяться, матрона.
– Доброго пути, светлейший Авит.
Замысел Пульхерии в общих чертах был понятен нотарию. Глупцы Рутилий и Бонифаций должны были поднять мятеж в Африке, который отправится подавлять сиятельный Аспар. Непонятным пока что было другое – какую выгоду собирались извлечь из очередной победы даровитого полководца две хитроумные женщины, Плацидия и Пульхерия? А в том, что хорошо обученные византийские легионы Аспара разобьют в пух и прах Бонифация, у Авита сомнений не было. И в этом случае для франка откроется прямой путь к власти. Вернувшись из Ливии, он непременно выставит свои условия Галле Плацидии. И той не останется ничего другого, как пойти с ним под венец. Аспара объявят соправителем маленького Валентиниана, а его матери придется уйти в тень. Неужели именно этого добивается властолюбивая дочь Феодосия Великого?! Что-то верится с трудом. Не для того, похоже, византийского полководца заманивают в Африку, чтобы он вернулся оттуда победителем. Но тогда возникает вопрос: кто способен нанести поражение сиятельному Аспару, лучшему полководцу империи? Причем сокрушительное поражение, которое развеет прахом все его надежды на императорский титул. Ответ к Авиту пришел сам собой – Гусирекс! Повелитель Испании князь Верен рвется в богатую Африку, и благородная матрона Пульхерия расчищает ему путь. А Галла Плацидия потворствует ей в этом. Впрочем, выгода императрицы понятна: она получит почти неограниченную власть, а вот почему так старается Пульхерия, об этом нотарию Авиту еще предстоит подумать. И выяснить, чем занималась римская матрона в Испании в течение четырех лет и зачем она вернулась в Медиолан.
Аспару не нравилась связь сына с женщиной, которая была вдвое его старше. Однако двадцатилетний Родоарий настолько привязался к вдове патрикия Аттала, что проводил у нее больше времени, чем в доме своего отца. В Медиолане поговаривали, что благородная Пульхерия – колдунья. На это прямо намекал магистру епископ Антонин. Более того, он настоятельно советовал Аспару оградить сына от дурного влияния грешницы. Всесильный магистр пехоты пропускал эти советы мимо ушей, не желая до поры до времени ссориться с влиятельной матроной. Тем более что та исправно снабжала своего юного любовника ценными сведениями. Именно от Родоария Аспар узнал о заговоре Бонифация, раскрытом расторопным префектом Аэцием, который, сидя в своем Арле, знал о событиях, происходящих в далекой Африке, гораздо больше, чем магистр. Впрочем, удивляться этому не приходилось. Аэций унаследовал от своего отца, покойного префекта Сара, не только врагов, но и друзей, а сиятельный Аспар лишь нащупывал почву под ногами в совершенно чужом для него краю. Магистру требовалось время, чтобы обрасти влиятельными союзниками, дабы сделать последний и решительный шаг к власти.
– Аэций прислал сиятельной Плацидии письмо, где перечислил организаторов заговора, – продолжил свой рассказ Родоарий. – Самыми опасными среди них Пульхерия считает сенаторов Рутилия и Цимессора, а также бывшего комита агентов Туррибия. Императрица уже отправила в Африку нотария Авита с требованием к Бонифацию вернуться в Медиолан. Она полагает, что таким образом ей удастся предотвратить мятеж.
– Плацидии следовало бы посоветоваться со мной, – проворчал недовольный Аспар.
– Так ведь заговор составлен против тебя, отец, а не против Плацидии. Так считает Пульхерия. Она полагает, что Бонифаций закроет африканские порты, а это неизбежно скажется на снабжении продовольствием Рима. И когда в Италии начнутся голодные бунты, префект Африки потребует от Плацидии твоего удаления. Бонифаций рассчитывает, что чувства Плацидии к нему еще не угасли, и, судя по всему, он в своих расчетах прав.
Аспар никогда не обольщался насчет Галлы Плацидии. Эта женщина стала его любовницей лишь для того, чтобы использовать византийского полководца в своих целях. Сам он тоже не питал к дочери Феодосия Великого теплых чувств, однако хорошо понимал, что без ее помощи ему не утвердиться на вершине власти. Эта женщина слишком умна, чтобы добровольно дать согласие на брак с Аспаром, а значит, он должен принудить ее к нему.
– Кто еще участвует в заговоре?
– Нотарий Паладий, – усмехнулся Родоарий, – но это мелкая сошка. Пульхерия полагает, что Аэций узнал о заговоре именно от него. Или от его жены, матроны Стефании, давней своей возлюбленной.
– А почему вдруг Пульхерия стала делиться с тобой чужими тайнами? – строго глянул Аспар на Родоария.
– Я обещал матроне, что позабочусь о ее сыне Ратмире, – смущенно потупился тот.
– Только пообещал?
– Ну, поклялся, – неохотно признался Родоарий. – А что тут плохого, отец? Ратмир очень милый мальчик. Не в императоры же она его прочит.