ГЛАВА IV. Путешественники
В то время как трапперы вышли из пещеры, милях в двадцати от выхода из нее довольно большое общество белых путешественников сделало привал на берегах Канады. Местность, выбранная ими для ночлега, была очень красива, и на ней еще сохранились следы отдыхавших здесь когда-то раньше индейцев.
Проводники-метисы быстро развьючили с дюжину мулов, за которыми, в виде конвоя, ехали солдаты-мексиканцы.
Сделав из вьюков ограду овальной формы, проводники зажгли посредине ее костер и, покончив с этим, уселись в кружок и стали готовить себе ужин.
Молодой офицер лет двадцати четырех - двадцати пяти, с правильным и характерным лицом, подошел к запряженному парой мулов паланкину, около которого стояли два всадника.
- Где прикажете, сеньор, поставить палатку сеньориты? - почтительно спросил он, снимая шляпу.
- Где хотите, капитан Агвилар, - отвечал один из всадников. - Только устройте все поскорее: моя племянница очень устала.
Это был человек высокого роста, с резкими суровыми чертами лица, орлиным взглядом и белыми, как снега Чимборасо, волосами, одетый в роскошный, раскрашенный золотым шитьем генеральский мундир, поверх которого был наброшен военный плащ.
Капитан поклонился и, подойдя к солдатам, велел им раскинуть хорошенькую белую с розовыми полосками палатку, которая лежала на спине одного из мулов.
Через несколько минут генерал сошел с лошади и, подав руку молодой девушке, которая легко выпрыгнула из паланкина, отвел ее в приготовленную палатку, где, благодаря капитану Агвилару, все было устроено так уютно, как только было возможно при данных обстоятельствах.
За генералом и его племянницей в палатку вошли еще двое.
Один из них был низенький толстяк с круглым, красным лицом, задыхавшийся в мундире военного врача. На нем был белокурый парик и синие очки.
Трудно было определить его возраст. Ему, казалось, было лет около пятидесяти. Звали его Жером-Бонифаций Дюрье. Он был французом по происхождению и состоял на мексиканской службе в качестве главного полкового хирурга.
Сойдя с лошади, он очень осторожно снял привязанный за седлом большой чемодан и, не доверяя его никому, бережно понес его сам.
Вместе с ним вошла в палатку молоденькая девушка или, вернее, девочка лет пятнадцати, с лукавым, живым личиком, вздернутым носиком и смелыми глазами. Это была метиска, исполнявшая должность горничной племянницы генерала.
Великолепный негр, носивший громкое имя Юпитер, суетился, спеша приготовить ужин. Ему помогали двое проводников.
- Ну, доктор? - спросил, улыбаясь, генерал, смотря на запыхавшегося толстяка, усевшегося на свой чемодан. - Как вам кажется сегодня моя племянница?
- Сеньорита очаровательна как всегда, - любезно сказал доктор, вытирая лоб. - А какая ужасная жара! Не правда ли?
- Я не заметил, - отвечал генерал. - По-моему, такая же, как и всегда.
- Значит, мне только показалось это, - сказал доктор, глубоко вздыхая. - Над чем же вы смеетесь? - спросил он, обращаясь к метиске, которая вдруг громко расхохоталась.
- Не обращайте на нее внимания, доктор, - заметила, улыбаясь, племянница генерала. - Фебея еще совсем девочка.
- Я уже несколько раз говорил вам, донна Люция, - сказал доктор, нахмурив свои густые брови и надувая щеки, - что эта девчонка - настоящий бесенок. Вы слишком добры к ней, и кончится тем, что она сыграет с вами какую-нибудь плохую шутку.
- У-у-х!.. Какой сердитый этот собиратель камешков! - пробормотала Фебея, намекая на страсть доктора составлять коллекции из камней и растений.
- Ну, ну, довольно! - сказал генерал. - Утомила тебя дорога, Люция?
- Нет, не особенно, - отвечала молодая девушка, удерживая зевоту. - Мы путешествуем уже целый месяц, и я начинаю привыкать к нашему кочевому образу жизни. Сначала это, действительно, очень утомляло меня.
Генерал вздохнул, но не сказал ни слова. Доктор занялся камнями и растениями, собранными в течение дня, и разбирал их, а Фебея кружилась по комнате, как птичка, приготовляя все, что могло понадобиться ее госпоже.
Воспользуемся этим временем, чтобы сказать несколько слов о племяннице генерала.
Люция де-Бермудес была дочерью его младшей сестры. Это была очаровательная девушка лет шестнадцати. Ее большие черные глаза оттенялись длинными ресницами, умерявшими их блеск; на нежной коже сохранился пушок юности, из-за пунцовых губ виднелись жемчужные зубки, а черные с синеватым отливом волосы были так длинны, что покрывали ее всю, с головы до ног, когда она распускала свои косы.
У нее были крошечные руки и ноги и тонкая, стройная талия; движения ее отличались гибкостью, свойственной американкам, а походка - ленивой грацией креолок.
Невежественная, как и все ее соотечественницы, Люция была весела и беззаботна, как ребенок. Ее занимали всякие пустяки, и она совсем не знала жизни или, вернее, знала только ее хорошие стороны.
Эта прекрасная статуя еще не жила, не думала и не испытала любви.
Генерал воспитывал ее в самом строгом, монастырском уединении и решил взять с собой, когда отправился в прерии.
Ни цель его поездки, ни причина, почему дядя желал, чтобы она сопровождала его - нисколько не интересовали молодую девушку.
Путешествие по незнакомым местностям, жизнь на открытом воздухе, относительная свобода сравнительно с тем строгим заключением, в котором ее держали до сих пор, - все это радовало Люцию, и ей в голову не приходило расспрашивать дядю о причинах, побудивших его предпринять эту поездку.
Таким образом, читателю приходится познакомиться с Люцией в то время, как она была счастливым ребенком и жила день за днем, вполне довольная своим настоящим, без всякой мысли о будущем.
В палатку вошел капитан Агвилар, а за ним Юпитер с тарелками и блюдами.
Фебея уже успела накрыть на стол.
Ужин состоял из консервов и жареной ноги лани. За стол сели четверо: генерал, Люция, капитан и доктор.
Юпитер и Фебея прислуживали.
Сначала все молчали и были заняты только едой. Люция заговорила первая и обратилась к доктору, которого очень любила дразнить.
- Ну что же? Много сокровищ набрали вы сегодня, доктор? - спросила она.
- Не особенно много, сеньорита, - отвечал тот.
- Отчего же так? - улыбаясь, сказала она. - На дороге то и дело попадаются камни. Вам не трудно было бы набрать их столько, что не мог бы снести и мул.
- Вы, должно быть, довольны путешествием, доктор? - спросил генерал. - Теперь вы свободно можете заниматься составлением коллекций.
- Не могу сказать, чтобы я был очень доволен, - отвечал доктор. - Я ждал от прерий гораздо большего. Если бы меня не поддерживала надежда отыскать одно редкое растение и принести, таким образом, пользу науке, я, пожалуй, даже пожалел бы, что покинул свой домик в Гваделупе, где вел такую тихую, однообразную жизнь.
- Не забывайте, что мы еще только вошли в прерии, - сказал капитан. - Когда мы пройдем подальше вглубь, вы даже не в состоянии будете собрать все редкости, которые начнут попадаться вам на пути.
- Очень бы желал, чтобы ваше предсказание исполнилось, капитан, - отвечал, вздохнув, ученый. - Если бы я нашел то растение, о котором говорил, это вполне удовлетворило бы меня.
- Значит, оно очень драгоценно? - спросила Люция.
- Еще бы, сеньорита! - горячо воскликнул доктор. - Его описал и классифицировал Линней, и с тех пор никому не удавалось найти его. Если я отыщу это сокровище, я составлю себе имя. А вы еще спрашиваете, драгоценно ли оно?
- Для чего же служит это растение? - с любопытством спросила молодая девушка.
- Для чего?
- Ну да.
- Ни для чего, - наивно отвечал ученый.
Люция рассмеялась звонким серебристым смехом.
- И вы все-таки называете его драгоценным? - сказала она.
- Да, именно потому, что оно очень редко.
- Надеюсь, что вам удастся найти его, доктор, - сказал примирительным тоном генерал. - Юпитер, позови сюда начальника проводников.
Негр вышел и через минуту вернулся в сопровождении главного проводника.
Это был высокий, широкоплечий человек лет сорока, с низким лбом, курчавыми волосами, медным цветом кожи и впалыми глазами, горевшими каким-то диким блеском. Его лицо нельзя было назвать особенно некрасивым, но в нем было что-то неприятное и отталкивающее. В высшей степени холодный и даже бесстрастный, он был далеко не разговорчив, а между тем ему дали прозвище "Болтун". Должно быть, индейцы или товарищи прозвали его так в шутку.
- Выпейте-ка этот стаканчик, любезный, - сказал генерал, протягивая ему большой стакан с вином.
Болтун поклонился и, сразу осушив стакан, в котором помещалось около литра, вытер рукавом усы.
- Мне бы хотелось, - начал генерал, - остановиться на несколько дней в таком месте, где бы можно было без опасения произвести кое-какие розыски. Годится для этого наша стоянка?
- Нет, - лаконично ответил Болтун.
- Почему же?
- Много индейцев и диких зверей.
- А не знаете ли вы какого-нибудь подходящего места?
- Знаю.
- Далеко отсюда?
- Нет.
- А как велико расстояние?
- Сорок миль.
- За сколько дней можем мы дойти туда?
- За три.
- Отлично. Отведите нас в это место. Мы выедем завтра рано утром.
- Все? - спросил Болтун.
- Все, - отвечал генерал.
- Спокойной ночи!
И проводник ушел.
- У Болтуна есть одна хорошая черта, - сказал, улыбаясь, генерал. - Его разговор не надоедлив.
- А мне было бы гораздо приятнее, если бы он говорил побольше, - возразил, покачав головой, доктор. - Мне всегда подозрительны такие молчаливые люди: кажется, как будто у них есть какие-то тайны, и они боятся проговориться.
Выйдя из палатки, Болтун присоединился к своим товарищам и некоторое время о чем-то горячо перешептывался с ними.
Была чудная ночь. Путешественники закурили сигары и уселись около палатки.
Люция запела прелестную, нежную креольскую песню.
Вдруг красноватый свет показался у самого горизонта. С каждой минутой становился он все больше и ярче, а потом послышался какой-то глухой шум, похожий на отдаленные раскаты грома.
- Что это такое? - спросил генерал, вскакивая с места.
- Пожар в прерии, - спокойно отвечал Болтун.
При этом ужасном известии весь лагерь заволновался.
Нужно было бежать как можно скорее, чтобы не сгореть заживо.
А во время суматохи один из проводников многозначительно переглянулся с Болтуном и, проскользнув между тюками, скрылся в прерии.
ГЛАВА V. Команчи
Чистое Сердце и Весельчак, скрывшись в ветвях пробкового дуба, наблюдали за команчами.
Индейцы - их было человек двадцать пять - спокойно сидели и лежали около костров; одни из них ели, другие курили. Они вполне надеялись на бдительность своих караульных, и им не могло прийти в голову, что врагам удалось подкрасться к ним. На команчах была их обычная одежда из бизоньих шкур, а странная, причудливая татуировка их отличалась необыкновенным разнообразием. У иных все лицо было выкрашено киноварью, у других - черной краской, с длинной белой полосой на каждой щеке. Ружья лежали около них, а за плечами висели щиты, луки и стрелы.
По множеству волчьих хвостов, привязанных к их мокасинам, видно было, что это лучшие воины, составляющие гордость и славу своего племени.
В нескольких шагах от них стоял, прислонившись к дереву, Орлиная Голова. Скрестив руки на груди и слегка наклонившись вперед, он, казалось, прислушивался к каким-то звукам, которых не слышал ни один из его товарищей.
Орлиная Голова происходил из племени озагов. Когда он был юношей, команчи усыновили его, но он до сих пор придерживался обычаев и костюма своего народа. Это был очень высокий, богатырски сложенный человек лет двадцати восьми. Грудь и руки его были обнажены; одежда состояла из куска материи, обернутой кругом бедер; обувь - из мокасин, сделанных из недубленой кожи лани. Они поднимались выше колен и были украшены множеством волчьих хвостов.
Живые черные глаза его со слишком маленьким промежутком между ними, тонкий нос и довольно большой рот делали его похожим на хищную птицу. Выражение лица его было смело и благородно. Оно было раскрашено четырьмя красками: белой, голубой, черной и красной. Главные подвиги его во время битв были нарисованы голубым на его обнаженной груди.
Голова его была обрита. Только узкая полоска волос оставалась посредине головы, да длинная прядь спускалась с маковки и висела сзади. Она была украшена орлиными перьями.
К счастью для Чистого Сердца и Весельчака, индейцы вышли на войну, а не на охоту, и потому с ними не было собак. Будь с ними эти умные животные, нашим друзьям не удалось бы так незаметно подкрасться к лагерю.
Вождь команчей стоял неподвижно, как статуя; но глаза его блестели, а тонкие ноздри раздувались. Вдруг он поднял правую руку, делая знак воинам, чтобы они замолчали.
- Мы открыты, - прошептал Чистое Сердце так тихо, что товарищ едва мог расслышать его слова.
- Что же нам делать? - спросил Весельчак.
- Действовать, - коротко отвечал Чистое Сердце.
Они стали неслышно перебираться с одной ветки на другую, с дерева на дерево, пока не очутились на противоположной стороне лагеря, где паслись лошади индейцев.
Друзья осторожно спустились на землю и перерезали веревки, которыми были привязаны лошади. Те радостно заржали и понеслись в разные стороны.
Весь лагерь пришел в движение. Индейцы вскочили и с дикими криками бросились в погоню за животными.
Орлиная Голова остался один. Как бы зная, где скрываются его враги, он двинулся к ним, осторожно прячась за стволами деревьев, которые могли служить ему защитой.
Охотники тихо отступали и осматривались по сторонам, опасаясь, что команчи зайдут сзади.
Но нет. Крики индейцев замирали вдали; они не думали ни о чем, кроме своих лошадей.
Подойдя к высокому дереву, Орлиная Голова остановился. Это как раз подходящее место - ствол настолько толст, что защитит его от врагов. Он взял стрелу и натянул лук.
Но как ни был он осторожен и ловок, ему все-таки пришлось немножко выдвинуться при этом из-за ствола. В то же мгновенье Чистое Сердце вскинул ружье на плечо и выстрелил. Орлиная Голова вскрикнул от ярости и боли и упал на землю.
Пуля попала в руку.
Охотники бросились к нему.
- Не трогайся с места, Орлиная Голова! - крикнул Чистое Сердце. - Ты умрешь, если сделаешь хоть один шаг.
Индеец затаил гнев и лежал неподвижно, по-видимому, совершенно спокойный.
- Я мог бы убить тебя, но не убил, - продолжал охотник. - Во второй раз дарю я тебе жизнь, Орлиная Голова, - во второй и в последний. Постарайся не попадаться на моем пути и не вздумай трогать мои западни. Я уже больше не пощажу тебя.
- Орлиная Голова - вождь, знаменитый между людьми своего племени, - гордо отвечал индеец. - Он не боится смерти. Белый охотник может убить его. Он не услышит от него ни одной жалобы.
- Нет, я не убью тебя, вождь, - сказал Чистое Сердце. - Мой Бог запрещает проливать без надобности кровь человека.
- Должно быть, мой брат - миссионер? - заметил индеец, насмешливо улыбнувшись.
- Нет, я честный траппер, и потому не убью тебя.
- Мой брат похож на женщину, - сказал индеец. - Орлиная Голова не прощает. Он мстит!
- Поступай, как знаешь, вождь, - отвечал охотник, презрительно пожав плечами. - Я не могу изменить себя. Во всяком случае, ты предупрежден. Прощай.
- И черт бы тебя побрал! - прибавил Весельчак, презрительно толкнув индейца ногой.
Орлиная Голова перенес, по-видимому, совершенно спокойно и это последнее оскорбление и продолжал лежать неподвижно. Но брови его грозив нахмурились, и он со страшной ненавистью проводил глазами своих врагов, которые, не обращая на него никакого внимания, ушли в лес и скрылись в чаще.
- Напрасно ты пощадил его, Чистое Сердце, - сказал Весельчак. - Было бы гораздо благоразумнее убить его.
- Это зачем? Что нам до него за дело? - беззаботно отвечал охотник.
- Ах, черт! Как, зачем? - воскликнул Весельчак. - По крайней мере, в лесу было бы одной гадиной меньше.
- Их здесь так много, - возразил Чистое Сердце, - что одна лишняя ничего не значит.
- Да, ты, пожалуй, прав, - сказал Весельчак. - Куда же мы идем?
- За нашими западнями. Карамба! Неужели ты думаешь, что я оставлю их команчам?
- Отлично! Идем! - воскликнул Весельчак.
Охотники повернули назад, но пошли не прямо, а с бесчисленными поворотами то в ту, то в другую сторону, чтобы скрыть свой след от индейцев.
Минут через двадцать они снова подошли к лагерю. Команчи еще не вернулись, но их можно было ожидать каждую минуту.
Не теряя времени, охотники разыскали свои западни и, взвалив их на плечи, направились к пещере, где оставили своих лошадей.
Несмотря на то, что каждому из них пришлось нести по пять западней, они шли быстро, радуясь удачному исходу своей экспедиции и той ловкой штуке, которую им удалось сыграть с индейцами.
Роща была уже недалеко от них, как вдруг послышалось ржание лошади.
- Погоня! - сказал, останавливаясь, Чистое Сердце.
- Это, может быть, просто дикая лошадь, - возразил Весельчак.
- Нет, те ржут совсем не так. Это, по всей вероятности, команчи. Мы сейчас узнаем, в чем дело.
Чистое Сердце лег и приложил ухо к земле. Через минуту он уже встал.
- Я так и знал, это - команчи, - сказал он. - Но они что-то медлят. Должно быть, они сбились со следа.
- А может быть, рана Орлиной Головы мешает им ехать быстрее.
- Да, это возможно. Неужели же они воображают, что им удастся настигнуть нас, и мы не сумеем скрыться от них?
- Во всяком случае, очень жаль, что нам приходится тащить эти западни, - отвечал Весельчак. - Они все-таки мешают нам.
Чистое Сердце задумался.
- Идем, - сказал он. - Мы можем располагать еще получасом времени. А это даже больше, чем нужно.
Он подошел к ручью, протекавшему в нескольких шагах от них, и вошел в воду. Весельчак последовал его примеру.
Дойдя до середины течения, Чистое Сердце бережно завернул западни в бизонью шкуру, чтобы они не попортились от воды, и опустил их на дно.
Покончив с этим, охотники переправились через ручей, прошли шагов двести, чтобы сбить индейцев, и вернулись назад, тщательно уничтожив свои следы. Потом они вошли в лес, подозвали собак и, махнув по направлению к пещере, велели им идти туда.
Они не могли взять с собою ищеек: индейцы заметили бы их следы на высокой траве.
Умные животные тотчас же побежали в ту сторону, где была пещера, и через минуту пропали в темноте.
Тогда охотники влезли на высокий пробковый дуб и, перебираясь с ветки на ветку, с одного дерева на другое, стали быстро продвигаться вперед. Такие воздушные путешествия совсем не редкость в этой стране. В ее почти девственных лесах деревья и лианы, сплетаясь между собой, образуют иногда такие непроходимые чащи, что только топором можно проложить себе дорогу.