– Если условия договора не будут выполнены, мы все равно должны идти на Иерусалим, – заметил этот сухощавый, загорелый до черноты госпитальер, на темной тунике которого был нашит белый крест его ордена, но голову на восточный манер венчал белоснежный тюрбан. – Оставаться и дальше в Акре, когда неверные попирают наши величайшие святыни в Иерусалиме, было бы неразумно и преступно. Однако мы не можем оставить в подземельях города – у себя за спиной! – целое войско опытных воинов-сарацин. Их кто-то должен охранять, а нам не должно отстранять рыцарей от священного похода ради удержания пленников. Особенно учитывая, какие схватки и бои нам предстоят по пути к Святому Граду.
– И что вы предлагаете, мессир Гарнье? – повернулся к госпитальеру Ричард.
У него сложились весьма доверительные отношения с магистром ордена Госпиталя, и теперь он ждал от него конкретного предложения, но тот только развел руками, сказав, что они сами связали себе руки, взяв на попечение такое огромное количество пленников. Тем не менее в традициях христианского рыцарства было не убивать захваченных в схватках, а получить за них выкуп.
– Так принято в Европе, – уточнил госпитальер Гарнье, – так же мы повели себя и тут.
Но все это были просто рассуждения, а не конкретный совет.
Казалось, король был разочарован. Его рука сжалась на столешнице в кулак, челюсти двинулись из стороны в сторону.
– Выходит, мы не можем охранять такое количество неверных, но и не можем оставаться в Акре. Как же тогда поступить во имя Господа? Ну, не молчите же! Я жду предложений!
Собравшиеся переглядывались. Ни один из них не решался произнести вслух то, что напрашивалось само собой: от пленников нужно избавиться.
– Вы не отвечаете? – Голос короля сменился раздраженным рычанием. – Похоже, вы готовы ждать хоть до нового потопа, а Саладин тем временем улаживает дела в собственном государстве, укрепляет свои гарнизоны, собирает новые войска. О, благородный султан щедр на обещания, однако морит голодом наши желания. И как долго мы будем ждать, пока он соизволит что-то бросить нам в чашу для подаяний? Мы – мужчины, мы – воины, в конце концов, а не нищие, зависящие от чужой воли!
Уильям сидел подле магистра де Сабле и наблюдал за присутствующими, на лицах которых читались смятение и растерянность. Магистр Госпиталя Гарнье молчал, бургундец Медведь хрустел своими волосатыми пальцами, граф Жак д’Авен растерянно скользил взором по лицам собравшихся, Конрад Монферратский кривил в усмешке рот, а белокурый гигант Леопольд Австрийский молча смотрел в свой опустевший бокал – он уже выпил разбавленное водой вино, и казалось, что, кроме мучившей герцога жажды, его больше ничего не волновало.
Епископ Бове решился сказать:
– Отчего мы говорим только о пленниках, когда не менее важным условием является передача христианам их величайшей святыни – Истинного Креста, на котором был распят Спаситель?
– Если Святой Крест и в самом деле у султана, – подал голос Гвидо де Лузиньян.
– Ну, вам виднее, Гвидо, – тут же заметил повернувшийся к нему Конрад. – Вы были при Хаттине, вам лучше знать, где Истинный Крест, который вы оставили врагам.
Маркиз не упускал случая уколоть короля Иерусалимского былым поражением. И Гвидо замолчал, только его быстро брошенный в сторону де Шампера взгляд умолял о поддержке.
Тут в разговор вступил Балиан Ибелин. Это был кряжистый, уже немолодой воин, палестинский барон, родившийся и всю жизнь проживший в Иерусалимском королевстве. Балиан, зная местные обычаи, стал уверять, что на Востоке нет ничего особенного в том, что торг затягивается. Саладин, щедрый и великодушный, готов дорого заплатить за доблестных воинов, защищавших Акру, но он любит сам ритуал торга.
– И мы должны снова ждать его решения? – Ричард откинулся на спинку кресла. Из-за его спины потоками вливался в полукруглую арку свет, и казалось, что сияние подчеркивает силуэт короля, от которого будто исходила угроза. – Тогда повторю: содержание двух с половиной тысяч пленников обходится нашей казне весьма недешево. Вы предлагаете ждать, Ибелин. Может, тогда вы готовы взять их себе на кормление? И пусть ваши люди охраняют акрцев, когда мы выступим в поход.
– Вы сами понимаете, государь, что это невозможно! – Барон всплеснул руками. – Мои земли захвачены Саладином, мне следует отвоевывать их, а на содержание пленных у меня нет денег. Поэтому я предлагаю… – Он осекся. Что он мог предложить? Ждать? А пленных повесить на шею Ричарда? Он не осмелился высказать это вслух.
Ричард сжал резные завитки на подлокотниках кресла.
– Когда вы, мессир Балиан, договаривались с Саладином о сдаче Иерусалима, вам удалось найти способ принудить его выполнить свои условия. Отчего же сейчас вы, кроме своего "предлагаю" невесть что, стали столь недогадливы?
– Тогда все было по-другому.
Ричард вдруг расхохотался.
– О да! Тогда христиане отступали, а теперь пришло наше время идти в наступление. Вы, мессир Балиан, прославленный защитник Святого Града, улавливаете разницу? А Саладин этим восточным торгом мешает нам нанести удар. И если раньше вы выставили условие, вынудив Саладина считаться с вами, мы сделаем то же самое. – Он глубоко вдохнул и продолжил: – Я уже отправил голубя с донесением к султану, а до этого сказал его брату аль-Адилю, что, если выкуп не будет внесен в оговоренный срок, торговаться и ждать мы больше не будем. И выступим!
Герцог Бургундский стукнул по столешнице своими большими волосатыми кулаками.
– Во имя самого Неба, как мы можем выступить, оставив за спиной Акру, где находится такое количество воинов Саладина? – воскликнул он. – Такая орава пленных наверняка взбунтуется, а если мы оставим малочисленную охрану… Вы понимаете, господа, что будет, если они перебьют наш гарнизон? Ведь эти пленные – отменные воины.
Собравшиеся загалдели. Нет, нет, они не могут выступить, рискуя потерять Акру, за которую столько сражались!
– Господа! – поднял руку Ричард, призывая их к вниманию. – Я для того и созвал вас, чтобы решить эту проблему. Учтите, не обговаривать ее, а решить.
Никаких предложений не последовало. Настала тишина. Только Конрад повторил, что у них еще есть надежда, что Саладин расплатится. Пустые слова. Командиры понимали, что султан попросту приковал их к Акре, что его затяжки с выполнением условий – всего лишь умелый ход, чтобы удержать крестоносцев от похода.
Шампер, сидевший подле магистра де Сабле, со своего места следил за присутствующими. Эти прославленные главы крестоносцев, столь часто утверждавшие, что ни в чем не уступают Львиному Сердцу и что он просто выбранный ими на время похода глава, сейчас, когда он передал им инициативу, попросту растерялись. Они ждали, что он возьмет на себя ответственность за решение, которое напрашивалось само собой. Чтобы потом иметь смелость сказать: мы ничего не говорили, это все Ричард Плантагенет.
И Уильям решился.
– Позвольте мне выступить, государи!
Он начал с того, что напомнил, чем обошлась осада Акры крестоносцам: погибли сорок герцогов и графов, шесть архиепископов и патриархов, умерла королева Сибилла и ее наследные малолетние принцессы, пали в боях более полутысячи иных высокопоставленных вельмож, а потерям среди неблагородных людей и простых солдат и вовсе нет числа. И все это для того, чтобы потеснить Саладина, завоевать себе крепость на побережье, куда смогут прибывать новые силы воинства Христова. Они ведут войну с султаном, которого принято восхвалять за великодушие и благородство. Но как ведет войну сам Саладин? Принято часто упоминать, что он пощадил жителей Иерусалима, но не стоит забывать, что город сдавался ему на определенных условиях, вытребованных Балианом Ибелином, – при этих словах де Шампер поклонился в сторону защитника Святого Града.
Барон сидел нахмурившись, как и многие из присутствующих. Они уже понимали, какое решение им придется принять, в душе были согласны, но не осмеливались сказать об этом вслух. И тогда де Шампер, этот храмовник, много лет воевавший в Святой земле, напомнил им, как обычно поступает Саладин с пленными. За несколько дней до того, как прокаженный король Бодуэн разбил его при Монжизаре , Саладин совершил рейд в окрестностях Аскалона, захватил сотни пленников, а затем по его приказу им отрубили головы. Через год после победы под Хамой султан приказал обезглавить всех попавших в плен христиан, а их было немало… Уильям также заметил, что обычай убивать пленников не был чем-то необычным у сарацин, и в доказательство поведал собравшимся, как когда-то, захватив недостроенный замок у Брода Иакова, Саладин приказал убить семьсот пленников. Его мамлюки пускали пленным одному за другим литой болт в затылок, пока не перебили всех. И это лишь немногие примеры того, как поступал султан с беззащитными пленными. Так что ко времени битвы при Хаттине попавшие к нему в плен двести тридцать рыцарей Храма и Госпиталя уже знали, какая судьба им уготована. Конечно, сначала им предложили отказаться от веры в Христа и начать возвеличивать Мухаммада. Ни один из рыцарей на это не пошел. Тогда султан приказал своим мудрецам суфиям – отметьте, не воинам, а священникам! – обезглавить всех орденских братьев, причем суфии, не являвшиеся опытными убийцами, многих пленников просто порезали, не сумев убить сразу, и те умерли в мучениях, истекая кровью.
Де Шампер, не будучи придворным, даже не пытался смягчить прямоту своей речи. Он видел, как побледнел молодой граф Генрих Шампанский, племянник Ричарда, видел, как истово стал креститься епископ Бове, а огромный Леопольд Австрийский зажал рот ладонью, будто его вот-вот стошнит. И все же он продолжил говорить, выложив напоследок самую страшную новость: прошлой ночью по приказу султана было казнено больше тысячи христианских пленников, доставленных до обмена.
– Причем это убийство было осуществлено вопреки Корану, – с присущим ему спокойствием продолжал Уильям, словно говорил не о погибших собратьях по вере, а пересказывал обычную новость. – Но Саладин может сослаться на то, что мусульманское право позволяет казнить пленников, если это произошло в интересах всей общины мусульман.
– Перед кем сослаться? – взвился горячий Жак д’Авен. – Да Саладин этим поступком напрочь сорвал всякие переговоры с нами!
– Да, сорвал. – Ричард резко поднялся. – И теперь ясно, что султан то ли не собрал двести тысяч динаров, обговоренных при сдаче Акры, то ли попросту решил не пополнять нашу казну, а может, и вообще не собирался отдавать нам Истинный Крест, коего у него, возможно, и нет. Но в любом случае Саладин понимает, что передача сей реликвии воодушевит наше воинство в борьбе за Иерусалим. Нужно ли ему это? Поэтому он решил не выполнять сделку и велел казнить свезенных для обмена христиан.
– О, если бы вы не выставляли столь жестких требований! – подал голос Конрад Монферратский.
Ричард какое-то время пристально смотрел на маркиза. Его глаза остро сверкали, а когда он заговорил, в голосе звучал приглушенный рык:
– Ваша светлость, похоже, забыли, что именно вы ставили эти требования, когда взялись принять у неверных Акру.
Конрад опустился на место. Смотрел исподлобья, но, не желая чувствовать себя виноватым, с почти царственным величием обратился к собравшимся все с тем же вопросом: как им быть в сложившейся ситуации, когда ясно, что султан не выполнит взятых на себя условий? Де Шампер, едва сдерживая раздражение, заметил:
– Король Ричард уже не единожды вопрошал нас об этом, маркиз. И я вижу теперь – да помилует меня Всевышний! – только один выход: нам надо выступать в поход. Но перед выступлением следует избавиться от отягощающих нас пленников акрского гарнизона. Сыграть по правилам Салах ад-Дина.
И он выразительно провел ребром ладони по горлу.
Уильям заметил, как Ричард слегка кивнул. Английский король был благодарен, что хоть кто-то взял на себя смелость произнести вслух то, что им предстояло сделать.
Настала такая тишина, что стало слышно, как где-то на улицах Акры кричит водонос. Потом герцог Бургундский, решительно стукнув кулаком по столу, заявил:
– Согласен! На войне как на войне. И разве мы не затем прибыли, чтобы резать этих язычников сарацин?
Его большой кулак остался лежать на гладкой поверхности столешницы, и король Гвидо тоже положил кулак на стол, будто подтверждая свое согласие. После минутного раздумья к ним решился примкнуть и Балиан Ибелин. Так же поступил и Жак д’Авен, уже не первый год воевавший в Святой земле. Ричард, присоединившись к ним, медленно переводил взгляд с одного командира на другого. Его твердые, как кремень, серые глаза были жесткими и решительными, и те, кто еще не понял, что их единственный выход – казнить пленников, дабы осво бодиться от них, и выступить в поход, – невольно ежились под его взглядом.
Многие еще колебались, но открыто воспротивился лишь епископ Бове. С холодным выражением на узком лице он медленно поднялся, привлекая внимание присутствующих.
– Родственник короля Ричарда тут живописал нам резню, какую устроил этот нехристь Саладин по отношению к пленникам. Но мы – не он! Святая Церковь против подобного смертоубийства! И мы, как рыцари Христа, не можем так поступать. Осмелюсь напомнить один из постулатов рыцарства: никогда не нападать на безоружных соперников.
Леопольд Австрийский, недолюбливавший Ричарда, решил поддержать Бове и стал уверять, что убийство христианами такого количества пленных иноверцев запятнает рыцарскую честь крестоносцев. Герцог поднялся во весь свой рост и упомянул о милосердии и смирении, о том, что они обесславят себя на весь мир, поступив столь безжалостно по отношению к пленникам.
– Я вижу, что у герцога Австрийского есть свой план, как поступить с пленниками, – заметил Ричард. – Итак, мы слушаем, ваша светлость.
Леопольд стал багроветь, взгляд его эмалево-голубых глаз заметался.
– Вы готовы остаться в Акре, охранять и содержать за свой счет сарацинских невольников? – попытался подсказать герцогу Бове.
– Черта с два! – огрызнулся Леопольд. – Я прибыл сюда сражаться во имя Христа, и вы не заставите меня нянчиться с нехристями. Да и денег у меня столько нет, чтобы их кормить и платить охране. Поэтому я предлагаю поступить великодушно – отпустить язычников на все четыре стороны.
Он бросил взгляд на Конрада, ожидая от него поддержки, но тот отвел глаза. Даже епископ Бове вынужден был объяснить Леопольду, что сарацины пойдут не на четыре стороны, а только в одну: в сторону ставки Саладина, чтобы там снова взяться за оружие и снова убивать христиан.
После этого герцог Австрийский со вздохом вынужден был признать, что не ведает, как еще они могут поступить, и после некоторого колебания тоже положил руку на стол, присоединив свой голос к сторонникам казни акрского гарнизона.
– И чем скорее, тем лучше, – добавил он. – За всеми этими спорами мы никогда не доберемся до Иерусалима.
Тут вмешался отмалчивавшийся до сих пор молодой граф Генрих Шампанский. Он сказал, что раз у мусульман принято продавать своих невольников в рабство, то и они могли бы продать пленных сарацин в неволю.
– И где вы видели у нас рынки рабов? – резко заметил магистр Госпиталя Гарнье. – Или вы забыли, что наша Церковь выступает против рабства? В христианских странах на рабство смотрят как на гнусность и зло. Если мы начнем торговать пленниками, то уподобимся неверным с их лжепророком.
Генрих еще какой-то миг колебался. Он был против резни. Но раз выхода нет… Вздохнув, он тоже присовокупил свой голос к тем, кто признал, что пленников придется казнить.
Оставался только Конрад Монферратский.
– Мне противно то, на что вы решаетесь. Когда я договаривался о сдаче Акры, то не имел в виду, что мы устроим массовую казнь сдавшихся на нашу милость воинов.
– Не на нашу, маркиз, – заметил магистр де Сабле. – На милость своего султана, который обещал их выкупить. Но ныне, похоже, Саладин решил, что христианская милость надежнее его обещаний. И тем принудил нас поступить так, как нам остается, – избавиться от пленников.
– И все же я не желаю в этом участвовать! – не уступал Конрад. – Я просто умываю руки.
И он поднялся, чтобы уйти. Но голос Ричарда его задержал:
– Маркиз, вы сейчас ведете себя, как Понтий Пилат, снимая с себя всякую ответственность.
– Не смейте сравнивать меня с ним! – резко оглянулся Конрад.
Потом взгляд его скользнул по лицам собравшихся. Его глаза сочились ненавистью. Но он, как и иные, отказался взять на себя охрану и содержание пленных.
Просто ушел.
– Не слишком активная позиция, – заметил Бове. – Что ж, исходя из сложившейся ситуации, я вынужден буду присовокупить свой голос к большинству.
При этом всем своим видом он выражал неудовольствие и только кивнул, когда Балиан Ибелин со вздохом сказал, что у них еще есть надежда на то, что Саладин исполнит хотя бы часть обговоренных условий – передаст крестоносцам Животворящий Крест. Даже если не вернет пленных христиан…
До этого оставалось ждать всего один день. А пока следовало готовиться к казни. Ибо в честность Саладина присутствующие уже мало верили.
Глава 2
– Персик мой! – негромко произнес Мартин, похлопав коня по крутой холке.
Высокий саврасый жеребец фыркнул в ответ и стал бить копытом по земле в деннике, выражая радость от ласки хозяина.
Обычно Мартин не давал своим лошадям клички: они часто погибали в боях, а когда знаешь, как их зовут, пережить потерю еще тяжелее. Этого саврасого он тоже никак не называл – саврасый и все. Персиком – этой смешной кличкой – его нарекла Джоанна де Ринель, красивая молодая женщина, с которой Мартин одно время ехал по неспокойным землям Малой Азии. Однако вспоминать о самой Джоанне не хотелось. Она предала Мартина, выдала своему брату-тамплиеру, и Мартин лишь в последний миг избежал пленения… и гибели. Ибо такой человек, как маршал Уильям де Шампер, не оставил бы его в живых. Джоанна должна была это понимать. Но все же предала.
Так что прочь все мысли о ней! Она в прошлом.