Помню, в далеком детстве долгое время мучил меня один вопрос. Время было советское, жили мы за железным занавесом и в перерыве между пионерскими слетами и демонстрациями каждый думающий человек невольно задавался всякими крамольными мыслями. Вот и я задался. Думал я примерно так: "А что, если никакой заграницы нет вообще? И никаких стран, кроме Советского Союза тоже нет. И вообще, нет Москвы, Кремля – словом нет ничего из того, что мне пытаются навязать. А есть только то, что я могу увидеть своими глазами, пощупать своими руками, услышать своими же ушами. Если подумать, откуда мы знаем о существовании остального мира? Где гарантия, что он действительно существует? А если и существует, то именно в таком виде, как нам пытаются это представить". Так в ранние годы в душу мою начали закрадываться сомнения и смутные предчувствия того, что не все так просто в этом мире. Верить, оно, конечно, хорошо, но не плохо бы иногда и самому убедиться в реальности того, о чем нам говорят. Тем более, так настойчиво. И тогда мое детское воображение начинало мне рисовать жуткие картины страшного заговора. Против меня, против всех людей – против настоящей действительности, которую кто-то не дает нам увидеть. Картина вырисовывалась пугающая, но вполне логичная. Вот, в зловещей полутьме сидят, склонившись над столом мрачные люди. Сигаретный дым, полутени, почему-то – лампа как у Ленина, старой формы с мутным зеленым абажуром. Тени на стене от медленно крутящегося вентилятора в моей картине еще не было. Тогда это было не модно. Итак, они склонились над картой Родины и думают, что бы еще такого показать народу, чтобы еще больше ввести его в заблуждение. О чем еще написать в газете, чтобы люди не начали волноваться раньше времени. А спокойно продолжали работать и учиться. И вот тут мое живое воображение в нерешительности останавливалось. А зачем все это? С какой целью? Мне недоставало последнего, но самого главного штриха в этой картине. У меня не было мотива. Хотя было ясно: само преступление – налицо! Этот поразительный вывод я долго носил в себе. Я пытался оспорить его с самим собой. Я уже тогда любил такие споры, потому что всегда в них побеждал. О моих ужасных подозрениях я мог рассказать только самому близкому другу, моему школьному товарищу. Хотя не было полной уверенности, что он тоже ни работает "на них". Кто эти "они" я пока еще не мог предположить. Образ таинственных заговорщиков, лишенный мотива, постепенно выветрился из моего сознания вместе с дымом, который их окутывал. В результате долгих раздумий какого-нибудь более-менее приличного мотива я так и не нашел. Все мотивы были какие-то слабоватенькие. Их нельзя было предъявить не только миру, но и мрачным заговорщикам. А выставлять себя на посмешище я не хотел. Тогда – было еще рано.
Чуть позже я с удивлением узнал – оказывается, такие мысли приходили не только мне и не только в детстве. Постепенно выяснилось, что об этом задумывались серьезные с виду люди, в мантиях, с точками на лбу и с бородами. Железный занавес рухнул и чуть не прибил. Еда исчезла, зато появились интересные книги. Жизнь менялась на глазах, но книги захватывали больше. После того как этот заговор был, наконец-то, раскрыт, не мной, я тогда спокойно учился и взрослел, а нашими отцами и дедами (нет, наверное, только отцами) – эти древние мыслители становились с каждым годом все более доступными. Чего, к сожалению, нельзя было сказать об их мыслях и рассуждениях. А мысли эти завели их намного дальше меня. Просто в те времена еще не было телевизоров и других устройств, созданных для заведения любой мысли в себя с последующим ее жестоким убийством. Итак, древние философы считали, что не только все, что мы видим по телевизору и слышим по радио – полная, так сказать, иллюзия, но и вообще – все, что мы воспринимаем нашими органами чувств. Все образы и мысли по поводу окружающей нас реальности существуют только в нашей голове. На самом деле нет ничего. В таких рассуждениях эти экзотического вида старцы порой заходили слишком далеко. Ни с того ни с сего вдруг выяснялось, что нет не только ничего, но и самого "ничего" тоже нет. А то, что не было этих старцев, так это вообще, само собой разумелось. Хотя их изображения каким-то чудом сохранились. Вероятно, их успели все-таки как-то нарисовать (схватить ускользающие черты) или сфотографировать еще до того момента, как их не стало. Мысли мои крутились по кругу, не находя выхода. Из всего "ничего" лично у меня пока не было только ясности.
Еще одно яркое воспоминание пришло из очень далекого детства. Один добрый дядя, друг воспитательницы из детского сада, услышав от нее, что я "умный мальчик", решил надо мной поиздеваться. Все началось как обычно – с невинного вопроса "а сколько мне лет". Я ответил и уже начал вспоминать какое-нибудь стихотворение покороче, подыскивая глазами подходящую табуретку, как дядя неожиданно спросил: "Вот тебе пять лет. А где ты был два года назад?" "Как где, – сказал я, – в этом же садике, только в другой группе, на первом этаже (странный какой-то дядя, такие глупые вопросы задает)". Но это было только начало. "Хорошо, тогда скажи мне, где ты был четыре года назад". Дядя явно хотел меня запугать. "Дома, где же еще? С мамой сидел". И тут прозвучал страшный вопрос. "А где ты был пять лет назад?" Я был ребенок, подготовленный к садику. Но такого вопроса не ожидал. Уж кто-кто, а взрослый человек должен знать, что я, как и все нормальные люди, пять лет назад был у мамы в животике. Я уже начал терять интерес к своему собеседнику. Было ясно – с ним говорить больше не о чем. Мои воспоминания о жизни подошли к концу, То есть, к началу. Но дядя и не думал останавливаться на достигнутом. "Хорошо, а пять с половиной лет назад – где ты был?" Я неуверенно ответил: "Тоже в животике", хотя уже чувствовал приближение настоящей беды. "Ну, хорошо, а десять лет назад, где ты был?" – не унимался мой жестокий оппонент. Здесь я, нужно сказать, растерялся. Я еще точно не знал, сколько нормальные люди сидят у мамы в животике. Но мне было ясно: сидеть там пять лет однозначно глупо. Я бы точно не высидел. Я смотрел на дядю испуганно. Я боялся упасть в его глазах. Мне было стыдно за свое ужасное невежество в таких ключевых вопросах. Спасла меня воспитательница: "Хватит мучить ребенка". И дядя исчез из моей жизни навсегда. В тот же вечер я устроил допрос с пристрастием своей маме, из-за которой мне пришлось выглядеть дурачком перед совершенно незнакомым человеком. Я не помню, что мне тогда ответила мать. Наверное, просто перевела разговор на другую тему. Но сам факт такого позора долго еще терзал невинную детскую душу.
Уже в школе на бесконечно скучных уроках мы с другом играли в разные игры. Нужно ведь было хоть как-то убить время! Эти игры мы чаще всего выдумывали сами. Ну, например. Мой друг должен был внимательно посмотреть, скажем, на правую стену. Запомнить до мелочей все, что там было. Все-все: какого цвета стена, сколько горшков с цветами висит, какие портреты, и так далее. Смотреть разрешалось не более трех минут. После чего нужно было отвернуться и ответить на десять вопросов, посвященных этой стене. Допускалась всего одна ошибка. Ошибся – проиграл, опять смотри куда-нибудь и запоминай. Выяснялось, что какие-то довольно яркие и основные предметы могли совершенно выпасть из поля зрения. Например, портрет Ленина, который так намозолил глаза, что они уже вообще отказывались на него реагировать. Когда нам делали тысячное за день замечание, игру приходилось менять на менее подвижную. Чтобы не нарушать маскировку и не вертеться по сторонам. Я был мастер придумывать всякие игры. Например, нужно было описать какой-либо, достаточно простой предмет, не называя его. Дать исчерпывающую характеристику этому предмету. Абсолютно точное его определение, исключающее любой другой, похожий предмет. Один из нас пытался сформулировать, другой – специально называл предметы, которые подходили под предложенное описание. Любые другие, но только не тот, который и требовалось определить. Выглядело это примерно так:
"Опиши стул".
"Деревянный предмет для сидения".
"Табуретка".
"Деревянный предмет для сидения со спинкой".
"Табуретка со спинкой".
"А чем отличается стул от табуретки со спинкой?"
"Чем, чем… У стула спинка нормально сделана, а у табуретки прибита такими здоровыми, ржавыми гвоздями. Шляпки торчат – кривые, загнутые".
"Ладно. Табуретка с аккуратно прибитой спинкой".
"Ты глупый, что ли. Я не буду играть. Не тупи! Чего тебя на этой табуретке заклинило? Мозгов нет что ли?"
"Хорошо, деревянная плоскость с четырьмя ножками и спинкой, предназначенная для сидения".
"Скамейка".
"То же самое с квадратным сидением".
"Стол! На него тоже усесться можно".
"Где ты видел стол со спинкой?"
"А что, если к столу прибить спинку, он превратится в стул?"
И так далее. В ходе этих игр выяснялось, что не так-то просто сориентироваться в окружающем пространстве. Что мы живем среди предметов, которые даже не можем толком определить. Что огромную часть этих предметов мы просто не замечаем. Какое бы толкование мы ни дали, оно всегда будет неточным. Исчерпывающих определений не бывает вообще. И напрашивался интересный, но неожиданный вывод: человек живет в неопределенном мире. Пользуется неопределенными понятиями. Как же этот мир до сих пор существует? Как он не развалился на части? Что его держит? Какая сила? Одно было ясно уже тогда – что угодно, но только не человеческий разум.
Вот вы сейчас сидите, удобно расположившись, и читаете эту книгу. Если вы дома и вам вдруг захочется слегка перекусить, вы знаете – на кухне стоит холодильник с какой-то едой. А когда вы видели свой холодильник последний раз? Вы уверены, что он там стоит до сих пор? Откуда, вообще, такая твердая уверенность? Вы же не видите его сейчас. А если и видите, то, скорее всего, он закрыт. А продукты? Они на месте? Это не паранойя, нет. Это самый простой пример. Выходя из дому, мы нисколько не сомневаемся, что за правым углом нас ждет магазин, а за левым – автобусная остановка. По пути из отпуска домой мы даже мысли не допускаем, что нашего города с нашим домом и с холодильником может не быть. То есть, соприкасаясь в каждый момент нашей жизни с ничтожно малой частью всех существующих явлений, все остальное мы достраиваем с помощью собственного воображения. И нам этого – всегда достаточно! Засыпая, мы почему-то уверены, что проснемся в том же мире, на том же месте и с тем же именем, что и вчера. Моргая, мы моргаем спокойно, не боясь, что за тот миг, пока наши глаза будут закрыты, мир может как-то измениться. Несмотря на это, все кому ни лень продолжают ездить по всему миру, карабкаться в Гималаи, искать Шамбалу и другие "духовные порталы" Бог знает где, в надежде обнаружить, наконец, заветную дверь хоть в какое-нибудь параллельное пространство.
Не так давно зашел ко мне в гости один товарищ. Интересный парень, аферист еще тот. Сначала промышлял тем, что всем желающим уехать из его родного села в Штаты предлагал "за недорого" оформить визу и другие необходимые документы. Брал деньги, пропадал из села, долго тянул время, после чего привозил "из посольства" какую-то мутную бумагу-"отказ", на английском языке с печатью. Когда желающих не стало, он покинул своих односельчан и перебрался в столицу. Сначала работал охранником какой-то элитной бани. Туда постоянно приезжали всякие "шишки" и шишечки. Перепадало и ему. Но душа требовала полета. Он решил стать депутатом. Для начала – на уровне какого-нибудь столичного района. Но за это требовали денег в сто раз больше, чем было у него. Поэтому он решил начать с помощника депутата. Это стоило дешевле, но все равно много. Знакомый мой не сдавался. Не мог же он просто так оставить свою высокую мечту! В результате он просто купил корочки помощника депутата. Он утверждает – настоящие. Но, зная его не первый год, я в этом несколько сомневаюсь. Что меня с ним связывает? Да, интересный, живой человек. Общаться с ним – одно удовольствие! Ну, так вот, сейчас уже который год он работает "прорабом". У него "восемь объектов". Причем половину из них он не видел в глаза. Он просто ловко вставил свой скромный процентик между заказчиком и подрядчиком и "подогнал" несколько бригад гастарбайтеров. На том и живет.
В прошлое воскресение, непонятно каким чудом он встретил одного из своих старых знакомых. Еще "по элитной бане". За несколько лет бывший клиент стал глубоко верующим и сообщил, что в одном из храмов в такое-то время будет "крутой" православный старец. Приезд которого держится в строжайшей тайне, чтобы к нему не пошли на поклон и благословение все, кому не лень. Он договорился с настоятелем о встрече с этим старцем и теперь любезно приглашал моего приятеля с собой. Приятель поколебался немного, но все-таки поехал. Жаль, что я не могу привести во всей красе его колоритный рассказ о своем духовном паломничестве. Приведу часть этого рассказа в значительно адаптированном виде. Отстояв долгую очередь и уже проклиная все на свете, он, наконец-то, оказался возле святого старца.
"Этот, блин, старец, даже не посмотрел на меня, прикинь! Типа, меня нет вообще! Типа, он, блин, старец, а я – так – хрень собачья. Я стою, как идиот, типа "сокрушаюсь". Батюшка сказал: "Надо сокрушаться!" Стою, стою, не могу понять – он, вообще, видит меня или нет? Пытаюсь ему в глаза заглянуть, думаю, может, уснул дедок. Разбудить что ли? И так минут пять! Я уже хотел уйти, как старец вдруг говорит: "Молись, сын мой!" И все, ты представляешь? Стоило ради этого полдня убивать!"
Преступление против веры
В свое время мне показалось, что я уже сказал все, что имел сказать по поводу христианской веры. Более того, определив ее как духовный попкорн, я сам себе дал торжественное обещание больше не возвращаться к данному вопросу. Христианство не может и не должно быть врагом эзотерики. В современном виде у христианской церкви нет более коварного и беспощадного врага, чем она сама. Именно она и уничтожит в конечном итоге собственную религию. Ощущение такое, что святые отцы бросили все свои силы на достижение этой неблагородной цели. И нужно сказать, благодаря их совместным усилиям, цель эта практически достигнута. Бесспорно, в христианстве, как и в любой другой официальной религии, есть определенные глубины. Но вот ведь в чем парадокс. Чем дальше в своих рассуждениях отходит тот или иной христианский проповедник от официальной позиции церкви, то есть, от того, что излагается пастве в виде массовой религиозной жвачки, тем более его позиция приближается к позиции эзотерической. Для нас это не удивительно. Мы знаем: эзотерика лежит в основе любой религии. Это удивляет и пугает самих христианских богословов. В то же время это позволяет им успешно критиковать друг друга за отступление от принятых церковных догматов. Те, которые больше других преуспевают в такой критике, как ни странно, вносят новый вклад в дальнейший разгром собственного христианского мировоззрения. Развитие – это изменение, изменение – это отказ от старого во имя обретения нового. Похоже, двух тысяч лет христианам оказалось недостаточно, чтобы понять этот бесспорный факт и принять его как одну из Божественных заповедей. Неприятие этой простой истины, в конечном счете, окажется губительным для самого христианства.
Проблема любой церкви состоит в том, что вера и власть – понятия несовместимые. Внутри церкви вера вынуждена постоянно конкурировать с властью. А поскольку, как ни крути, вера в церкви гораздо важнее власти, она неизменно проигрывает. Церковная власть борется с верой и всегда побеждает ее. Церковь распадается на множество осколков, каждый из которых кричит о своей истинности, обвиняя другие куски в ереси и отступничестве. Однако, стоит лишь внимательно прислушаться, и за каждым таким криком отчетливо слышится его настоящий смысл. "Я во что бы то ни стало, хочу власти!" – говорит какой-нибудь очередной церковный лидер, по сути, призывая своих приверженцев к более рьяному соблюдению каких-либо установленных правил на основе полного игнорирования других, более важных положений, на которых, собственно говоря, и держится церковь. Основатели различных ответвлений внутри одной религии – это люди, для которых личные амбиции и непреодолимое желание власти оказались выше священных церковных идеалов. Отсутствие единства церкви сводит на нет все ее достижения. Раскол ставит крест на могиле христианства. И православие здесь не исключение. Да, трудно священникам, принадлежащим к традиционным конфессиям! И жить хочется хорошо и "святости" своей прижизненной не лишиться. Сатанисты, организовавшие движение неопятидесятников, в этом плане оказались более изобретательны. Взяв за основу один единственный универсальный механизм оболванивания граждан, они все свои "церкви" назвали по-разному, тем самым раз и навсегда избавившись от какой-либо конкуренции. Хочешь назваться апостолом и возглавить церковь – нет проблем! Проплати куда следует и вперед – скакать по сцене, дурманить народ и отбирать у него последние деньги. При этом и они называют себя христианами! Вот уж где кощунство в чистейшем и неприкрытом виде! По-видимому, благодаря своему неподдельному единству, именно эти "христиане" переживут католиков, православных и иже с ними "истинных" христиан. Сатанинские библионосцы не дерутся между собой и не выясняют, кто из них истиннее. У них есть более важная задача – накосить как можно больше денег с доверчивых духовных наркоманов, щедро отправляя их опустошенные души и разбитые тела своему рогатому покровителю. Пришел в такую "церковь" духовно убогий и стал – духовно нищим!
Казалось бы, видя такую наглость со стороны Антихриста, ортодоксальные христиане должны забыть все свои разногласия с другими христианами и объединиться против общего врага. Но не тут-то было! Если современные христиане не могут договориться о том, когда отмечать Рождество Христово, чего же еще можно от них ожидать? Пресловутое христианское единство – миф, не имеющий под собой никаких оснований. Неужели во имя сохранения святой и неделимой церкви и положительного имиджа в глазах простого народа нельзя прийти к согласию хотя бы в таких пустяковых вопросах, как даты основных христианских праздников? Иногда складывается ощущение, что представители различных христианских церквей вместо того чтобы во имя собственной веры сгладить надуманные противоречия, напротив, только обостряют их. Тем самым не только отвергая ими же проповедуемые библейские истины, но и теряя своих последних сторонников. Чтобы убедиться в справедливости этого печального факта достаточно хотя бы раз увидеть крайне нелицеприятную картину, которая разворачивается на глазах у миллионов людей во время ежегодной церемонии схождения божественного огня в Иерусалиме. Представители различных церквей так яростно отвоевывают друг у друга свое место в храме, что любому наблюдателю становится понятно: здесь давно уже не идет речи ни о какой святости. Тут элементарной культурой и то не пахнет!