В Интернете – сплетни да перепосты,
Не поймёшь, в чью лунку идёт игра там.
Всё, что сказано честно, открыто, жёстко,
Удалит недремлющий модератор.
Но летит живым воробышком слово.
Люди землю пашут, хоть впору б взвыть им.
Всё, что есть разумного и живого,
Драпает тихонько в Москву да в Питер,
Где гниёт болотом лихая площадь,
Депутаты прячут в портфелях стринги…
И встаёт бесстрашным горьким Гаврошем
Неокрепший голос моей глубинки.
На поводке свободы
Души, как реки, покрыты льдом.
Бабушка внука сдаёт в детдом.
Внуки бабулю сдают в дурдом.
(O tempora, o mores!)
Мы привыкаем к большим нулям.
Чехов, Булгаков, Омар Хайям
Сброшены с нового корабля.
(Свечку поставить, что ли?)
Небо, оно не умеет мстить.
Но темноты нарастает титр.
Дети, как рыбы, живут в Сети,
ищут иные коды.
Лязгает поезд, гудит вокзал.
Мы продолжаем сей странный бал,
Пленники мира кривых зеркал
на поводке свободы.
Её Вселенная
Памяти поэтессы Марины Сысоевой
Её Вселенная бездонна, как монитор, переплёты книг детские помнят сны, две комнаты, кухня и коридор, восемь шагов от кровати и до стены – простые координаты её систем, где каждый шаг – словно маленький Эверест.Зелёным глазком подмигивает модем (и это тоже когда-нибудь надоест). Стихи? Это неправда…
Очень давно мама плела косички, грусть затая, вечером смотрели вместе кино, утром приходили учителя.А по ночам снились лица, тысячи лиц, она себе сочиняла нехитрый флирт: добрый волшебник или прекрасный принц появится, полюбит и исцелит.И вот однажды она храбрости набралась (весна, романтика,прочая ерунда), вышла из дома один-единственный раз…Больше она так не делала. Никогда.
А годы шли, одиночество всё росло, пускало корни, сушило сердце дотла. Сорок семь, и рядом нет никого – мамы нет, собака вот умерла. Как же раздражают они и злят, стекляшки-стихи, побрякушки для дикарей! А тётки здоровые приходят и говорят о каком-то Боге, который любит (?) людей. Они говорят,что надо верить, писать, общаться с кем-то, делать хоть что-нибудь. Жужжат огромными мухами голоса… Выпить таблетку, спрятаться и уснуть. Уснуть – и не слышать, как мыслей ползут кроты, как уйдут эти люди, станут её жалеть… Огромное солнце встанет из пустоты, погладит лучами трещинку на стекле.
20.02.12
Детская психиатрия
Чёрные змеи страхов ползут вокруг.
Стены сложились в кукиш и тупо ржут.
Прыгает в пустоту Человек-паук –
"Нате, уроды! Счас я вам покажу!"
Хавчики звёзд ногами втоптаны в грязь.
Там, в коридоре, мамка бухая спит.
Память ставит подножку, кричит "атас!",
отчим берёт ремень, наливает спирт…
"Нет! Не хочу, не буду писать в постель…"
Спрятаться, сжаться, скукожиться… нету сил.
Мчит на флажки, на пули безумный зверь…
В лист назначений добавлен неулептил.
Не улететь – тяжёлое в голове,
вязкое что-то… "Укольчик, ну потерпи!"
К маме навстречу бежать по тёплой траве…
"Спи, мой маленький, спи…"
Над колыбелью
Колючий, игольчатый звон
На космах насупленной ели.
Я знаю: зима – это сон,
Мерцающий над колыбелью.
Всё, что давно уже есть,
Сверкает, струится без страха.
Колышется в воздухе взвесь,
Суспензия света и праха.
В нём вечности белый волчок
Гудит над равниной покоя,
И кто-то стоит за плечом
И движет неловкой рукою.
Висят на ветвях облака,
Ресницы смыкает младенец.
Зима – это вкус молока,
Знакомый ещё до рождения.
Ещё кровоточит пупок,
И тайны как будто забыты.
Все ниточки звёздных дорог
В ладошках пока нераскрытых.
Ничего не изменится
Ничего не изменится, если сыграть в дурака,
если в новую вазу поставить увядшие астры.
В закоулках сознанья растерянно кружит строка
стрекозою сентябрьскою, грустной, глазастой.
На развалинах сна вспоминается ласковый лес,
где стояли грибы на опушках, как добрые гномы.
Ничего не изменится, если послать СМС
на запретный, забытый, родной, несгораемый номер.
Ничего не изменится, если зайти в Интернет
и бродить до утра, натыкаясь на странные "ники".
На ночном мониторе горит фиолетовый свет
фонаря-одиночки, влюблённого в лунные блики.
И, конечно же, можно пытаться запальчиво вспять
раскрутить барабан, возмущаясь нелепостью бега –
ничего не изменится, да и не нужно менять.
Протяни же мизинец угрюмому верному небу –
может, что-то изменится…
Зимние сны
Зимние сны в берлоге утренних одеял.
Вечные льды сомкнулись со всех сторон.
Снова смотрю любимый свой сериал:
Лень – дили-день, колокольчики – дили-дон.
Пусть за стеклом серебристо-крахмальный стих
Шепчет луна, – не нужно его читать.
Там, за ресницами, в зарослях золотых
Лани желаний идут по тропинкам тайн.
Спать бы и спать, нерастаявшие слова,
Снежные сны заплетая в один клубок.
А в высоте, на облачных островах,
Варежки надевает замёрзший Бог.
Деревья декабря
Деревья дивные, огромные кораллы,
Искрящиеся тайной тополя
Алмазным грифелем зима нарисовала
На глянцевой обложке декабря.
Есть красота, не знающая меры,
Она способна судьбы сокрушать.
Горит во мгле далёкая Венера –
Недостижима, как твоя душа.
И кажется, достиг апофеоза
Весь этот мир, и сор его, и сюр,
Где золотое лезвие мороза
Ласкает лица мраморных фигур.
Струится ночь по всем мередианам,
Густым молчаньем стёкла серебря.
И странно, что не хочется тепла нам,
Стареющим деревьям декабря.
"Из-под снега сухие ресницы травы…"
Из-под снега сухие ресницы травы,
полукустья бровей удивлённых,
и стоят ледяные бесстрастные львы
и берёз кружевные колонны.
Алой клюквой размазал закат борозду
(в мире красок таких не бывает).
Высоко-высоко на небесном мосту
всё искрят, всё несутся трамваи.
Снова странное небо мерцает сильней,
от него никуда не уйти мне.
Догорай, моё горе, на белом огне,
растворяйся в несказанном, в зимнем!
Чу! Опять трепыхнулась в замёрзшей руке
золотая синичка забвенья.
Ничего… это только мороз по щеке –
непривычное нежное жженье.
Опять зимнее
Воздух – просто нельзя вдохнуть.
Сумрак – цвета небытия.
Так зима проникает внутрь,
так в неё превращаюсь я.
Так от странного всплеска крыл
отпадает абсурда слой.
Холод – медленный хлорэтил
бьёт из ампулы ледяной.
Трепыхаясь из тёмных вод,
звёзды – рыбками в решето.
В глубине по-прежнему жжёт.
Не скажу тебе
ни за что.
Полярная ночь
Кто-то звёзды приклеил на скотч,
кто-то выключил небо вверху
и придумал полярную ночь,
разбавляя спиртом тоску.
Из картона расставил дома,
из отчаянья вылепил сны
и стандартным паролем "зима"
открывал лабиринт тишины.
А душа не успела застыть,
оттого-то, однако, хочу
из судьбы насовсем удалить
этот город, похожий на чум,
чтобы что-то случилось ещё,
кроме ветра и вымерзших слёз.
Только ночь расширяет зрачок,
продолжается вечный гипноз…
Зимнее озеро
Пройденный неоднократно
Путь по снежному кольцу.
В тёмных норах спят ондатры,
Рыбы дремлют на весу.
Два десятка "серых шеек",
Пять саженей полынья.
Что ж, дурёхи, не летели
К югу, в тёплые края?
Стужа лапы обжигает,
Перья в пудре ледяной.
Вот и я сама – такая,
Ветер, холод – дом родной.
По невидимому скайпу
С кем (не знаю) говорю.
Задевает лунный скальпель
Душу грустную мою.
Так таинственно и строго
Свет струится по лицу!
Звёзды. Сумерки. Дорога.
Путь по снежному кольцу.
Ветер
Зёрнышки слов бросаю в сухую высь,
птицы печальных мыслей кричат вдали.
О, чужеземец-ветер с кудрями брызг,
пусть мне приснятся звёздные корабли,
лиственный лес и древний язык костра,
голос иных миров и иных морей!
Нет, не сорваться с места – я приросла
к холоду, к детям, к печальной судьбе своей.
Строки-постромки мне заменили всё,
омут души затянут тиной глухой.
Ты, чужеземец, смотришь так горячо…
Здравствуй, мой ветер! Вот – я иду с тобой!
"Мастерица топить любовные лодки…"
Мастерица топить любовные лодки,
низать жемчуг в сеточку слов пустяшных.
Заоконный бред (для кого-то соткан?)
обрывать и комкать, пожалуй, страшно.
Альбиносам – хуже, чем альбатросам
(Как попасть вне зоны доступа стада?),
уходить под хохот пьяных матросов,
паруса – бравада и буффонада.
Ищешь рифы – странно, находишь мифы.
Абсолютный штиль – ожиданье шторма.
Мастерица сор из избы – да в рифму,
гребешками волн – пессимизм мажорный.
Ученик послушный не станет магом,
ни стихов, ни снов не бывает честных.
В океан бессонниц – под чёрным флагом,
обжигая горло солёной песней…
Письма
Когда-то писали друг другу письма,
Мешая чернила в бочке с мечтами,
Бессонному шторму в любви клялись мы,
Осенние сёстры – Люба и Таня.
Когда-то слушали "Наутилус".
Ты помнишь? Альбом назывался "Крылья".
И небо живое в ладонях билось,
И пахло горячей полынной пылью,
И мысли-мустанги в ночной долине
Подковами рифм высекали искры.
О чём ты читала в "Тайной доктрине",
Двадцатилетняя феминистка,
Ты помнишь? О чём мы спорили страстно?
(О, кто б наши споры писал на плёнку!)
Сейчас ты всерьёз называешь счастьем
Прохладный лоб своего ребёнка.
И надо бы, надо жить настоящим,
А призраки юности и не трогать.
Как я обожала почтовый ящик!
Шагов почтальона ждала как Бога.
Заглавные буковки, завитушки,
Ещё не учительский милый почерк.
И все, что зачёркнуто, было нужно
Узнать, почувствовать между строчек.
Теперь есть Яндекс и нету спама.
Возможно, не выходя из дома,
По аське послать сообщение прямо,
В "Контакт" заглянуть, полистать альбомы.
И скайп подключить за одно мгновенье.
Твой голос, лицо… – всё вроде бы близко.
Счета доставая за отопленье,
Я вспомню:
Когда-то писали письма.
"Рогатки тополей стреляют в пустоту…"
Рогатки тополей стреляют в пустоту,
Скитается сквозняк по улочкам железным.
Весна – как разговор начистоту,
Отважный, зябкий, бесполезный.
Но радостно смотреть, как город, снявший грим,
Становится похож на шкурку дохлой крысы.
И снова, опьянён отчаяньем своим,
Ты будешь петь апрель, неврозы и капризы.
Ночной дождь
Дождь невоспитанный, весенний,
Дождь – полуночник и джазмен,
По стёклам лупит без стесненья,
Взрывая перепонки стен.
Мой сон расклеился насмарку.
Какой рассеянный чудак
Всё небо в соковыжималку
Засунул и оставил так?
Уснуть – последняя попытка.
А мысли бродят вдалеке.
Душа, промокшая до нитки,
В сухом панельном коробке.
"Зелёною дымкою…"
Зелёною дымкою
еле заметной
меж голых ветвей
рождается лето,
рождается лето
за несколько дней.
Струится, танцует
теплынь золотая
свой солнечный вальс.
Такой удивительный воздух
бывает один только раз!
И хочется нюхать
и трогать руками
наивный узор –
смолистые искорки,
клейкое пламя,
зелёный костёр
души…
После ночной грозы
После ночной грозы высыхает высь.
Мокрый асфальт тихонько лижет луна.
Девочка спит, обнимая мягкую рысь,
Дышит над ней большой одуванчик сна.Люди снимают маски, глаза закрыв.
Белые льдины плывут, задевая дом.
Мальчик уснул, лаская гитарный гриф.
Музыка укрывает его крылом.Чёрные свечи деревьев горят в окне.
Из ничего все страхи/слова растут.
Небо молчит. Так что же не спится мне?
Буду смотреть опять в свою темноту.
Ревность. Острый приступ
Это совсем нетрудно – служить Кольцу.
Люди всегда выбирают большее зло.
Что ж, поезжай в Израиль, кушай мацу,
видно, тебя там примут за своего.
Там хорошо (гораздо теплей, чем здесь),
на золотых дорогах – вечная пыль.
Снега там нет (алкоголики, к счастью, есть).
Как говоришь ты: Лесер или Рахиль?
Горло горит от ненависти / любви,
холод, костёр черёмухи у окна,
север проклятый / любимый, как ты / в крови,
белых ночей астральная тишина.
Бережно-бережно / нет, не возьму руки!
Вот и закончен ужас / наш разговор.
Душу – как ни захлапывай на замки,
память войдёт и просто "шлёпнет" в упор.
Сопернице
Тоскующим о стае журавлиной
Пудовой гирей – якорем – земля.
Любовь – она морковь, а не малина,
Ретивая соперница моя.
Я не мешаю пылкому процессу,
Пока вы обжигающе близки,
По комнатам – по девственному лесу –
Как партизаны прячутся носки.
Сидят в засаде грязные тарелки,
Скелет в окно выглядывает. (Тьфу!)
И прыгают "чернобыльские" белки
Ночами у любимого в шкафу.
Терпи, казак! Такое ли бывает?!
Молчи и слушай повседневный бред.
А если сердце страстью запылает,
Поди помой кошачий туалет.
Свиданий сладких слизываешь пенки,
Маячит миражом желанный брак.
Знакомые,
студентки, пациентки –
Столбы, столбы…
А годики – тик-так.
И грянет гром непоправимым мигом –
Ему наскучишь, так же как и я.
Соперница! Сестра моя по игу,
Сокамерница грустная моя!
Позитивная психотерапия
Ура! Я помирилась с зеркалами,
дрессировать эмоции учусь.
В трёхкомнатном бедламе – как в вигваме –
с утра пораньше истребляю грусть,
а заодно и прошлого столетья
наряды. (Эй, на подиум – бомжи!)
Все трудности смогу преодолеть я,
ну просто супер! ("Зеркальце, скажи…")
Пусть лошадь я, заезженная бытом:
работа – совместительство – обед,
долгами обросла и целлюлитом,
но всё равно прекрасна, спору нет!
Теряю шапки / зонтики / любимых,
назначить бы себе пирацетам.
Я совершенно не-по-ко-бе-ли-ма.
Напозитивлюсь – что-нибудь создам.
Пока ещё посапывают дети,
"забацаю" отпадный образец:
настрой на жизнь, "шедевру" в Интернете,
яичницу на завтрак, наконец:)
Просто лето
Просто лето… просто мы все летаем.
Мы садимся в длинные поезда
и печали в тёплых морях смываем,
забываем (кажется, навсегда).
Просто лето – просто чуточку дети.
Вспоминает что-то наш бедный дух,
отпадает тяжесть, и путь наш светел,
остаётся только "тудух-тудух"…
Города, где плещется жизнь чужая,
а навстречу космос – русский простор,
и звучит как музыка – "уезжаем",
и рисуют рельсы простой узор.
А в прохладном тамбуре дым струится,
и дышать легко, и дорога – дом,
и чужих деревьев родные лица
задевает вечность живым крылом.
На маяк
Под вечер жары утихает напряг,
И сыплется звёзд алыча.
Ко мне приходи посмотреть на маяк
С балкона, и вместе молчать,
И слушать, как щёлкает южная ночь,
Луна по ладоням течёт.
Никто никому не сумеет помочь.
Никто никого не спасёт.
Напрасно повиснет родная рука.
Прости, если что-то не так.
Отчаянной шпагой огонь маяка
Вселенский царапает мрак,
Огонь одинокий, не знающий лжи,
Надежд невесомый маршрут…
Внизу в темноту выползают ежи,
Ежовые песни поют.
Крымское
Под крылышком Крыма живёт загорелая лень,
под крылышком Крыма – прозрачное сердце твоё.
На гребне волны зажигая морскую сирень,
о чём-то знакомом негромкая вечность поёт.
В солёной воде растворяется мелочность дней,
смыкаются веки, века превращаются в миг,
и рифмы-рыбёшки доверчиво дремлют на дне,
и невод дырявый бросает всё тот же старик.
Воздушные змеи не могут оставить следов,
воздушные змеи не знают, кто дёргает нить.
Ты персик кусаешь и медленно пьёшь "бастардо",
и море шумит,
так о чём же ещё говорить?
Ты пьёшь "бастардо", ты терзаешь остывший глагол
и тайну тревожишь, а рядом, на тёплом листке,
огромный и кроткий, глядит на тебя богомол,
и звёздное небо сияет в зелёном зрачке.
"Август хрустит переспелым арбузом…"
Август хрустит переспелым арбузом,
Солнечный сок на щеке.
Прошлое – разом разрубленный узел,
Ракушка в детской руке.
Здесь и сейчас – остальное неважно.
Утро начнётся дорогой на пляж.
Вьётся мохнатая бабочка-бражник,
Крымский колибри, мираж.
"Что же ещё тебе надобно, старче?
Слушай баллады цикад."
Ночь: ароматы рельефнее, ярче.
В небе горит виноград.
Кажется, руку протянешь – и близко
Дальних созвездий сады.
Смешивать можно без всякого риска
вечность с вином молодым.
Отпускное
Покимарить в Кемере на облаке белых камней…
Горы курят кальян, смуглый вечер лежит в гамаке.
Черепаховый берег в тюрбане лиловых теней.
Распускаются розы, и сердце моё налегке.
Остывает песок, прорастает неслышно сквозь сон
Эта гибкая музыка, месяца тонкий ущерб.
Никому-никому Гюльчатай не откроет лицо.
Лишь уснувшие любят прохладную вечность пещер.
Нам же – солнце без меры, солёное боли вино,
Чтобы ветер объятий носил одиночества чёлн.
Покимарить в Кемере, где сказка, где "всё включено",
Лепестки твоих губ ощутив на сгоревшем плече…
Бабочки на берегу
Утро. Освежающий взгляд реки.
Из ниоткуда – дальний шмелиный гул.
Незабудковый ветер, летучие лепестки –
Бабочки голубые на берегу.
Облако живое среди камней,
Рядышком – отмель,
и в бархатных складках дна
Штрихами малюсеньких пескарей
Нежная нарисована тишина.
Шелестят ивы, бежит золотая дрожь.
Бабочки эти – зачем их так много здесь?
Снимаешь шлёпанцы, улыбаешься и идёшь
Босыми пятками по воде…