- Давай, Ицхак, вместе порассуждаем. Предположим, ты оказался бы на месте Давида Реувени, а какой-то чудак вдруг начинает отговаривать тебя от твоей великой миссии, которой ты посвятил всю свою жизнь. Как бы ты к нему отнёсся?
Ицхак сидит ко мне спиной, но я замечаю, как плечи его начинают подрагивать. Не хватало мне ещё скупых мужских слёз в три ручья!
- И всё равно я обязан с ним встретиться! - глухо говорит он. - И встречусь…
- Никто ни с кем уже не встретится, - вдыхает за спиной плотный коренастый мужчина - хозяин дома по имени Овадия-бочкарь. - Давида и его помощника Шломо сегодня утром стражники князя заточили в темницу при дворце, а завтра утром по распоряжению императора Карла отправят в Ломбардию в город Мантую, где будут судить.
- Что же мне теперь делать? - Ицхак смотрит на меня непонимающим взглядом, и губы его по-прежнему подрагивают.
- Возвращаться домой. Тебя там жена ждёт, дети. С сестрой у тебя непорядок…
Ицхак неуверенно встаёт, отряхивает какие-то невидимые крошки с хозяйского халата и вдруг решительно говорит, почти выкрикивает:
- Я попрошу Шауля Кимхи снова отправить меня сюда, но только на пару дней раньше, чем в этот раз! Я всё равно спасу Давида Реувени!
5
Третий раз я возвращаюсь из прошлого, и каждый раз в момент возвращения у меня кружится и раскалывается от нестерпимой боли голова. Но ничего не поделаешь, сам себе придумал такое весёлое занятие. Я и раньше, ещё в России, никогда не слушал более разумных и осмотрительных друзей, которые говорили:
- Ну, куда ты лезешь? Тебе больше других надо?
Не знаю. Наверное, не больше других… но лез. Характер у меня такой паршивый. Если вижу, что где-то происходит что-то несправедливое или гадкое, то иду напролом, не глядя на последствия.
Помню, в юности я увидел, как два пацана убивают новорожденных котят, которых кошка впервые вывела из подвала. Я полез на них с кулаками, и хоть оба они были на голову выше меня, одному из них всё же поставил фингал под глазом. Правда, котят так и не спас…
Шауль мрачно сидит у компьютера и не обращает на меня внимания. Моё бренное тело, в которое я сейчас вернулся, немного затекло, и я неуверенно встаю, делаю упражнения, чтобы размяться, и подхожу к Шаулю:
- Чего приуныл? Что нового в интернете пишут?
- Не нравится мне вся эта ситуация, - бормочет Шауль. - Не знаю, что сейчас в голове у тех, кто меня разыскивает. Неизвестность хуже всего… И ведь во всём этом ты, Даниэль, виноват! Не искали бы вы меня по компьютерной базе Министерства Обороны, никакого шума не поднялось бы. Вернул бы я со временем из прошлого всех, кого туда отправил, и никто бы об этом не узнал. А теперь вон какую кашу заварили…
- Тебя, похоже, не столько собственная безопасность волнует, сколько то, что прибыльный бизнес обломался… Ай-яй-яй, какой я нехороший!
- Дурак ты! Я не о бизнесе сейчас…
- Ладно, эту тему отложим на потом, - миролюбиво предлагаю я, - а сейчас нам не помешало бы перекусить. Немного отдохнём и снова отправимся в путь. Кто у нас там на очереди?
Шауль послушно достаёт блокнот из кармана и зачитывает:
- Юрий Вайс, отправлен в прошлое двенадцатого июня. Место назначения - Украина, Житомир, начало июля 1920 года… Между прочим, опять из ваших, из новых репатриантов.
Вспоминаю, что при осмотре его квартиры мы с Штруделем обратили внимание на книгу "Окаянные дни" Бунина с обведённым фрагментом о еврейских погромах и ещё одну книгу - бабелевскую "Конармию". Всё сходится, парень готовился к этому шагу.
Но что его связывает с этим временем? Что он хочет там изменить?
- Шауль, а Юрий тебе не говорил, для чего ему надо попасть в 1920 год? Насколько я знаю, тогда была гражданская война, разруха, брат на брата, еврейские погромы, бравые деникинцы, махновцы, будённовские бойцы и прочая шушера, лихо вырезавшие под корень еврейские местечки… Наверное, в этих местечках были какие-то его родственники - семья деда или прадеда…
- Этого я не знаю.
- Но мне нужны какие-то ориентиры. Где его искать? Думаю, и в те годы Житомир был городишко немаленький. Придумай, Шауль, ты же голова!
- Расскажи мне о выделенном в книге тексте. Постарайся перевести дословно.
Немного путаясь и постоянно залезая в словарь, я пытаюсь находить точные переводы слов:
- "…2 мая 1919.
Еврейский погром на Большом Фонтане, учиненный одесскими красноармейцами.
Были Овсянико-Куликовский и писатель Кипен. Рассказывали подробности. На Б. Фонтане убито 14 комиссаров и человек 30 простых евреев. Разгромлено много лавочек. Врывались ночью, стаскивали с кроватей и убивали кого попало. Люди бежали в степь, бросались в море, а за ними гонялись и стреляли, - шла настоящая охота. Кипен спасся случайно - ночевал, по счастью, не дома, а в санатории "Белый цветок". На рассвете туда нагрянул отряд красноармейцев…"
- Стоп, хватит пока. Обрати внимание на дату - май 1919 года. И это происходило в Одессе. Вайс же отправился в Житомир, и это уже июнь 1920 года. Разное время и разные города. Что бы это значило? Для чего он обвёл именно этот фрагмент фломастером? Кстати, про какую книгу ты ещё вспоминал?
- "Конармия" Исаака Бабеля. Там тоже много упоминаний о еврейских погромах.
- Поищи, вдруг там что-то говорится о начале июня 1920 года.
- Но книги-то у меня здесь нет! Ехать за нею, что ли?
- А интернет тебе на что?
Очень быстро я нашёл текст Бабеля в интернете и стал просматривать, но вскоре удручённо развожу руками:
- Тут никаких дат нет!
Шауль задумчиво расхаживает из угла в угол и размышляет вслух:
- Но что-то всё-таки должно было объединять эти две книги? Погромы - это понятно. Будённовское воинство и всевозможные банды - тоже понятно. Конкретного адреса, куда подался наш Вайс, здесь всё равно нет.
Я совсем было приуныл и стал прикидывать, что, может, стоит отложить поиски Вайса на потом, а сейчас заняться последним из пропавших - аккордеонистом Гершоном Дубиным. Но Шауль вдруг резко поворачивается ко мне и спрашивает:
- Книжка Бабеля, которую ты видел дома у Вайсов, была толстая или нет?
- Ну, страниц пятьсот. Толстая…
- А сколько страниц в "Конармии"?
- Ты хочешь сказать…
- Да-да, именно это. Так сколько в ней страниц?
Я заглядываю в компьютер и сообщаю:
- Сто двадцать три…
Шауль чуть не хлопает в ладоши:
- Так я и знал! В той книге были ещё какие-то романы! Ну-ка, снова посмотри в интернете…
Я послушно выуживаю из сети перечень бабелевских произведений:
- "Одесские рассказы", "Рассказы разных лет", "Конармейский дневник 1920 года"…
- Стоп! Именно он-то нам, наверное, и нужен! Скачивай и давай смотреть…
И в самом деле, в "Дневнике" уже появились даты на страницах, более того, несколько дней в начале июня помечены словом "Житомир".
- Ура! Мы на коне, - радуюсь я, - три листика сейчас проштудирую, выпишу оттуда все имена и фамилии, и - пора в путешествие. Буду знать почти точный адрес, где от меня скрывается этот конспиратор Вайс. Мне уже не на шутку хочется его увидеть. Прямо сгораю от нетерпения. Какую он там козу затеял?
Но Шауль своей кисло й физиономией меня сразу отрезвляет:
- А какая всё-таки связь с предыдущей книгой?
- Может, простое совпадение? А может, этот Юрий всего лишь книжки по теме читал перед тем, как отправиться в путешествие. Копил, так сказать, информацию…
- И всё-таки давай подумаем… Сколько в обведённом отрывке фамилий?
- Три. - Я заглянул в фотографию на телефоне и прочёл:
- Овсянико-Куликовский, писатель Кипен и Моисей Гутман, биндюжник. Но последний убит, первый вряд ли подходит Вайсу, потому что евреем наверняка не был. Остаётся человек с фамилией Кипен. Дай-ка поищу его в интернете… Что-то мне сердце подсказывает, что придётся к нему отправиться перед тем, как прийти на выручку Вайсу.
- На выручку? - переспрашивает Шауль. - Почему ты считаешь, что его выручать надо?
- Погромы же! А шашкой да пулемётом-Максимом он, как мне кажется, не очень хорошо владеет.
- О чём ты собираешься с этим Кипеном говорить?
- Сам пока не знаю. Но что-нибудь сымпровизирую…
Ещё некоторое время я копаюсь в интернете, пытаясь выудить что-нибудь про этого неизвестного мне писателя, но ничего не нахожу, кроме его краткой биографии. Но из неё удалось узнать только, что Александр Абрамович Кипен благополучно пережил все погромы и почил в бозе в 1938 году. Или не почил - грохнули по стандартному обвинению в измене родине…
- Давай, Шаульчик, заводи свою шарманку! Надоело мне копаться в компьютере, лучше будем действовать по замечательному и апробированному не одним поколением русского человека алгоритму "пойди туда, не знаю куда, и принеси то, не знаю что"…
Визит в Одессу 1919 года мы с Шаулем запланировали коротким. Ничего там предпринимать я не собирался, только разыскать писателя Кипена, который, если верить Бунину, скрывался в санатории "Белый цветок", расспросить о Вайсах, предполагаемых родственников нашего пропавшего, а потом отбыть уже непосредственно на его поиски в Житомир.
- Я, между прочим, до сих пор не знаю, как может отразиться на психике человека, перелёт во времени, - осторожно заявляет Шауль. - Может, и нельзя многократно.
- На мне же пока никак не отразился? - смеюсь я.
- А тебе дальше и некуда - в тон мне хихикает Шауль. - Дальше только полная деградация личности…
- Спасибо, друг!
Впервые у меня вырывается это слово, ведь поначалу, если говорить честно, я был настроен к нему откровенно враждебно. Почти как к преступнику, который изобрёл новый изощрённый способ устранять людей, и я его схватил за руку. Но Шауль в принципе оказался не таким уж плохим парнем, вот только немного смазывало впечатление его желание тайком от грозного военного начальства срубить денег на секретных разработках… Впрочем, чему тут удивляться - в современном мире сие потихоньку становится нормой, то есть, уже как бы и не осуждается с моральной точки зрения. Сумел хапнуть денежку тайком от начальства, значит, молодец-удалец!
Вместе с Шаулем мы идём в палату, где хранятся "тела" ещё не вернувшихся Юрия Вайса и Гершона Добина, а раньше хранились все остальные.
- А куда все они делись? - недоумеваю я.
- Отправились по домам.
- И эта стервозная дама Наома Адари, которую я даже не видел?
- Сто лет бы тебе её не видеть! - сплёвывает Шауль. - Тоже отправилась. Моим помощникам пришлось как следует поработать с ней, чтобы она поверила, будто самолично вытащила братца из прошлого. А теперь, мол, ничего не помнит. Думаю, поверила. Но есть опасения, что она со своим длинным языком теперь начнёт трезвонить об этом на каждом углу.
- Говорят, что в аду злоязычная публика будет лизать языком раскалённые сковородки, - пытаюсь утешить его, но он только грустно качает головой:
- При жизни бы её заставить…
Я усаживаюсь в удобное кресло, и Шауль начинает сеанс своего гипноза, после которого я откажусь в заранее оговорённом месте. Ещё мгновение - и меня уже нет…
…В Одессе я бывал несколько раз, и всегда слышал разговоры старых одесситов, мол, раньше город был просто каким-то невероятно красивым и удивительным, а вот сегодня…
Теперь я в старой Одессе - именно той, прекрасной и легендарной, в которой, если верить легендам, ещё не перевелись благородные робин гуды - Беня Крик. Мишка Япончик и им подобные. Впрочем, встречаться с этой публикой нос к носу мне сейчас не хочется. Не для того я здесь.
Я стою посреди незнакомой улицы, и даже сквозь подошву сандалий ощущаю тепло нагретого солнцем булыжника мостовой. Но на улице не жарко, потому что откуда-то из-за домов доносится такой знакомый и почти забытый ветерок с запахом моря. В Израиле на побережье таких запахов нет.
Навстречу мне несётся пролётка, в которой сидит джентльмен с усиками, подкрученными кверху, и с ним дама, прикрывающая лицо белым ажурным зонтиком. Отступаю в сторону, но пара в пролётке с удивлением разглядывает меня, пока не сворачивает за угол.
Чем это я так привлёк их внимание? И вдруг понимаю - всё теми же брюками, которые я надел взамен шортов, и курткой охранника с эмблемами на рукаве и большой надписью на иврите на спине.
Замечаю на углу лавочку сапожника и подхожу. Уж, эти-то ребята всё видят и всё подмечают.
- Скажите, уважаемый, как я могу добраться до санатория "Белый цветок"?
На меня смотрит старик с редкой желтоватой бородой, и его взгляд долог и глубок, как будто он разбирает меня по косточкам на предмет выяснения, что я человек и стоит ли со мной делиться такой ценной информацией.
- Ой-вей, молодой человек, - наконец, отвечает он сочным молодым голосом, - что вам понадобилось в санатории в такое страшное время? Вам есть, что лечить сегодня? Я бы посоветовал вам спрятаться подальше со своими болячками, а то не ровен час придут какие-нибудь казаки или красноармейцы…
- А вы почему не прячетесь? - улыбаюсь ему в ответ.
- Мне уже ничего не страшно. Хуже смерти со мной ничего не случится.
- Так вы мне подскажете, где санаторий?
- Тут совсем недалеко, но это на извозчике, а пешком…
- Ничего, пройдусь пешком.
Старик печально смотрит на меня и качает своей желтоватой бородой:
- Чувствую, вас тоже ограбили, и у вас не осталось даже на извозчика…
Долго и с многочисленными подробностями и отступлениями он объясняет, как добраться до санатория "Белый цветок", притом так, чтобы не проходить по улицам, где часто встречаются погромщики и прочие буяны. Напоследок напутствует меня:
- И ещё, молодой человек, сторонитесь красноармейцев, которые сейчас захватили власть в городе. Они ещё хуже поляков, которые были до них. Поляков тут никто не любил, а у этих полно сторонников среди нашего, прости господи, пролетариата…
Александр Абрамович Кипен оказался невысоким худощавым человеком с большими, как у моржа, усами под носом. Ни от кого он в санатории не прятался, а наоборот сидел за столиком на открытой веранде с блокнотом в руках, и на столике перед ним стоял стакан чая в толстом серебристом подстаканнике.
- Кто вам обо мне рассказал? И как вы меня тут разыскали? - спрашивает он, едва я представился и сообщил, что разыскиваю людей по фамилии Вайс.
- Бунии Иван Алексеевич, - торжественно выдаю я, прикинув, что хвастаться знакомством с великим писателем, по крайней мере, выглядит откровенным нахальством. Выдал бы я такое в наше время…
- Иван Алексеевич? - переспрашивает Кипен. - Вы с ним виделись? Как он и где сейчас? Надеюсь, с ним всё хорошо?
- Он мне советовал пообщаться с вами, - пробую перевести разговор в более безопасное русло.
Кипен неторопливо отпивает чаю и смотрит на меня мудрыми печальными глазами:
- Вы, я чувствую, прибыли сюда издалека и даже не понимаете того ужаса, который охватил местное население. Я говорю не только о евреях - обо всех. Когда власти начинают меняться, как кадры в синема, и каждое утро просыпаешься с единственным вопросом "кто сегодня хозяйничает в городе?", сами понимаете, какое настроение у людей…
Он грустно задумывается, глядя мимо меня на кусты сирени, плотным кольцом окружившие веранду, потом вздрагивает:
- Да, что касается ваших приятелей Вайсов, то ничего хорошего сказать вам не могу. Вы же знаете, что они были очень состоятельными людьми. Ведь знаете? - Он внимательно смотрит на меня, и я неуверенно киваю в ответ. - Так вот. Их ювелирную мастерскую и магазин постоянно грабили. Как меняется власть, сразу же к ним являются и требуют выложить всё, что у них есть. Конечно, они всегда чем-то делились. Иначе просто убьют. В конце концов, старый Нахим, которому всё принадлежало, решил спрятать оставшееся до лучших времён и сообщил об этом старшему сыну Иосифу. Младший же его сын - непутёвый Марк - ещё несколько лет назад исчез, а пару дней назад объявился вместе со своими друзьями красноармейцами. Оказывается, он занимает уже какой-то высокий пост в их Первой конной армии. Хорошо, что старик об этом так и не узнал, потому что скоропостижно умер за три дня до его появления. Марк же прекрасно понимал, что их семейное богатство не могло исчезнуть бесследно, а значит, Иосиф должен знать, куда оно спрятано…
Я слушал его рассказ, как занимательное приключенческое повествование. Да оно таким и было, тем более звучало из уст писателя, который владел литературным словом и мог профессионально выстраивать сюжет.
- Но Иосиф отказался делиться семейными драгоценностями с братом, справедливо полагая, что тогда их ювелирное дело никогда уже не восстановить. Не знаю, как происходил разговор между братьями, но результат его очень печальный. Марк всё-таки получил всё, что у них было, а Иосиф полуживым попал в больницу. Сейчас отлёживается у родственников. Хотите, дам адрес, навестите беднягу…
С клочком бумажки в руках я распрощался с Кипеном и ушёл восвояси. Потихоньку всё начинало становиться на свои места. Марк Вайс, нынешний командир из Первой конной, прибрал у рукам семейные ценности и оставил брата ни с чем, хотя покойный отец завещал именно старшему все их накопления. Насколько я помню и в 1920 году Первая конная армия привольно разгуливала по Украине, оставляя после себя кровь и разруху. Впрочем, тут она мало чем отличалась от всевозможных вольниц - анархистов, зелёных, махновцев и прочих банд помельче.
Нужно по возвращению проверить две вещи: чьим наследником оказывался наш Юрий Вайс - Иосифа или Марка, и была ли Конармия в июне 1920 года в Житомире. А ведь именно там мне и предстоит разыскивать Юрия.
Бумажку с адресом избитого Иосифа я выбросил в ближайшую урну, потому что помнил наказ Шауля ничего не привозить с собой из прошлого, и последний раз посмотрел на прекрасную, но такую печальную сегодня Одессу…
6
На сей раз моё возвращение в своё бренное тело прошло куда тяжелее, чем прежде. Видно, в словах Шауля была какая-то правда. Неспроста были его опасения. Голова просто раскалывалась от боли. Тело было тяжёлым и неповоротливым, а руки отказывались слушаться. Видимо, меня где-то в Одессе продуло, и нос хлюпал, но вытереть его не было сил.
Некоторое время лежу неподвижно в своём кресле, дожидаясь, пока головная боль стихнет, и невольно прислушиваюсь к звукам, доносящимся из-за неплотно прикрытой двери.
Шауль с кем-то там разговаривает, однако слов не разобрать. Незнакомый голос за что-то отчитывает Шауля жёстко и грубо, голос же моего приятеля наоборот звучит как-то виновато и вкрадчиво.
Кряхтя, поднимаюсь, тру виски и спешу на помощь другу.
В комнате у стола, на котором сиротливо притих наш единственный спаситель и незаменимый помощник ноутбук, сидит незнакомый пожилой мужчина с крупным загорелым лицом, которое венчиком огибает короткая серебристая щетина от подбородка до затылка. Неожиданно чёрные густые брови сдвинуты к переносице, что, вероятно, указывает на крайнюю степень раздражения. Шауль стоит перед ним, как новобранец перед старшиной, напуганный и немного подрагивающий. Таким жалким и беспомощным я его ещё не видел.