Пока он ходит по соседям, я сижу в машине, курю сигарету и неожиданно для себя подумал о том, как мало нужно человеку для счастья: жить в таком небольшом домике со своей семьёй, знать, что у тебя в соседях хорошие и доброжелательные люди, а главное, быть уверенным в том, что ничего вокруг тебя не измениться хотя бы на ближайшие полсотни лет.
- Всё в порядке, - докладывает запыхавшийся Штрудель, на ходу пережёвывая булочку, которой не упустил случая угоститься у гостеприимных соседей, - вернее, как раз всё не в порядке. Оказывается, Двору, жену Ицхака Левинштейна, сегодня утром обстреляли арабы, когда она с детьми поехала в город к какой-то своей родственнице.
- Жива?
- Ранена, но не сильно, а дети не пострадали. Сейчас она уже в больнице.
- Надо навестить и пообщаться с ней. А пока давай посмотрим, что у них дома. Надеюсь, на нас за это никто не осудит.
- Даже не знаю, ведь мы без ордера, - мнётся Лёха, потом машет рукой. - Гори оно всё синим пламенем, пошли в дом!
Но в доме у Левинштейнов ничего интересного для нас не оказалось. Единственное, что отличало их жилище от тех, что мы осматривали раньше, это большое количество книг. Я мельком проглядел их, но в большинстве своём это были книги по средневековой еврейской истории, многие с закладками и вложенными листками, исписанными быстрым неразборчивым почерком. Выделенных фломастером фрагментов мы не обнаружили.
- Странно получается, - задумчиво изрекаю я, и Лёха молча внимает словам учителя, - сантехник интересуется историей и даже делает выписки из книг. К чему бы это? Будем у его супруги в больнице, надо не забыть поинтересоваться… Ну что, возвращаемся в город?
5
Больница, в которую доставили Двору Левинштейн, находится на въезде в город, поэтому мы решаем для начала навестить её, а потом уже отправиться к двум нашим оставшимся пропавшим.
К счастью, раны, полученные Дворой, оказались пустяковыми, поэтому к ней в палату нас пропустили без разговоров, лишь предупредили, чтобы сильно не морочили ей голову. Всё-таки человек пережил стресс и чувствует себя не очень хорошо.
Двора оказалась миловидной молодой женщиной, при виде которой Лёха сразу втянул живот и стал говорить каким-то неестественным зычным баритоном. Забинтованное плечо не мешало ей с кем-то громко разговаривать по телефону, так что на красавца-полицейского она даже не обратила внимания. Мы скромно присели на стулья у кровати и стали дожидаться, пока раненая наговорится вволю.
- Я уже всё рассказала вашим следователям, - сразу заявляет нам она, едва прекратила телефонный разговор, - и как я ехала с детьми, и из какой машины в нас стреляли… Сколько можно морочить голову?
- Мы по поводу пропажи вашего супруга, - обрывает её Лёха.
- Сама в недоумении, никогда раньше такого не случалось. - Двора откидывается на подушку и прикрывает глаза. - Он и из дома в последнее время почти не отлучался. Только в синагогу на молитву - и домой. Да у него и времени ни на что не хватало. Делать докторат в университете, когда у тебя семья и дети плюс всякие общественные обязанности в поселении, - на такое не каждый отважится. Но наш Ицхак всё всегда успевал…
- А какой он делал докторат, если не секрет? - интересуюсь я.
- Не секрет. По средневековой еврейской истории. Особенно его интересовал период, когда Палестина была под властью Османской империи, и тогда же появился лжемессия Давид Реувени. Вот о нём он и пишет.
- Вы так хорошо знаете тему работы вашего мужа?
- Я же по специальности учитель, и история еврейского народа мне не чужда. Я даже кое-какие вещи мужу помогаю делать. Без меня он совсем зашился бы.
Я вскакиваю со стула и принимаюсь задумчиво расхаживать по палате из угла в угол. Мне начинает казаться, что при каждом разговоре с родственниками пропавших что-то неясное, но очень нужное проскальзывает мимо нашего внимания, а что - определить пока не удаётся.
- А когда он пропал, вам ничего не показалось странным или необычным? Когда вы хватились, что его нет?
- Да почти сразу же. - Двора открывает глаза и с тревогой смотрит на меня и на Лёху. - Вам что-то стало известно? Мы его уже столько времени ждём, а о нём пока ни слуху ни духу.
- Нет пока, но мы ищем… А скажите, вместе с ним ничего не пропало из дома?
- Откуда мне знать - у него в вещах всегда такой бардак. И всегда он что-нибудь теряет. Хорошо, хоть интернет есть и не нужно всю университетскую библиотеку перетаскивать к нам домой.
- Что вы ещё могли бы сказать о его исчезновении? Вам ничего не показалось странным?
Двора прищуривается и даже усмехается:
- Странным? Да мне всё в этой истории кажется странным! И Ицхак с его постоянными увлечениями чем-то новым. То он каббалой увлёкся и целыми сутками сидел над книгами по каббале, то в историю переметнулся, притом в университет поступил в таком возрасте, когда все нормальные мужчины заботятся только о благополучии своей семьи. Да у него и старшая сестра такая же - человек в возрасте, а до сих пор детство в одном месте играет… Думаете, как я попала в это приключение? - Она кивает на свою забинтованную руку. - Поехала в город забрать её внука к себе! Ведь она так же пропала, как и Ицхак, только через два дня после него…
- И её имя… - еле слышно шепчет Лёха.
- Да-да, Наома Адари. Вам в полиции уже должно быть известно, что она тоже исчезла. Адари - это фамилия её мужа, который с ней не живёт. Она его настолько допекла, что он и знать про неё ничего не хочет. Даже не известно, где он сейчас и жив ли…
Из больницы мы с Штруделем вышли в некотором замешательстве. Если по поводу остальных исчезновений было много вопросов, то исчезновения Левенштейна и Адари наверняка как-то связаны между собой. Ну, не может это быть случайным совпадением! Так что идеи Винтермана о том, что пропажи людей могли стать серией, не такие беспочвенные.
Мы уже выяснили, что ребёнка, за которым ехала в город Двора, забрали работники социальных служб, поэтому сейчас пробовать проникнуть в её жилище нам никто не даст без разрешения. Нужно дождаться, пока лейтенант Винтерман организует ордер на обыск, и тогда мы сумеем что-нибудь прояснить. Хотя я не очень на это надеюсь, ведь до последнего времени ни у кого из пропавших в квартирах ничего интересного не нашлось. Да и здесь вряд ли нас ожидают открытия.
- Поехали к безработному музыканту, - вздыхаю я, и Лёха заводит машину. - Вдруг с ним повезёт больше.
- Даник, - впервые за всё время нашего общения здесь называет меня по имени Штрудель, - что тебе сейчас твоя чуйка подсказывает: причина исчезновения у всех одна и та же или нет?
- Понятия не имею. Все эти люди, чувствуется, друг с другом никогда не пересекались, за исключением последней пары, да и интересы по жизни у всех разные. Если их похищает какой-то неизвестный злодей, то для чего, с какой целью? Деньгами тут, похоже, не пахнет - нет среди них ни миллионеров, ни зажиточных людей…
- Может, - Лёха криво ухмыляется, - их на органы режут? Сегодня такое, говорят, модно.
- Всё может быть. Хотя если такое и взбрело бы в голову какому-нибудь сумасшедшему хирургу, то это так или иначе выплыло бы на свет божий после одного-двух исчезновений. Да и потенциальных доноров такие людоеды искали бы среди совсем иной публики.
- Иными словами, вариант с донорскими органами отставим в сторону, но до конца не отвергаем. - Лёха очень доволен тем, что смог сгенерировать собственную версию исчезновения людей, хотя бы и такую хиленькую.
- Подбрось эту идею Винтерману. Пускай пошевелит врачей и соберёт статистику пересадок органов за последнее время. Да и при деле парнишка будет.
- Ну, вперёд?
- Вперёд…
Гершон Дубин, безработный музыкант, последний в нашем списке пропавших, жил в общежитии новых репатриантов - длинном пятиэтажном корпусе, больше похожем на океанский корабль, в котором есть всё - охранник на входе, лениво проверяющий посетителей, начальство в офисе на первом этаже, столовая, прачечная, спортивная комната с тренажёрами и теннисным столом. Кроме того, обязательные для подобных заведений довольно неряшливые закутки в конце коридоров с детскими колясками и велосипедами, а главное, бесконечный и неиссякаемый гул от бесчисленных голосов, обрывков музыки, стуков молотков и жужжаний дрели.
- Дубин? - переспрашивает нас комендантша общежития, полная дама неопределённого возраста с дымящейся сигаретой в уголке рта. - Сейчас посмотрим…
Она листает большую амбарную книгу с залапанными пожелтевшими страницами и, пролистав один раз, потом другой, вдруг вспоминает:
- А, это тот аргентинец, который на каждом празднике играет нам на аккордеоне танго! Отлично его знаю, приятный человек… А что случилось? Он натворил что-нибудь?
- Он исчез. - Штрудель сейчас изображает из себя крутого американского копа. - Притом уже несколько дней назад. А вам об этом ничего не известно?
- Откуда?! - удивлённо открывает рот комендантша. - Вы знаете, сколько у нас здесь людей живёт? За каждым не уследишь. И все они решили, что я им мать родная: идут и идут ко мне даже с самыми пустяковыми вопросами. Попробуй не выслушай их, потом криков не оберёшься, мол, я такая грубая и бессердечная, заносчивая и всё прочее… Так что, вы говорите, случилось с этим Гершоном?
- Он исчез, - сурово рубит с плеча Лёха, - и мы пытаемся выяснить причину. Кроме того, исчезло ещё пять человек. В полиции открыто дело.
- И эти пятеро тоже наши?!
- Нет… Нам бы хотелось побеседовать с членами семьи Дубина. Это возможно?
- Конечно. - Комендантша задумывается, будто решает сложную математическую задачу, потом, подлаживаясь под Лёху, чеканно выдаёт: - Поднимитесь на третий этаж и там спросите Таню. Это жена Гершона. Она должна быть дома.
- Эта Таня русскоязычная? - успеваю спросить я.
- Нет. Но у латиноамериканцев часто встречаются русские имена. У них же корни, в основном, из России и Украины…
Латиноамериканская супруга пропавшего Гершона с русским именем Таня оказалась миниатюрной стройной женщиной с уставшим, изрезанным глубокими складками лицом. Без интереса она выслушивает нас и, пожав плечами, выдавливает всего одну фразу:
- Он давно к этому шёл.
- Не понял, - встаёт в стойку новоиспечённый американский коп Штрудель, - объясните, что вы этим хотите сказать.
Домой к себе Таня нас пускать отказалась, заявив, что там у неё беспорядок, но отводит нас в небольшой холл на третьем этаже, где усаживает в грязноватые кресла у низкого журнального столика, а сама непрерывно расхаживает взад-вперёд с длинной дымящейся сигаретой.
- Понимаете, - принимается рассказывать она, - Гершон всю свою жизнь был человеком-праздником. Его интересовали только музыка, веселье, друзья. Ещё в Аргентине у него была громадная коллекция пластинок с танго, и он их слушал с утра до вечера. Сам играл, а потом даже пробовал сочинять. Он и не работал по-настоящему нигде, потому что ему было интересно лишь вечером в кафе, где он с друзьями создал маленький ансамблик для выступления на вечеринках, хоть это почти и не приносило ему денег. А когда у нас в стране начался кризис и кафе закрылось, он стал сильно переживать и впал в депрессию. Никуда его ансамбль больше не приглашали, тогда мы собрались и уехали в Израиль.
- И здесь вам стало лучше? - не по теме вклинивается наш коп.
- По крайней мере, обе наши дочери пошли в приличную школу, и теперь старшая служит уже в армии. А он… Не знаю, об этом нужно спрашивать у него самого. Лично для меня ничего не изменилось. - Таня вздыхает и лезет в карман за новой сигаретой. - Думаю, и для него ничего не изменилось. Для него по-прежнему на свете существует только танго и, более того, он отыскал себе очередное божество, на которое сегодня чуть ли не молится.
- И кто же это?
- Был в Аргентине в начале двадцатого века человек по имени Макс Глюксманн, который выпускал первые грампластинки в стране и пропагандировал, а потом записывал танго. Гершон повсюду выискивал информацию о нём и всё время приговаривал, мол, вот человеку повезло - у истоков нового стиля стоял, ему бы, Гершону, в то время попасть, так вместе с этим Глюксманном таких дел бы наворотил. А сегодня жизнь скучная и меркантильная…
- Это всё понятно, - прерывает её Лёха, - многие из репатриантов, кто устроиться на новом месте пока не могут, мечтают о каких-то несбыточных вещах. Нас интересует, что с вашим мужем произошло перед тем, как он исчез.
- Ничего с ним не произошло. Всё, как всегда. Утром был дома, а потом, когда я его к обеду хватилась, его уже не стало. Ни его, ни аккордеона, с которым он никогда не расстаётся.
- И аккордеон, значит, исчез… - эхом повторяет Лёха и вопросительно поглядывает на меня.
- Ничего необычного или странного в тот день вы не заметили? - на всякий случай спрашиваю я, уже догадываясь, что Таня мне ответит.
- Ничего. Совершенно ничего…
В этот день мы ещё заехали на квартиру Наомы Адари, предварительно заскочив в полицию за ордером, но прежний энтузиазм потихоньку иссякал. Мы почти стопроцентно знали, что ничего интересного в этой опечатанной квартире не будет. Ни следов, ни каких-нибудь намёков. Квартира как квартира, в которой живёт немолодая женщина среднего достатка. Одна из трёх комнат, видимо, была детской, в которой обитал внук Наомы.
На всякий случай, мы прихватили ноутбук хозяйки, который был покрыт изрядным слоем пыли.
- Наверное, его давно не включали, - используя всю свою проницательность, выдаёт Лёха.
- Не уверен, - опровергаю я, - смотри, он стоит у открытого окна. Оттуда пыли могло нанести - мама не горюй.
Больше делать тут было нечего.
- Завтра с утра устраиваем мозговой штурм, - говорю на прощание Штруделю. - Пускай в нём непременно поучаствует и господин лейтенант, это он заварил кашу с пропажами. Да ещё потруси компьютерщиков, чтобы посмотрели ноутбуки Давида Лифшица и этот, что мы сегодня изъяли.
- Надо будет позвать и капитана Дрора, - вспоминает Лёха, - ты его помнишь. Он в самом начале за тобой приезжал.
- А что он за птица?
- Дрор курирует наш отдел. В случае неудачи самые большие шишки получит он, а Винтерман отделается лёгким испугом.
- Иерархия, блин, как на бывшей родине. Словно никуда не уезжал…
Но Лёха меня уже не слышит, а врубает по газам и поскорее удирает ужинать и готовиться к завтрашнему мозговому штурму.
6
Ровно в девять утра мы стройными рядами рассаживаемся для мозгового штурма в кабинете капитана Дрора. Помимо хозяина кабинета, меня, Лёхи и лейтенанта Винтермана присутствует моложавый лысый паренёк в джинсах и серой полицейской майке - местный компьютерный гений, как я и просил вчера.
- Итак, - начинает капитан Дрор, - это у нас первое совещание по исчезновениям людей, поэтому попрошу лейтенанта Винтермана для начала ввести всех в курс дела. Потом Даниэль и Алекс доложат о первых результатах, а Ави, - он любовно поглядывает на компьютерщика, - расскажет, что ему удалось вытащить из ноутбуков потенциальных жертв…
Хоть это, по сути дела, и рутинное мероприятие, каковых за мою полицейскую практику я прошёл не один десяток, но для Виктора Винтермана оно оказывается почему-то страшным и неподъёмно тяжёлым. Он моментально покрывается потом, начинает судорожно вытирать лоб, щёки и шею полосками бумаги из рулончика, лежащего перед ним, и, конечно же, вместо продуманной и чёткой речи заикается и несёт полную околесицу. Это стало ясно даже мне, хоть я и понимаю иврит через слово.
Всё это время Дрор невозмутимо сидит на своём месте и крутит в пальцах остро заточенный карандаш. Потом в какой-то момент ему это, видимо, надоедает, и он нетерпеливо стучит карандашом по столу:
- Сядь, Виктор. Всё это мы знаем по документам. Сейчас я хочу послушать Даниэля. - Он глядит на меня строгим начальственным взглядом и, мне кажется, что тайком даже подмигнул. Впрочем, я давно уже усвоил, что от милостей и расположения начальства лучше держаться подальше.
Я неспеша иду к небольшой белой доске, висящей на стене за спиной Дрора, беру фломастер и быстро рисую кружок, внутри которого ставлю вопросительный знак. Все удивлённо разглядывают его, но никто ничего пока не спрашивает.
- Это задача, которая стоит перед нами, - указываю пальцем на кружок и терпеливо жду, пока Лёха переведёт начало моей торжественной речи. - Теперь пририсуем то, что нам известно, то есть исходные данные. Первая стрелка, выходящая из круга, и слова под ней - "Юрий Вайс". Вторая - "Иехизкиель Хадад", третья - "Давид Лифшиц", четвёртая - "Ицхак Левинштейн", и пятая - "Гершон Дубин".
Я победно оглядываю следящую за моими художествами публику, и Дрор веско замечает:
- У тебя тут пять стрелок, а пропало, насколько я знаю, шесть человек. Ты кого-то забыл?
- Нет. Но стрелку с названием "Наома Адари" я хотел бы провести от надписи "Ицхак Левинштейн".
- Поясни, почему…
- Дело в том, что все пропавшие никак не связаны друг с другом. Более того, это люди разных профессий, возрастов, образования и даже из разных социальных групп. За исключением Ицхака и Наомы. Они брат и сестра, поэтому между их исчезновениями может существовать какая-то связь, о которой мы пока не знаем…
Некоторое время присутствующие переваривают информацию, потом Дрор нарушает тишину:
- Ну, и что нам даёт твоя схема?
- Я её ещё не закончил. Попробуем под именами приписать то, что нам бросилось в глаза в квартирах каждого из пропавших. Первый - Юрий Вайс. Среди его вещей мы нашли раскрытую книгу русского писателя-эмигранта Ивана Бунина "Окаянные дни" с очерченным фломастером фрагментом о еврейских погромах в период Гражданской войны в России. Кроме того, там была ещё одна книга - "Конармия" Исаака Бабеля…
- Какие книги?! О чём ты… Даниэль?! - вставляет свои пять копеек Винтерман. - Книжки-то остались на месте, а их хозяин исчез… Ты ничего не путаешь?
И хоть это было сказано по-русски, капитан Дрор его понял и остановил взмахом руки:
- Продолжай, Даниэль.
- Я и в самом деле пока не знаю, какое отношение к исчезновению могут иметь книги, которые мы видели, но и среди вещей второго нашего пропавшего - Иехизкиеля Хадада - тоже найдена книга, но уже на иврите - "Невиим", в которой опять же выделен большой фрагмент с описанием того, как библейский царь Давид обманным путём заполучил чужую жену Бат-Шеву…
- Ну, это понятно, - кивает головой капитан Дрор.
- Что понятно?! - запинаюсь я.
- Этот Иехизкиель из религиозной семьи, и никаких светских книг в их доме не может быть по определению. Так что, если он и хотел что-то сообщить тем, кто придёт его разыскивать, то воспользоваться мог только какой-то из святых книг.
- Но почему книга? - снова вмешивается скептик Винтерман. - Он же мог просто записку оставить.
- Это нам и предстоит выяснить…
Я оглядываю на свою схему на доске и продолжаю:
- Теперь доктор Давид Лифшиц. Этот уже не оставил никаких книг. Дома абсолютный порядок и чистота, будто перед самым своим исчезновением доктор всё аккуратно прибрал и испарился в неизвестном направлении. Единственное, что может нам что-то сказать, это его ноутбук, который мы вчера привезли в полицию.