И ко всем этим должностям он крайне равнодушен. Его брат – Алексей – гораздо более деятелен. Это он пришел в ночь переворота к Екатерине и сказал ей, что гвардия ждет ее, что пора отправляться в Петербург и объявить себя самодержицей всероссийской. Он был и главным действующим лицом в последующем убийстве свергнутого Петра III.
В конце 60-х годов, уже будучи победителем турецкого флота при Чесме, он удостаивается такой характеристики француза Сабатье, жившего в то время в Петербурге: "Граф Алексей Орлов самое важное лицо в России. Он своим появлением затмевает всех. Чернышовы не смеют и головы поднять… Екатерина его почитает, любит и боится… В нем можно видеть властителя России".
Орловы после воцарения Екатерины стали одними из самых богатых людей в России. Из этих средств они подкармливали гвардию, помнящую о своей роли в перевороте, которая и так любила их за молодечество. Они стали реальной политической силой, не считаться с которой было нельзя.
Князь Михаил Щербатов, написавший в эти годы книгу-памфлет "О повреждении нравов в России", где он дает очень нелестные характеристики многим венценосным особам и особам, их окружающим, для Григория Орлова делает одно из немногих исключений: "Сей, вошедши на вышнюю степень, до какой подданный может достигнуть, среди кулашных боев, борьбы, игры в карты, охоты и других шумных забав, почерпнул и утвердил в сердце своем некоторые полезные для государства правила, равно как и братья его. Оные состояли никому не мстить, отгонять льстецов, оставить каждому человеку и месту непрерывное исполнение их должностей, не льстить государю, выискивать людей достойных и не производить как токмо по заслугам, и наконец отбегать от роскоши, которыя правила сей Григорий Григорьевич (Орлов), после бывший графом и наконец князем, до смерти своей сохранял. Находя, что карточная азартная игра может других привести в раззорение, играть в нее перестал; хотя его явные были неприятели Графы Никита и Петр Ивановичи Панины, никогда ни малейшего им зла не сделал; а напротив того в многих случаях им делал благодеяния и защищал их от гневу Государыни". Панин Никита – долгие годы бывший при Екатерине как бы первым министром и руководивший в течение ряда лет российской внешней политикой – действительно сильно навредил и Григорию, и всем Орловым в целом.
Вскоре после того как Екатерина взошла на престол, она намеревалась выйти замуж за Григория. Несмотря на наличие множества недовольных подобной перспективой, никто особенно явно не возражал, памятуя, что власть любит и приемлет только те советы, которые отвечают ее собственным чаяниям.
Лишь Панин произнес фразу, поставившую крест на этом плане:
– Императрица может поступать, как ей угодно, но госпожа Орлова никогда не будет императрицей российской.
За подобную смелость Панин не поплатился – что, как подсказывает нам история, весьма вероятно – может быть потому, что угадал тайное желание Екатерины, уже решившей для себя к этому времени не эпатировать подобной выходкой общественного мнения и помня о еще некоей зыбкости своего положения. Поэтому отношения с Орловым, о котором Дидро отозвался как о "котле, который вечно кипит, но ничего не варит", и дальше пошли по уже привычной колее.
Чтобы царствовать, Екатерина, будущая "Великая", приучила себя от многого отказываться.
Ведь власть – самое сладкое, что суждено добиться человеку в этом мире. Она, став императрицей, по отзывам и воспоминаниям современников, никогда не выражала желания встретиться со своим братом, оставшимся в Германии и живущим там без особого блеска, и не позволяла ему навестить ее. На это у нее были вполне определенные политические причины. Она находила, что в России и без того слишком много немцев, считая и себя в их числе.
Пришедшая к власти в результате фактического военного переворота, Екатерина хорошо понимала реальную силу войска, находившегося в подобный нестабильный период в руках решительного человека, каким был Румянцев. К тому же он не поспешил с актом политической лояльности и недопустимо долго, по мнению законопослушных и быстро мимикрирующих подданных, да и самой императрицы, не присягал новой государыне, несколько сомнительно еще и рассуждая о законности прав венценосцев.
И поэтому одним из первых и логичных повелений новой самодержицы стал приказ об отстранении Румянцева от командования войсками, идущими на Данию, и передаче власти над армией брату Никиты Панина – Петру. Одновременно с этим Екатерина вообще приостановила этот поход, расторгла союз с Пруссией, но войны с ней не возобновила. В конце 1762 и начале 1763 года были заключены мирные договора между другими европейскими государствами. Семилетняя война окончилась.
Войны пришлось отложить. Надо было разобраться с тем, что уже навоевали. Когда Россия еще только вступала в Семилетнюю войну, она договором от 22 января 1757 года, заключенным с Австрией, обязалась содержать – также как и ее союзница – 80-тысячное войско в продолжении всей войны с Фридрихом, и кроме этого Россия должна была действовать флотом в 15 или 20 линейных кораблей и 40 галер, по меньшей мере.
Теперь же, проведя смотр этому, к счастью, практически не потребовавшемуся в битвах, флоту, Екатерина с отчаянием пишет своему первому министру Н.И. Панину: "Наше путешествие было так счастливо, что мы на следующее утро после отъезда из Петербурга уже были в виду флота. Передайте это моему адмиралу вместе с уверением в моей благосклонности. А вот что сохраните про себя, и что вам доставит не меньшее неудовольствие, чем мне: у нас в излишестве и кораблей, и людей; но у нас нет ни флота, ни моряков".
Приказ Екатерины о приостановлении боевых действий против Дании и сдаче командования Панину застали Румянцева на марше.
Человек прямой, он не задержался с ответом. 20 июля из Данцига он направил Екатерине прошение об отставке с позволением жить в деревне или ехать для поправки здоровья к целительным водам, что и было ему разрешено монаршим письмом от 5 августа. Он поселился в небольшом городке и чего-то ждал. И, действительно, он оказался прав. Между ним и императрицей завязалась переписка, суть которой сводилась к приглашению его вновь на службу и его колебаниям по этому поводу. Наконец 13 января уже нового 1763 года приходит очередное письменное приглашение Екатерины к службе, и сомнениям Румянцева настал конец. 31 января он письменно подтверждает свое согласие вернуться в Россию и еще в свое отсутствие получает Эстляндскую дивизию по письму Екатерины от 3 марта.
К этому времени первая волна эмоций, вызванная блистательной переменой судьбы, у императрицы уже прошла. Она стала более разумно и холодно оценивать своих подданных, принимая теперь во внимание не только тщательно выражаемую радость по случаю ее воцарения, но и – что у властителей получается хуже и реже – дарования человека, его способность принести реальную пользу государству в целом. Она оценила таланты Румянцева, чем и объясняется ее живая заинтересованность иметь его среди своих военачальников.
Он был одним из немногих знающих полководцев, за которым шла слава победителя. Он был храбр, хладнокровен, настойчив, справедлив, умел быстро воспользоваться ошибками неприятеля на поле боя. Румянцев был прост в обращении, доверял солдатам и был любим ими.
Вскоре после его прибытия в Россию, когда Екатерина получше узнала его, он неожиданно для многих назначается ею президентом малороссийской коллегии. Помимо всего прочего эта должность предполагала охрану границ России при взрывоопасном соседстве турок. Общепризнанная слава полководца, как верно решила Екатерина, в этом случае ее наместнику на Украине не помешает.
В этом случае произошел исторический курьез. В свое время отец Петра Румянцева был назначен на ту же должность президента малороссийской коллегии с заданием воспрепятствовать сепаратистским стремлениям казачьей старшины. При Елизавете гетманство, упраздненное было в предшествующие годы, вновь возродилось специально для Кирилла Разумовского, брата долговременного фаворита Елизаветы – Алексея Разумовского.
Постепенно свыкнувшись со своим гетманством, Кирилл захотел его сделать наследственным и в 1764 году попросил об этом Екатерину II.
Ему объяснили, что Переяславская Рада была не для того, чтобы он теперь опять выступал за отделение Украины от России, к чему объективно и вела его просьба. Разумовский, испугавшись за свое положение самого богатого человека в России, после подобных умозаключений монарха, поспешил подать в отставку со своего гетманства. Екатерина воспользовалась этим для окончательного уничтожения гетманства и замены его коллегией.
Назначенному президентом коллегии Румянцеву предстояло заняться решением задач, сходных с отцовскими. Екатерина советовала для этого запастись "волчьими зубами и лисьим хвостом".
Вскоре после получения энергичных предписаний он выехал из Петербурга к месту новой своей службы. В этой должности Румянцев останется до конца своей жизни, несмотря на множество других, время от времени получаемых им.
Закончился один из периодов его жизни. Покачиваясь в коляске, он ехал навстречу новым делам и заботам. Ехал умудренным жизнью и книгами человеком, ехал с уверенностью, что все необходимое им будет выполнено. Герой войны Семилетней, он ехал навстречу еще большей славе.
Именно еще предстоящие ему деяния позволят в самом начале следующего XIX века, уже через 15 лет после его смерти, сказать его современникам: "Всякому приятно знать деяния великих людей, а тем более своих соотечественников. Примеры образуют великих…
Русские могут славиться многими своими соотечественниками; в их летописях видны безчисленные примеры разительных доблестей и каждое почти царствование являет мужей истинно великих, мужей, которые в высокой степени блистают свойствами, искони отличавшими народ сей. Граф Румянцев был одним из первых участников блеска своего века".
Малороссийская коллегия была учреждена в составе 9 человек.
Румянцев – ее президент и генерал-губернатор Малороссии – "как поверенный Государя в отсутственном месте". Одновременно он назначен главнокомандующим всеми военными силами Украины.
Обязанности его были многочисленны и практически безграничны. На него возлагалось верховное управление всей областью. Он был обязан по своей должности "строгое и точное взыскание во всех подчиненных ему месте людей в той Губернии находящихся о исполнении законов и определенного их звания и должностей; почему и долженствует вступаться за всякого, кого по делам волочат, и принуждать судебные места той губернии решить такое-то дело, но отнюдь не мешаться в производстве онаго; ибо он только хозяин своей губернии, а не судья. Если б в судебном месте определено было, что не справедливо, то главнокомандующий может остановить исполнение, и доносить Сенату, а о времени не терпящих делах" даже самой императрице.
Кроме этого Румянцеву вменялось в обязанность "пещись до сохранении порядка безотяготительного, и иметь в полном своем распоряжении градскую и сельскую полицию. Чего ради он чинит пресечение всякого рода злоупотребления, а наипаче роскошь безмерную и разорительную, обуздывает излишества, безпутства, мотовство, тиранство и жестокости, предупреждает могущий быть недостаток в нужных для жизни припасах".
На Румянцева, как президента коллегии, генерал-губернатора и главнокомандующего, возлагалась обязанность производить точно и своевременно всевозможные сборы с населения, особое внимание обращая на набор рекрутов. На случай могущих последовать народных волнений, эпидемии, наводнения или пожара ему подчинялись военные командиры частей, бывших на этой территории, не считая воинских частей в гарнизонах и крепостях, бывших в его непосредственной юрисдикции.
Поскольку Малороссия лежала на южных границах государства Румянцеву предписывалось проявлять "бдение и предосторожности от соседей".
Эти "бдения" забирали у него много сил, времени и забот. Он постоянно считал одной из важнейших своих забот оборону границ Малороссии. Если учесть, что в те годы, пока он был губернатором этих мест, произошли две крупнейшие русско-турецкие войны столетия, то с его мнением трудно не согласиться.
Еще в годы Семилетней войны, столкнувшись в лице Фермора с рьяным поклонником кордонной системы, Румянцев пришел к выводу, что оборона границ государства по соседству с активным противником должна строиться на иных принципах. Применительно же к Украине, он считал, что оборона должна быть основана не на системе укрепленных линий (так называемая Украинская линия) и – как это было прежде – растянутых за ними в тонкую, всегда готовую прерваться, линию местных войск.
Оборона ни в коем случае, считал Румянцев, не должна опираться на одну крепость, которой располагали в то время русские, – крепость Св. Елизаветы на правом берегу Днепра, – а только на соответственное использование естественных преград, на сильные сооружения на оборонительных линиях в строгом соответствии с местными особенностями, на армию, расположенную на пограничной полосе сообразно вероятнейшему образу действий в случае войны с соседней державой, и наконец – на строгом порядке в устройстве пограничных поселений.
Ознакомившись с границами южнорусского края, Румянцев в своих "Примечаниях военных и политических" (1765 г.) находил, что южные границы России не отвечают ни одному из этих условий.
Пестрое население приграничной полосы только усложняет дело обороны. В этом документе он советовал до более благоприятных времен запретить создание поселений в степи.
Как итог анализа положения дел на границах можно считать мысль Румянцева о том, что при существующем положении дел оборона границ практически невозможна. Он высказался за наступательное решение этого вопроса, все остальное считая полумерами.
Одним из самых важных дел, предпринятых им в первые годы деятельности на Украине, было проведение так называемой "румянцевской описи". Это было нечто вроде переписи населения, с его движимым и недвижимым имуществом, произведенной в Малороссии по распоряжению П.А. Румянцева на основании инструкций, полученных им от Екатерины II при назначении его на должность малороссийского генерал-губернатора. Весной 1765 года приехав на Украину, Румянцев целое лето провел в разъездах, знакомясь с ней. После этого в сентябре он предложил малороссийской коллегии произвести генеральную опись края.
При этом имелось в виду, главным образом, разграничить казаков от крестьян и определить их имущественное положение и состояние на основе юридических данных.
Будучи человеком военным, привычным к дисциплине и привыкшим отдавать приказы, Румянцев и дело переписи поставил на четкий военный лад. Он назначил ревизорами, проводящими перепись, штаб-, обер– и унтер-офицеров. Им придавались писаря и рядовые. Ревизорам вручались инструкции – одна общего содержания и четыре частные: для описи городов; казачьих имений; частновладельческих вотчин и, наконец, для описи кормных, урядовых и монастырских владений.
Согласно инструкциям, румянцевские ревизоры действовали решительно и настойчиво – они выгоняли народ из изб, строили его шеренгами и начинали делать перепись. Также поступали они и при переписи скота. Описывалось положение поселений по урочищам, перечислялись общественные здания, указывалось число дворов и бездворных хат, с числом в них жителей, здоровых и больных, и с указанием их болезней и увечий. Регистрировались промыслы и ремесла жителей, земли, их доходность.
В опись входило также перечисление чиновников, сведения о содержании полиции, о безопасности поселения в пожарном отношении, о призрении нищих.
Словом, власть хотела знать все. В будущем фискальная система должна была действовать без осечки, забирая в казну не наугад, а в строгом соответствии с зафиксированным. Эта перепись во многом ухудшила положение местного населения, многих записав в крестьянское сословие, что сопровождалось резким увеличением налогов.
Однако перепись была в то время для Украины актом назревшим – конечно, с точки зрения центральной власти – поскольку последние годы Малороссия, несмотря на все свои богатства, приносила российской казне вместо прибыли ежегодно по нескольку миллионов убытка… Природа не терпит пустоты: после того как Богдан Хмельницкий вымел с Украины традиционных хозяев здешней жизни польских и ополяченных панов – тут должна была родиться вековечная мечта простого народа: Вольное государство Вольных хлебопашцев-воинов. Свободная и сильная Казакия, царство Божие на земле.
Но не получилось – уже через считаные годы (в разы и разы быстрее, чем в других странах и народах, где крестьян подминали под владетелей веками) появились новые хозяева: вчерашние товарищи, выборные вожди, сотники, полковники, судьи и писаря. Времена, когда целый полковник Тарас Бульба жил в обычной хате, становились воистину былинными.
Черкассы (официальные, реестровые казаки) за одно-два поколения окончательно подмяли сердюков (селян-землепашцев) и стали их новыми хозяевами, властными в их свободе и неволе, жизни и смерти.
То, что удалось донским казакам, а затем – и всем остальным казачьим войскам Империи, остаться самостоятельными свободными хозяевами своих земель, воинами рубежей, не получилось на Украине. Почему – Бог весть. То ли так легли карты Судьбы, то ли потому, что подминали под себя вчерашних братьев их самые успешные товарищи-командиры. То ли из-за вековечного презрения переступившего через многое вчерашнего селянина, сегодняшнего воина, человека, взявшего в руки оружие, чтобы защищаться и защищать, убивать и готового и самого быть убитым к тому, кто решил отсидеться за спинами оружных товарищей, думая, что есть его поумнее и побойчее, кто все решит и сделает за них. И – сделали.
А, может быть, повторимся природа не терпит пустоты, и вчерашним хлопам польских панов не хватало строгой (всегда) и милостивой (изредка) руки хозяина. И они, оборотясь и поискав ее, с облегчением увидели, что и к ним проявляют интерес "сильные люди". Сошлось. И в дальнейшем в этих щедрых краях будет не раз происходить нечто подобное – достаточно посмотреть биографии местных гетманов, чьи взоры обращались во все стороны в поисках хозяина-союзника, не помышляя при этом ни о вере отцов, ни о прошлых ошибках предшественников, ни о перспективах существования доверенных им людей, или вспомнить события последних лет, десятилетий и столетий. И по какой причине – неведомо сие. То ли воздух здесь такой, то ли историческая память крепка, то ли – гены… Так что генерал-аншеф П.А. Румянцев, прибывший на Украину весной 1765 года и проехавшей по ней, увидел знакомую ему по России картину: баре и крестьяне. Только не всегда ясно законченную, поскольку местами и временами стыдливо скрывалась под флером высоких словес и штилей (риторы малоросские – хоть и Речь Посполитая ушла из этих мест и краев – никуда не делись и по-прежнему были готовы обосновать действия уже нынешних властей предержащих; и уже забывалось, что воспитаны они были во многом на латинских традициях словесных баталий со схизматиками и учили их зачастую лучшие учителя полемических и манипулятивных наук своего времени – иезуиты).