Драматическая повесть Дюма "Корсиканские братья" о братьях-близнецах, мистическим образом чувствующих на расстоянии беду друг друга.
Александр Дюма
КОРСИКАНСКИЕ БРАТЬЯ
I
В начале марта 1841 года я путешествовал по Корсике.
Нет ничего прекраснее и удобнее, чем путешествовать по Корсике: садитесь на судно в Тулоне и через двадцать часов вы уже в Аяччо или через двадцать четыре - в Бастии.
Там вы покупаете или нанимаете лошадь. Если нанимать, это обойдется вам в пять франков ежедневно, если покупать - придется выложить сто пятьдесят сразу. И пусть вас не смущает столь умеренная цена: эта лошадь, взятая ли внаем или купленная, способна, подобно той знаменитой лошади гасконца, что прыгнула с Нового моста в Сену, на такое, что не под силу ни Просперо, ни Наутилусу, этим героям скачек в Шантийи и на Марсовом поле.
Ей доступны такие тропинки, где сам Бальма надел бы шипы, и такие мосты, на которых Ориолю потребовался бы балансир.
Что касается путешественника, то ему остается лишь закрыть глаза и во всем положиться на животное: эти опасности его не беспокоят.
Добавим, что подобная лошадь может пройти повсюду и делать до пятнадцати льё каждый день, не требуя у вас ни питья, ни корма.
Время от времени, когда вы останавливаетесь, чтобы осмотреть старинный замок, построенный каким-нибудь сеньором, героем-вожаком из предания феодальных времен, или зарисовать старинную башню, воздвигнутую генуэзцами, ваша лошадь ощипывает кустарник, обдирает с дерева кору или слизывает мох со скал - и дело с концом.
С ночлегом и того проще: путешественник прибывает в деревню, проезжает вдоль всей главной улицы, выбирает подходящий дом и стучит в дверь. Через минуту на пороге появляется хозяин или хозяйка, приглашает путешественника спешиться, предлагает разделить с ним свой ужин и целиком распоряжаться их кроватью, если другой в доме нет. На следующий день гостя провожают до самой двери и благодарят за оказанное этому дому предпочтение.
О каком-либо вознаграждении не может быть и речи: хозяин оскорбится при одном упоминании об этом. Если в доме прислуживает молодая девушка, ей можно предложить какой-нибудь шейный платок, с помощью которого она соорудит себе живописную прическу, когда пойдет на праздник Кальви или Корте. Если прислуживает мужчина, он с радостью примет от вас кинжал или нож, которым он при встрече сможет убить своего врага.
Но при этом следует заранее осведомиться, не приходятся ли слуги, а такое иногда случается, родственниками хозяину, менее обласканными судьбою, чем он. Они ему помогают вести хозяйство, за что получают пищу, жилье и один или два пиастра в месяц.
И не думайте, что хозяева, на которых работают их внучатые племянники или кузены в пятнадцатом или двадцатом колене, будут из-за этого хуже обслужены. Нет, ничего подобного. Корсика - это французский департамент, но Корсике еще очень далеко до того, чтобы стать Францией.
О ворах здесь ничего не слышно; бандитов хватает, да, это так, но не следует путать одних с другими.
Смело отправляйтесь в Аяччо и в Бастию: с кошельком, набитым золотом и привязанным к ленчику вашего седла, вы пересечете весь остров без тени беспокойства; но лучше не рискуйте проехать из Оканы в Левако, если у вас есть враг, который объявил вам вендетту, - в этом случае я бы не поручился за вас уже на первых двух льё.
Я был на Корсике, как уже говорилось, в начале марта. Я приехал один, оставив Жадена в Риме.
Прибыв с острова Эльба, я сошел на берег в Бастии и купил лошадь за вышеупомянутую цену.
Посетив Корте и Аяччо, я теперь осматривал окрестности Сартена.
В тот день я ехал из Сартена в Соллакаро.
Расстояние было небольшим, льё двенадцать быть может; однако дорога была извилистой и пересекала один из главных отрогов гор, формирующих хребет всего острова, поэтому, боясь заблудиться в лесных зарослях, я взял проводника.
К пяти часам мы добрались до вершины холма, возвышающегося одновременно над Ольмето и Соллакаро.
Там мы немного передохнули.
- Где ваша милость желает остановиться? - спросил проводник.
Я взглянул вокруг: улицы селения хорошо просматривались и показались мне почти пустынными, лишь какие-то женщины изредка появлялись на них, но быстро проходили, озираясь вокруг.
В силу установившихся правил гостеприимства, о которых уже упоминалось, я мог выбирать любой из ста или ста двадцати домов, составляющих селение, и, поискав глазами жилище, где мне было бы уютнее всего, остановился на квадратном доме, построенном в виде крепости с машикулями перед окнами и над дверью.
Я впервые видел подобные домашние укрепления, но нужно сказать, что окрестности Сартена - это места, где царят законы вендетты.
- Вот и хорошо, - сказал мне проводник, посмотрев в направлении моей руки, - мы отправимся к госпоже Савилии де Франки. Ваша милость, ей-Богу, сделали неплохой выбор - видно, что вы человек опытный.
Не забудем отметить, что в этом восемьдесят шестом департаменте Франции обычно говорили на итальянском языке.
- Но не будет ли это неприличным, что я хочу попросить пристанища у женщины? - спросил я. - Если я правильно понял, этот дом принадлежит женщине.
- Конечно, но что неприличного в этом находит ваша милость? - ответил он удивленно.
- Может, эта женщина молода, - пояснил я, движимый чувством приличия или, может быть, самолюбием парижанина, - и, если я переночую в ее доме, это может ее скомпрометировать?
- Ее скомпрометировать? - повторил проводник, явно пытаясь понять смысл этого слова, которое я переделал на итальянский манер с обычной самоуверенностью, присущей нам, французам, когда случается говорить на иностранном языке.
- Ну, конечно! - продолжил я, начиная терять терпение. - Эта дама вдова, не правда ли?
- Да, ваше сиятельство.
- Ну и что, она примет у себя молодого мужчину?
В 1841 году мне было тридцать шесть с половиной лет и я еще называл себя молодым человеком.
- Примет ли она молодого человека? - повторил проводник. - А какая ей, собственно, разница, молодой вы или старый?
Я понял, что ничего не добьюсь, если буду расспрашивать подобным образом.
- Сколько лет госпоже Савилии? - спросил я.
- Сорок или около того.
- А! - откликнулся я скорее на свои собственные размышления. - Ну и замечательно. У нее, конечно, есть дети?
- Два сына, два славных молодых человека.
- Я их увижу?
- Вы увидите одного - того, что живет с ней.
- А другой?
- Другой живет в Париже.
- А сколько им лет?
- Двадцать один год.
- Обоим?
- Да, они близнецы.
- А чем они занимаются?
- Тот, что в Париже, будет адвокатом.
- А другой?
- Другой будет корсиканцем.
- Ну-ну, - сказал я, находя ответ довольно своеобразным, хотя он и был произнесен вполне естественным тоном, - ну хорошо, давайте пойдем в дом госпожи Савилии де Франки.
И мы отправились в дорогу.
Десять минут спустя мы вошли в селение.
Теперь стала заметна одна подробность, которую я не мог увидеть с вершины горы. Каждый дом был укреплен, как дом г-жи Савилии, только без машикулей; бедность их владельцев, конечно, не позволяла им иметь такие роскошные укрепления, просто окна изнутри были зашиты брусьями, оставляющими отверстия для ружей. В других домах окна были укреплены красным кирпичом.
Я спросил проводника, как называются эти бойницы; он ответил, что это амбразуры для лучника, и из его ответа я понял, что вендетта на Корсике существовала еще до изобретения огнестрельного оружия.
Чем дальше мы продвигались по улицам, тем более селение приобретало пустынный и унылый вид.
Большинство домов, казалось, пережили осаду и были изрешечены пулями.
Иногда за этими бойницами мы видели сверкающие любопытные глаза, наблюдавшие, как мы проходили мимо, но различить, чьи это были глаза - мужские или женские, - было невозможно.
Мы подошли к дому, на который я указал проводнику. Он был действительно самым заметным в селении.
Поразило меня лишь одно: несмотря на то что дом был укреплен машикулями, в окнах не было ни брусьев, ни кирпичей, ни амбразур для лучника, лишь простые стекла, прикрывавшиеся на ночь деревянными ставнями.
Правда, эти ставни хранили следы прошлого: внимательный взгляд наблюдателя безошибочно распознавал в них пулевые отверстия. Но эти отверстия были старыми и появились здесь, вероятно, лет двенадцать тому назад.
Едва мой проводник постучал, как дверь открылась - но не робко и осторожно, не чуть-чуть, а настежь - и появился слуга…
Я не прав, говоря "слуга", нужно было бы сказать "мужчина".
Мужчину делает лакеем ливрея, а этот был одет в обычную бархатную куртку, короткие штаны из той же ткани и кожаные гетры. Штаны на талии были перетянуты поясом из пестрой шелковой ткани, из-за которого торчала рукоятка испанского ножа.
- Друг мой, - поинтересовался я, - не будет ли нескромным, если иностранец, никому не известный в Соллакаро, попросит пристанища у вашей хозяйки?
- Конечно, нет, ваше сиятельство, - ответил он, - это иностранец оказывает честь дому, выбрав его. Мария, - продолжал он, повернувшись в сторону служанки, показавшейся за ним, - предупредите госпожу Савилию, что французский путешественник просит его приютить.
Тем временем он спустился по крутой, как стремянка, лестнице из восьми ступенек, ведущей к входной двери, и взял повод моей лошади.
Я быстро спешился.
- Пусть ваше сиятельство ни о чем не беспокоится, - сказал он, - весь багаж отнесут в вашу комнату.
Я воспользовался этим милым приглашением к лености, одному из самых приятных удовольствий для путешественника.
II
Довольно легко одолев упомянутую лестницу, я вошел в помещение.
На повороте коридора я очутился лицом к лицу с высокой женщиной, одетой в черное.
Я понял, что эта тридцативосьми- или сорокалетняя женщина, сохранившая красоту, - хозяйка дома, и остановился перед ней.
- Сударыня, - обратился я к ней, поклонившись, - вы, наверное, считаете меня чересчур нескромным, но меня оправдывают местные обычаи и приглашение вашего слуги.
- Вы желанный гость для матери, - отвечала мне г-жа де Франки, - и, разумеется, будете желанным гостем для сына. С этой минуты, сударь, дом в вашем распоряжении, пользуйтесь им как своим собственным.
- Я прошу о приюте лишь на одну ночь, сударыня. Завтра утром, на рассвете, я уйду.
- Вы вольны поступать как вам будет удобно, сударь. Однако, я надеюсь, что вы измените свои планы и мы будем иметь честь принимать вас подольше.
Я снова поклонился.
- Мария, - продолжала г-жа де Франки, - проводите нашего гостя в комнату Луи. Сразу же разожгите огонь и принесите горячей воды. Извините, - сказала она, поворачиваясь в мою сторону, в то время как служанка собиралась выполнять ее указания, - я знаю, что первое, в чем нуждается усталый путешественник, - это вода и огонь. Идите за этой девушкой, сударь. Если вам что-либо потребуется, спросите у нее. Мы ужинаем через час, мой сын к тому времени вернется и, если вы его примете, будет рад пригласить вас к столу.
- Вы извините меня за мой костюм путешественника, сударыня?
- Да, сударь, - ответила она, улыбаясь, - но при условии, что вы в свою очередь извините нас за простоту приема.
Служанка пошла наверх.
Я последовал за ней, раскланявшись с хозяйкой.
Комната находилась на втором этаже и выходила во двор; из ее окна открывался вид на чудесный сад, заросший миртами и олеандрами; его пересекал извилистый очаровательный ручеек, впадавший в Тараво.
В глубине обзор был ограничен своеобразной изгородью из сосен, так близко стоящих друг к другу, что их можно было назвать забором. Как это принято в итальянских домах, стены комнаты были побелены известью и украшены фресками с пейзажами.
Я сразу же понял, что мне отвели комнату, которая принадлежала отсутствующему сыну, поскольку она была удобнее остальных.
И мне захотелось, пока Мария разжигала камин и готовила воду, осмотреть мою комнату и по обстановке составить представление о том, кто в ней жил.
Я сразу же стал осуществлять свой план, поворачиваясь на левой пятке вокруг самого себя, что позволило мне рассмотреть одну за другой различные вещи, окружавшие меня.
Меблировка была вполне современной, что в этой части острова, куда еще не дошла цивилизация, было признаком довольно редко встречающейся роскоши. Здесь стояли железная кровать с тремя матрасами и одной подушкой, а также диван, четыре кресла и шесть стульев, двойной книжный шкаф и письменный стол - все красного дерева и, очевидно, купленное в мастерской лучшего в Аяччо столяра.
Диван, кресла и стулья были обтянуты цветастым ситцем; шторы, висевшие на двух окнах, и покрывало на кровати были из такой же ткани.
Мой осмотр был в самом разгаре, когда Мария вышла, что позволило мне продолжить мои исследования.
Я открыл книжный шкаф и обнаружил сочинения всех наших великих поэтов: Корнеля, Расина, Мольера, Лафонтена, Ронсара, Виктора Гюго и Ламартина;
наших моралистов: Монтеня, Паскаля, Лабрюйера;
наших историков: Мезере, Шатобриана, Огюстена Тьерри;
наших ученых: Кювье, Бодана, Эли де Бомона.
Наконец, несколько томов с романами, среди которых я с определенной гордостью отметил мои "Путевые впечатления".
Я открыл один из ящиков письменного стола (в них торчали ключи).
Там я нашел заметки по истории Корсики, труды о том, что можно сделать, чтобы уничтожить вендетту, несколько французских стихотворений и итальянских сонетов - все в рукописях. Этого оказалось более чем достаточно, и я почувствовал, что нет необходимости продолжать мои изыскания, чтобы составить мнение о г-не Луи де Франки.
Этот молодой человек, должно быть, добр, прилежен; он сторонник французских преобразований и в Париж уехал с намерением получить профессию адвоката. Вступая на путь этой карьеры, он конечно же думал о будущем всего человечества.
Размышляя об этом, я переодевался.
Мой наряд, как я и говорил г-же де Франки, хотя и не был лишен своеобразной живописности, все же нуждался в некотором снисхождении.
Он состоял из черной бархатной куртки с прорезями на рукавах, чтобы можно было охладиться в жаркое время суток, а через эти прорези, сделанные на испанский лад, была выпущена шелковая полосатая рубашка; из бархатных брюк, заправленных от колена в испанские гетры, расшитые по бокам цветным шелком, и фетровой шляпы, которой можно было придать любую форму, в частности - форму сомбреро.
Я заканчивал надевать свой костюм (рекомендую его путешественникам как наиболее удобный из всех мне известных), когда дверь открылась и тот же самый человек, который впустил меня в дом, появился на пороге.
Он пришел объявить мне, что его молодой хозяин, г-н Люсьен де Франки сейчас только прибыл и просит меня - конечно, если я смогу принять его, - оказать ему честь засвидетельствовать мне свое почтение.
Я отвечал, что весь к услугам г-на Люсьена де Франки и сочту за честь принять его.
Минуту спустя я услышал быстрые шаги и сразу же оказался лицом к лицу с моим хозяином.
III
Это был, как и говорил мой проводник, молодой человек двадцати-двадцати одного года, черноглазый, загорелый, темноволосый, роста ниже среднего, но прекрасно сложенный.
Торопясь засвидетельствовать мне свое почтение, он поднялся не переодевшись. На нем был костюм для верховой езды: сюртук зеленого драпа с опоясывающей его сумкой для патронов, придававшей юноше почти военную выправку, штаны из серого сукна, обшитые изнутри юфтью, и сапоги со шпорами. Фуражка в стиле тех, что носят наши охотники в Африке, дополняла его костюм.
С одной стороны его патронной сумки висела дорожная фляга, с другой - пистолет.
Кроме того, в руке он держал английский карабин.
Несмотря на молодость моего хозяина, верхнюю губу которого едва прикрывали небольшие усики, во всем его облике было столько независимости и решительности, что это поразило меня.
Передо мной стоял человек, воспитанный для настоящей борьбы; привыкший жить в опасности, не бояться ее, но и не пренебрегать ею; серьезный, потому что держался особняком; спокойный, потому что ощущал свою силу.
Ему было достаточно одного взгляда, чтобы увидеть мои вещи, оружие, одежду - и ту, что я уже снял, и ту, что уже надел.
Его взгляд был быстрым и уверенным - взгляд человека, жизнь которого может зависеть от его наблюдательности.
- Извините меня, если я вам помешал, сударь, - сказал он мне, - но я пришел к вам с добрыми намерениями, чтобы узнать, не испытываете ли вы в чем-либо недостатка. Я всегда с определенным беспокойством встречаю прибывающих к нам с континента, ведь мы, корсиканцы, еще такие дикие, что просто трепещем, особенно при встрече с французами, оказывая свое исконное гостеприимство, которому вскоре суждено остаться, пожалуй, единственной традицией, полученной нами от отцов.
- Ваши опасения напрасны, сударь, - ответил я, - трудно вообразить себе что-либо лучше тех забот о путешественнике, что оказала мне госпожа де Франки; впрочем, - продолжил я, вновь осмотрев комнату, - уж конечно не здесь я мог бы жаловаться на ту пресловутую дикость, о которой вы вряд ли чистосердечно предупреждаете меня, и если бы я не видел из окон этой комнаты прекрасный пейзаж, то мог бы подумать, что нахожусь в квартире на Шоссе д’Антен.
- Да, - ответил молодой человек, - это было манией моего бедного брата Луи: ему нравилось жить на французский лад, но я сомневаюсь, что после Парижа это жалкое подобие цивилизации, оставленное им здесь, его удовлетворит так, как удовлетворяло до отъезда.
- А ваш брат давно покинул Корсику? - спросил я своего молодого собеседника.
- Десять месяцев назад, сударь.
- Вы думаете, он скоро приедет?
- О, не раньше чем через три или четыре года.
- Это слишком долгая разлука для двух братьев, без сомнения никогда прежде не расстававшихся!
- Да, и тем более для тех, что так любят друг друга, как мы.
- Он, конечно, приедет с вами повидаться до окончания учения?
- Вероятно; по крайней мере, он нам это обещал.
- Но, во всяком случае, вам ничто не мешает навестить его?
- Нет… я не выезжаю с Корсики.
Когда он произносил эту фразу, в интонации его звучала такая любовь к своей родине, что всему прочему миру оставалось лишь чувство презрения.
Я улыбнулся.
- Вам это кажется странным, - заметил он, в свою очередь улыбаясь, - что я не хочу покидать столь жалкую страну, как наша. Что поделаешь, я детище этого острова, как каменный дуб, как олеандр; мне необходима атмосфера, пропитанная запахами моря и горным воздухом. Мне необходимы стремительные потоки, которые нужно переходить, скалы, которые нужно преодолевать; леса, которые нужно обследовать; мне необходимо пространство, необходима свобода, и мне кажется, если бы меня перевезли в город, я бы умер там.