VIII
- Вы не один, господин Люсьен? - спросил бандит.
- Пусть это вас не волнует, Орланди, этот господин - мой друг, он слышал о вас и захотел познакомиться с вами. Я не стал отказывать ему в этом удовольствии.
- Добро пожаловать к нам в провинцию, сударь, - проговорил бандит, поклонившись и сделав затем несколько шагов в нашу сторону.
Я поздоровался с ним как можно вежливее.
- Вы, наверное, уже давно пришли сюда? - спросил Орланди.
- Да, двадцать минут назад.
- Точно, я слышал голос Диаманта, когда он выл у Муккио, и уже прошло четверть часа, как он ко мне присоединился. Это доброе и верное животное, не так ли, господин Люсьен?
- Да, именно так, Орланди, доброе и верное, - ответил Люсьен, гладя Диаманта.
- Но если вы знали, что господин Люсьен здесь, - спросил я, - почему вы не пришли раньше?
- Потому что у нас встреча в девять, - ответил бандит, - и неправильно приходить как на четверть часа раньше, так и на четверть часа позже.
- Это упрек мне, Орланди? - поинтересовался, улыбаясь, Люсьен.
- Нет, сударь, у вас, возможно, для этого были причины, вы ведь не один и, вероятно, из-за друга нарушили свои привычки, ведь вы, господин Люсьен, пунктуальный человек, и я это знаю лучше, чем кто-либо другой, слава Богу! Вы, сударь, достаточно часто из-за меня беспокоитесь.
- Не стоит благодарить меня за это, Орланди, потому что этот раз, возможно, будет последним.
- Мы не могли бы перекинуться парой слов по этому поводу, господин Люсьен? - спросил бандит.
- Да, если хотите, идите за мной.
- Как прикажете…
Люсьен повернулся ко мне:
- Надеюсь, вы меня извините?
- О чем вы говорите, конечно!
Оба отошли и поднялись в пролом, откуда нас увидел Орланди. Они остановились там, выделяясь на фоне крепости в свете луны, как бы омывавшем контуры их темных силуэтов жидким серебром.
Теперь я мог рассмотреть Орланди более внимательно.
Это был высокий мужчина с длинной бородой, одетый почти так же, как и молодой де Франки, за исключением того, что его костюм носил следы постоянного проживания в лесу: колючего кустарника, через который ему неоднократно приходилось спасаться бегством, и земли, на которой он спал каждую ночь.
Я не мог знать, о чем они говорили, во-первых, потому что они были шагах в двадцати от меня, а во-вторых, потому что они говорили на корсиканском диалекте.
Но по их жестам я сразу понял, что бандит очень горячо опровергал доводы молодого человека, а тот приводил их со спокойствием, делающим честь той беспристрастности, с какой он вмешался в это дело.
В конце концов жестикуляция Орланди стала не такой быстрой, но более энергичной, речь его, кажется, не была уже такой напористой; он опустил голову и наконец через какое-то время протянул руку молодому человеку.
Совещание, по всей вероятности, закончилось, так как оба корсиканца вернулись ко мне.
- Мой дорогой гость, - сказал мне молодой человек, - Орланди хочет пожать вам руку, чтобы поблагодарить вас.
- За что? - спросил я.
- За желание быть одним из его поручителей. Я уже согласился от вашего имени.
- Если уж вы дали согласие за меня, то, наверное, понимаете, что я соглашусь, даже не зная, о чем идет речь.
Я протянул руку бандиту, и тот оказал мне честь, коснувшись ее кончиками пальцев.
- Таким образом, - продолжал Люсьен, - вы можете сказать моему брату, что все улажено, как того хотели в Париже, и что вы даже подписали контракт.
- Речь идет о свадьбе?
- Нет, пока нет, но, возможно, это произойдет.
Бандит высокомерно улыбнулся.
- Мир, потому что вы этого очень хотели, господин Люсьен, - сказал он, - но не союз: до предательства еще не дошло.
- Нет, - сказал Люсьен, - это будет решено, по всей вероятности, в будущем. Но давайте поговорим о другом. Вы ничего не слышали в то время, когда я разговаривал с Орланди?
- Вы имеете в виду то, о чем вы говорили?
- Нет, я имею в виду то, о чем говорил фазан недалеко отсюда.
- Действительно, мне показалось, что я слышал кудахтанье, но подумал, что ошибся.
- Вы не ошиблись; есть один петух: он сидит на большом каштане, господин Люсьен, в ста шагах отсюда. Я его слышал, проходя мимо.
- Ну и хорошо, - улыбнулся Люсьен, - его нужно завтра съесть.
- Я бы его уже снял, - сказал Орланди, - если бы не опасался, как бы в селении не подумали, что я стреляю совсем не по фазану.
- Я это предусмотрел, - заметил Люсьен. - Кстати, - добавил он, поворачиваясь ко мне и вскидывая на плечо свое ружье, которое он только что зарядил, - окажите честь.
- Минуту! Я не настолько уверен в своем выстреле, как вы, а мне очень хочется съесть свою часть этого фазана, поэтому стреляйте вы.
- Конечно, - согласился Люсьен, - у вас нет привычки, как у нас, охотиться ночью, и вы, конечно, выстрелите слишком низко. Однако, если вам нечем будет заняться завтра днем, вы сможете взять реванш.
IX
Мы вышли из развалин со стороны, противоположной той, откуда входили; Люсьен шел впереди.
Когда мы оказались в кустарнике, фазан обнаружил себя, вновь начав кудахтать.
Он был примерно в восьмидесяти шагах от нас или чуть ближе, скрытый в ветвях каштана, подходы к которому были затруднены растущим всюду густым кустарником.
- Как же вы к нему подойдете, чтобы он вас не услышал? - спросил я Люсьена. - Мне кажется, это нелегко сделать.
- Да, - отвечал он мне, - и если бы я только смог его увидеть, я застрелил бы его отсюда.
- Как это отсюда? Ваше ружье может убить фазана с восьмидесяти шагов?
- Дробью - нет, а пулей - да.
- А, пулей!.. Можете не продолжать, это совсем другое дело. И вы правильно сделали, что взяли на себя выстрел.
- Вы хотите его увидеть? - спросил Орланди.
- Да, - ответил Люсьен, - признаюсь, это доставило бы мне удовольствие.
- Тогда подождите.
И Орланди принялся подражать кудахтанью курочки фазана.
Почти сразу же, не видя фазана, мы заметили движение в листве каштана. Фазан поднимался с ветки на ветку, отвечая своим кудахтаньем на призывы Орланди.
Наконец он появился на верхушке дерева и стал хорошо виден, выделяясь в неясной белизне неба.
Орланди замолк; фазан замер.
Люсьен сразу же снял ружье с плеча и, прицелясь, выстрелил.
Фазан упал вниз как ком.
- Ищи! - приказал Люсьен Диаманту.
Собака бросилась в кусты и скоро вернулась, держа фазана в зубах.
Пуля пробила птицу насквозь.
- Прекрасный выстрел, - сказал я, - не могу не выразить моего восхищения вами и вашим замечательным ружьем.
- О! В том, что я сделал, - возразил Люсьен, - моей заслуги меньше, чем вы думаете: один из стволов имеет нарезку и стреляет, как карабин.
- Неважно! Даже если это был выстрел из карабина, он заслуживает всяческих похвал.
- О! - воскликнул Орланди. - Из карабина господин Люсьен попадает с трехсот шагов в пятифранковую монету.
- А из пистолета вы стреляете так же хорошо, как из ружья?
- Ну, почти так же: с двадцати пяти шагов, целясь в лезвие ножа, шесть пуль из двенадцати я всегда разрежу.
Я снял шляпу, приветствуя Люсьена.
- А ваш брат, - спросил я его, - так же искусен?
- Мой брат? - переспросил он. - Бедный Луи! Он никогда не прикасался ни к пистолету, ни к ружью. И я все время опасаюсь, как бы в Париже не случилось с ним беды, потому что, будучи смелым человеком и желая поддержать честь нашей Корсики, он позволит себя убить.
И Люсьен опустил фазана в большой карман бархатной куртки.
- А теперь, - сказал он, - мой дорогой Орланди, до завтра.
- До завтра, господин Люсьен.
- Я знаю вашу точность; в десять часов вы, ваши друзья и родственники, будете в конце улицы, не так ли? Со стороны горы в этот же час на другом конце улицы будет находиться Колона также со своими родственниками и друзьями. Ну а мы будем на ступенях церкви.
- Договорились, господин Люсьен, спасибо за заботу. И вас, сударь, - продолжал Орланди, повернувшись в мою сторону, - я благодарю за оказанную честь.
И мы расстались, обменявшись приветствиями. Орланди скрылся в кустах, а мы вернулись на дорогу, ведущую в селение.
Диамант же оставался какое-то время между Орланди и нами, оглядываясь то направо, то налево. После короткого колебания он оказал нам честь, предпочтя нас.
Признаюсь, что, перебираясь через двойную гряду отвесных скал, о которых упоминалось выше, я испытывал некоторое беспокойство относительно того, как пройдет спуск: он, как известно, вообще намного труднее, чем подъем.
Я с нескрываемым удовольствием заметил, что Люсьен, без сомнения догадываясь о моих мыслях, выбрал другую дорогу - не ту, по какой мы пришли.
Эта дорога имела еще одно преимущество - она давала возможность продолжить разговор, который, естественно, прерывался на трудных участках.
Итак, поскольку склон был пологим, а дорога легкой, я, не сделав и пятидесяти шагов, приступил к привычным расспросам.
- Итак, мир заключен? - спросил я.
- Да, и, как вы могли заметить, не без труда. В конце концов я объяснил Орланди, что Колона первыми заговорили о мире. А у них пять человек убитых, в то время как у Орланди всего четыре. Колона вчера согласились на примирение, а Орланди пошли на это лишь сегодня. К тому же Колона согласились принародно отдать живую курицу Орланди - эта уступка подтверждает, что они признают себя неправыми. Она и решила дело и заставила Орланди согласиться.
- И именно завтра должно произойти это трогательное примирение?
- Завтра, в десять часов. Вы, я полагаю, не слишком огорчены? Вы ведь надеялись увидеть вендетту!
Молодой человек совсем невесело рассмеялся:
- Ах, какая чудесная вещь - вендетта! На протяжении четырехсот лет на Корсике только о ней и говорят. А вы увидите примирение. Да, это явление гораздо более редкое, чем вендетта.
Я расхохотался.
- Вот видите, - сказал он мне, - вы смеетесь над нами, и вы правы: по правде говоря, мы странные люди.
- Нет, я смеюсь по другому поводу: над тем, как вы сердитесь на самого себя за то, что вам так хорошо удалось все уладить.
- Неужели? Да если бы вы могли понимать корсиканскую речь, вы бы восхитились моим красноречием. Вот приезжайте через десять лет и, будьте спокойны, все здесь будут говорить по-французски.
- Вы прекрасный адвокат.
- Да нет, вы же знаете, я третейский судья. Какого дьявола! Обязанность третейского судьи - примирять. Меня могут назначить третейским судьей даже между Богом и Сатаной, чтобы я попытался их примирить, хотя в глубине сердца я убежден, что, послушав меня, милосердный Господь сделает глупость.
Я заметил, что предмет беседы только раздражает моего спутника, а потому не возобновил прервавшегося разговора, и, поскольку, со своей стороны, Люсьен тоже не делал таких попыток, мы вернулись домой не обменявшись более ни словом.
X
Гриффо ждал нас.
Еще до того как хозяин обратился к нему, он пошарил в кармане его куртки и извлек оттуда фазана (он услышал выстрел и узнал его).
Госпожа де Франки еще не спала, она лишь ушла в свою комнату и попросила Гриффо передать сыну, чтобы он зашел к ней перед сном.
Молодой человек, осведомившись, не нужно ли мне чего-нибудь, и получив отрицательный ответ, попросил у меня разрешения подняться к матери.
Предоставив ему полную свободу, я поднялся в свою комнату.
Я вновь оглядел ее, довольный собой, ибо мои познания по части проведения аналогий не подвели меня, и я гордился тем, что разгадал характер Луи так же, как и характер Люсьена.
Я неторопливо разделся, взял томик "Восточных мотивов" Виктора Гюго из библиотеки будущего адвоката и, полный самоуважения, лег в постель.
В сотый раз перечитал я стихотворение Гюго "Небесный огонь", когда вдруг услышал шаги: кто-то поднимался по лестнице и затем остановился прямо у моей двери. Я понял, что это хозяин дома: он пришел с намерением пожелать мне спокойной ночи и, по всей вероятности, опасаясь, не уснул ли я, сомневался, стоит ли открывать дверь.
- Войдите, - проговорил я, откладывая книгу на ночной столик.
Так оно и было: дверь открылась и появился Люсьен.
- Извините, - сказал он мне, - но я подумал, что был все-таки недостаточно приветлив с вами сегодня вечером, и не хотел идти спать, не принеся своих извинений. Я пришел покаяться перед вами: у вас, вероятно, еще есть ко мне изрядное количество вопросов, поэтому я отдаю себя полностью в ваше распоряжение.
- Тысяча благодарностей, - ответил я. - Напротив, именно благодаря вашей любезности я узнал почти все, что хотел. Осталось лишь выяснить один вопрос, но я пообещал себе не спрашивать вас о нем.
- Почему?
- Потому что это будет действительно слишком нескромно. Однако я вас предупреждаю, не настаивайте, иначе я за себя не отвечаю.
- Ну хорошо, спрашивайте: нет ничего хуже неудовлетворенного любопытства, оно естественно порождает разные предположения. А из трех предположений по крайней мере два весьма невыгодны для того, о ком идет речь, и весьма далеки от истины.
- Успокойтесь, мои самые оскорбительные на ваш счет предположения сведутся к тому, что вы, вероятно, колдун.
Молодой человек рассмеялся.
- Черт! - сказал он. - Вы и из меня сделали любопытного, подобного себе. Говорите, я вас сам об этом прошу.
- Хорошо. Вы были весьма любезны и разъяснили все, что мне было неясно, кроме одной загадки. Вы мне показали прекрасное оружие с историческим прошлым, на которое я попросил бы у вас разрешение еще раз взглянуть перед отъездом…
- Итак, это первое…
- Вы мне объяснили, что означают эти надписи на прикладах двух карабинов.
- Это второе…
- Вы мне объяснили, как благодаря феномену вашего рождения вы испытываете, даже находясь в трехстах льё от вашего брата, те же чувства, что и он; без сомнения, и он остро чувствует ваши переживания.
- Это третье.
- Увидев, как вы мучаетесь от тревоги, вызванной тем, что с братом явно происходит что-то неприятное, госпожа де Франки взволнованно осведомилась у вас о том, жив ли ваш брат, и вы ответили: "Если бы он был мертв, я бы это знал".
- Да, верно, я так ответил.
- Пожалуйста, если только объяснение будет доступно непосвященному, объясните мне ваши слова, прошу вас.
По мере того как я говорил, лицо молодого человека принимало столь серьезное и значительное выражение, что последние слова я произнес нерешительно.
И после того как я замолчал, наступила тишина.
- Хорошо, я вижу, что был бестактным, - сказал я ему, - давайте считать, что я ничего не говорил.
- Нет, - произнес он, - но дело в том, что, как человек светский, вы относитесь ко всему в какой-то мере недоверчиво. И я опасаюсь, что вы сочтете суеверием существующее на протяжении четырехсот лет старинное предание нашей семьи.
- Послушайте, - возразил я ему, - уверяю вас, что касается легенд и преданий, то трудно найти человека, который бы верил в них так, как я. И особенно безоглядно я верю в невозможное.
- Так вы верите в сверхъестественные видения?
- Хотите, я вам расскажу, что произошло со мной?
- Да, это придаст мне смелости.
- Мой отец умер в тысяча восемьсот седьмом году, следовательно, мне тогда не было и трех с половиной лет. Когда врач объявил о близкой кончине больного, меня переселили к старой кузине, жившей в доме, который стоял между двором и садом.
Она поставила мою кровать рядом со своей; меня уложили спать в обычное время, несмотря на несчастье, которое мне грозило и о котором я даже не имел понятия. Я уснул. Вдруг в дверь нашей комнаты трижды сильно постучали. Я проснулся, спустился с кровати и направился к двери.
"Ты куда?" - спросила кузина.
Разбуженная, как и я, этими тремя ударами, она не могла справиться с охватившим ее ужасом, так как прекрасно знала, что выходящая на улицу дверь была закрыта и что никто не мог постучать в дверь комнаты, где находились мы.
"Я хочу открыть папе: он пришел со мной попрощаться", - ответил я.
Она соскочила с кровати и уложила меня силой, потому что я рыдал и все время выкрикивал:
"Там за дверью папа, я хочу увидеть его перед тем, как он уйдет навсегда".
- А потом это видение появлялось снова? - спросил Люсьен.
- Нет, хотя я довольно часто его призывал. Но, может быть, Господь дарит детской чистоте способность, в которой отказывает грешному человеку.
- Тогда, - улыбаясь, сказал мне Люсьен, - наша семья более удачлива, чем вы.
- Вы видите ваших умерших родственников?
- Всегда, когда должно произойти или уже произошло какое-нибудь важное событие.
- А чем вы объясняете эту способность, дарованную вашей семье?
- Это сохраняется у нас как традиция. Я вам говорил, что Савилия умерла, оставив двух сыновей.
- Да, я помню.
- Пока они росли, всю ту любовь, что была бы адресована их родителям, будь те живы, оба мальчика направляли лишь друг на друга. Они поклялись, когда выросли, что ничто не сможет их разлучить, даже смерть. Я не знаю, в результате какого необычайного соглашения между ними это произошло, но, однажды они написали кровью на куске пергамента торжественное взаимное обещание, что тот, кто первым умрет, предстанет перед другим сначала во время своей смерти, а потом во всех знаменательных моментах жизни другого. Три месяца спустя один из братьев был убит, попав в засаду как раз в те минуты, когда другой брат запечатывал предназначенное ему письмо, собираясь нажать печаткой на еще дымящийся воск. В этот миг он услышал позади себя вздох. Обернувшись, он увидел своего брата: тот стоял рядом, положив руку ему на плечо, хотя он и не чувствовал тяжести его руки. Совершенно машинально он протянул предназначенное тому письмо. Брат взял его и исчез. Накануне своей смерти он вновь увидел своего брата. И конечно, эта клятва касалась не только обоих братьев, но и их потомков. С этого времени видения вновь появляются не только в последние мгновения умирающего, но и накануне важных событий.
- А у вас были видения?
- Нет, но, поскольку мой отец в ночь накануне своей смерти был предупрежден своим отцом, что умрет, я предполагаю, что я и мой брат также обладаем способностью наших предков, так как ничего предосудительного мы не совершили, чтобы потерять этот чудесный дар.
- Эта способность принадлежит только мужчинам из вашей семьи?
- Да.
- Странно!
- Но это так.
Я оглядел молодого человека: разумно и спокойно, полный достоинства, он говорил мне о казалось бы совершенно невозможном, и я повторил вслед за Гамлетом:
There are more things in heav’n and earth, Horatio,
Than are dreamt of in your philosophy.
В Париже я принял бы такого молодого человека за мистификатора, но здесь, в глубине Корсики, в безвестном маленьком селении, он скорее выглядел простаком, искренне заблуждающимся, или существом, наделенным способностью, которая делала его более счастливым, а может, и более несчастливым, чем другие люди.
- А теперь, - спросил он после долгого молчания, - знаете ли вы все, что хотели узнать?