XVIII
Вопреки обыкновению, эта дуэль наделала мало шума.
Даже газеты, эти громогласные и лживые общественные рупоры, промолчали.
Всего лишь несколько самых близких друзей провожали тело несчастного молодого человека на Пер-Лашез. Однако г-н де Шато-Рено, несмотря на неоднократные настоятельные просьбы к нему, отказался покинуть Париж.
Был момент, когда я следом за письмом Луи к семье хотел отослать свое письмо, но, хотя цель и была возвышенной, ложь по отношению к смерти сына и брата мне претила. Я был убежден, что и сам Луи долго боролся с собой, но у него были важные причины, о которых он мне рассказал, чтобы решиться на такое.
Сохраняя молчание, я рисковал быть обвиненным в безразличии или даже в неблагодарности. Я был убежден, что и барон Джордано испытывал то же самое.
Через пять дней после случившегося, около одиннадцати часов вечера, я работал за столом у камина, один, в довольно мрачном расположении духа, когда вошел мой слуга, быстро закрыл за собой дверь и весьма взволнованным голосом сказал, что г-н де Франки хочет со мной поговорить.
Я повернулся и пристально на него посмотрел: он был очень бледен.
- Что вы сказали, Виктор? - переспросил я.
- О сударь, - ответил он, - правда, я сам ничего не понимаю.
- Какой еще господин де Франки хочет со мной поговорить? Ну!
- Ваш друг… я видел как он приходил к вам один или два раза…
- Вы с ума сошли, мой дорогой! Вы разве не знаете, что пять дней назад мы имели несчастье его потерять?
- Да, сударь, и вот из-за этого я так взволнован. Он позвонил, я был в прихожей и открыл дверь. Я сразу же отскочил, когда увидел его. Он вошел и спросил, дома ли вы. Я был так взволнован, что ответил утвердительно. И он мне сказал: "Ступайте сообщите ему, что господин де Франки просит разрешения с ним поговорить"; вот почему я пришел.
- Вы сошли с ума, мой дорогой! Прихожая была слабо освещена, и вы, конечно, плохо видели, вы все еще не проснулись и не расслышали. Вернитесь и спросите еще раз имя.
- О, это совершенно ни к чему, и уверяю, сударь, что не ошибаюсь: я хорошо видел и хорошо слышал.
- Тогда пусть войдет.
Виктор, дрожа, вернулся к двери, открыл ее и потом, оставаясь внутри комнаты, сказал:
- Сударь, соблаговолите войти.
И я услышал, несмотря на то, что ковер их приглушал, шаги, которые пересекли прихожую и приблизились к моей комнате, затем почти сразу же я увидел, как на пороге двери действительно появился г-н де Франки.
Признаюсь, что первым охватившим меня чувством был ужас. Я поднялся и сделал шаг назад.
- Извините, что беспокою вас в подобный час, - сказал мне г-н де Франки, - но я приехал всего лишь десять минут назад, и вы понимаете, что я не хотел ждать до завтра, чтобы прийти поговорить с вами.
- О, мой дорогой Люсьен, - воскликнул я, бросившись к нему и обняв, - это вы, это ведь вы!
И помимо воли я прослезился.
- Да, - сказал он, - это я.
Я подсчитал, сколько времени прошло: едва ли письмо должно было дойти, не говоря уже о Соллакаро, но даже и до Аяччо.
- О Боже мой, - воскликнул я, - так вы ничего не знаете!
- Я знаю все, - сказал он.
- Как это все?
- Да, все.
- Виктор, - сказал я, поворачиваясь к слуге, все еще не пришедшему в себя, - оставьте нас или лучше вернитесь через четверть часа с сервированным подносом; вы поужинаете со мной, Люсьен, и останетесь здесь ночевать, не так ли?
- Я согласен на все, - сказал он, - я не ел с самого Осера. Кроме того, поскольку меня никто не знает, или, скорее, - добавил он с очень печальной улыбкой, - поскольку все принимают меня за бедного брата, меня не впустили в его дом, и я ушел оттуда, оставив всех в сильном смятении.
- Это и понятно, мой дорогой Люсьен, ваше сходство с Луи так велико, что я и сам был поражен.
- Как! - воскликнул Виктор, который все еще не мог собраться с силами и уйти. - Этот господин - брат?..
- Да, но идите и принесите нам поесть.
Виктор ушел, мы остались одни.
Я взял Люсьена за руку, подвел к креслу и сам сел радом с ним.
- Но, - начал я, все больше поражаясь тому, что вижу его, - вы, должно быть, были уже в дороге, когда узнали эту ужасную новость?
- Нет, я был в Соллакаро.
- Невозможно! Письмо вашего брата едва ли еще пришло.
- Вы забыли балладу Бюргера, мой дорогой Александр. "Гладка дорога мертвецам!"
Я содрогнулся.
- Что вы хотите сказать? Объясните, не понимаю.
- А вы не забыли, что я вам рассказывал о видениях в нашей семье?
- Вы видели вашего брата? - воскликнул я.
- Да.
- Когда же?
- В ночь с шестнадцатого на семнадцатое.
- И он вам все сказал?
- Все.
- Он вам сказал, что он умер?
- Он мне сказал, что убит: мертвые не лгут.
- А он вам сказал, как это произошло?
- На дуэли.
- С кем?
- С господином де Шато-Рено.
- Не может быть! - воскликнул я. - Нет, вы узнали об этом каким-то другим путем!
- Вы думаете, что я расположен шутить?
- Извините! Но то, что вы говорите, в самом деле так необычно. И все, что происходит с вами и вашим братом, настолько выходит за рамки законов природы…
- … что вы не хотите в это верить, не так ли? Я понимаю! Но посмотрите, - сказал он и распахнул рубаху, показывая мне синюю отметину на коже над шестым правым ребром, - в это вы верите?
- Действительно, - воскликнул я, - именно на этом месте была рана у вашего брата.
- И пуля вышла вот здесь, не так ли?.. - продолжал Люсьен, показывая пальцем место над левым бедром.
- Это какое-то чудо! - воскликнул я.
- А теперь, - сказал он, - хотите я вам скажу, в котором часу он умер?
- Говорите!
- В девять часов десять минут.
- Послушайте, Люсьен, расскажите мне все по порядку: я ума не приложу, о чем вас спросить, чтобы услышать ваши невероятные ответы. Мне больше по душе связный рассказ.
XIX
Люсьен облокотился на кресло, пристально посмотрел на меня и продолжал:
- Да, Боже мой, все очень просто. В день, когда убили брата, я выехал верхом ранним утром, собираясь навестить наших пастухов в стороне Карбони. И вдруг, после того как я посмотрел на часы и убрал их в карман жилета, я получил такой сильный удар под ребро, что потерял сознание. Когда я вновь открыл глаза, то уже лежал на земле и меня поддерживал Орландини, поливавший мне водой лицо. Моя лошадь была в четырех шагах от меня, она стояла, повернув морду ко мне, раздувая ноздри и отфыркиваясь.
"Так что же с вами случилось?" - спросил Орландини.
"Боже, - ответил я, - да я и сам ничего не знаю. А вы не слышали выстрела?"
"Нет".
"Мне кажется, что мне сюда попала пуля".
И я показал ему место, где ощущал боль.
"Во-первых, - заметил он, - не было никакого выстрела ни из ружья, ни из пистолета, а во-вторых, у вас нет дырки на сюртуке".
"Значит, - ответил я, - это убили моего брата".
"А, это другое дело", - ответил он.
Я расстегнул сюртук и нашел отметину, которую только что вам показал, она поначалу была свежей и казалась кровоточащей.
На какое-то мгновение я потерял контроль над собой, настолько был сломлен этой двойной болью: физической и моральной. Я хотел вернуться в Соллакаро, но подумал о матери: она ждала меня лишь к ужину, надо было как-то объяснить причину возвращения, а мне ей нечего было сказать.
С другой стороны, я не хотел, будучи не совсем уверенным, объявлять ей о смерти брата.
Я продолжил свой путь и вернулся домой лишь в шесть часов вечера.
Моя бедная мать встретила меня как обычно; было очевидно, что она ни о чем не догадывается.
Сразу после ужина я пошел в свою комнату. Когда я проходил по коридору (вы помните его, разумеется), ветер задул свечу.
Я хотел спуститься, чтобы вновь ее зажечь, когда вдруг заметил сквозь дверные щели свет в комнате брата.
И я подумал: Гриффо, должно быть, что-то делал в этой комнате и забыл унести лампу.
Я толкнул дверь: восковая свеча горела около кровати брата, а на кровати голый и окровавленный лежал мой брат.
Признаюсь, минуту я стоял, застыв от ужаса, потом подошел к нему.
Потом я дотронулся до него… Он уже был холодным.
Он получил сквозную рану именно в том месте, где я почувствовал удар, и несколько капель крови стекали с лиловых краев раны.
Для меня стало ясно, что мой брат убит.
Я упал на колени, склонил голову у кровати и, закрыв глаза, прочитал молитву.
Когда я их вновь открыл, то увидел, что нахожусь в полной темноте, свеча погасла, а видение исчезло.
Ощупав кровать, я убедился, что она была пуста.
Признаюсь, я считаю себя не трусливее других, но, когда я на ощупь выходил из комнаты, у меня волосы стояли дыбом, а по лицу струился пот.
Мне пришлось спуститься, чтобы взять другую свечу. Мать, увидев меня, вскрикнула.
- Что с тобой? - спросила она. - И почему ты такой бледный?
- Ничего, - ответил я.
И, взяв другой подсвечник, я ушел наверх.
На этот раз свеча больше не гасла, и я зашел в комнату брата. Она была пуста.
Восковая свеча исчезла, и не было никаких вмятин на матрасе.
На полу лежала моя первая свеча, которую я вновь зажег.
Хотя новых доказательств не было, я к тому времени уже достаточно видел, чтобы убедиться в том, что в девять часов десять минут утра мой брат был убит.
Я пошел к себе и лег в сильном смятении. Как вы понимаете, мне потребовалось много времени, чтобы заснуть. Наконец усталость поборола волнение и мной овладел сон.
Дальнейшие видения продолжались уже в виде сна: я наблюдал, как разворачивалось действие, видел человека, убившего моего брата, и слышал, как произнесли его имя: убийцу звали Шато-Рено.
- Увы! Все так и было, - проговорил я. - Но зачем вы приехали в Париж?
- Я приехал, чтобы отомстить тому, кто убил моего брата.
- Убить его?..
- О, не беспокойтесь, не по-корсикански: не из-за изгороди или поверх стены, нет, нет, по-французски: в белых перчатках, жабо и манжетах.
- А госпожа де Франки знает, что вы приехали в Париж с этим намерением?
- Да.
- И она отпустила вас?
- Она поцеловала меня в лоб и сказала: "Езжай!" Моя мать - настоящая корсиканка.
- И вы приехали!
- Вот он я.
- Но когда ваш брат был жив, он не хотел, чтобы за него мстили.
- А он изменил свою точку зрения с тех пор, как умер, - сказал Люсьен, горько усмехаясь.
В это время вошел слуга, неся ужин; мы сели за стол.
Люсьен ел как обыкновенный беззаботный человек.
После ужина я проводил его в отведенную ему комнату. Он поблагодарил меня, пожал мне руку и пожелал спокойной ночи.
Такое спокойствие свойственно сильным натурам после принятия ими твердого решения.
На следующий день он вошел ко мне сразу, как только узнал от слуги, что я встал.
- Вы не хотите поехать со мной в Венсен? - спросил он. - Дело в том, что я собираюсь сходить поклониться месту гибели брата. Если у вас нет времени, я поеду один.
- Как это один! А кто вам покажет место?
- О, я его легко узнаю, разве я вам не говорил, что оно предстало перед моим взором во сне?
Мне было интересно узнать, насколько было точным это необыкновенное видение.
- Я еду с вами, - сказал я.
- Хорошо. Собирайтесь, а я тем временем напишу Джордано. Вы позволите мне воспользоваться вашим слугой, чтобы он отнес письмо?
- Он в вашем распоряжении.
- Спасибо.
Он вышел и вернулся через десять минут с письмом, которое вручил слуге.
Я послал за кабриолетом; затем мы сели и поехали в Венсенский лес.
Когда мы добрались до нужного перекрестка, Люсьен спросил:
- Мы уже приближаемся, не так ли?
- Да, в двадцати шагах отсюда мы входили тогда в лес.
- Вот мы и приехали, - проговорил молодой человек, останавливая коляску.
И он не ошибся.
Люсьен, не колеблясь, вошел в лес, как будто он уже много раз бывал здесь. Он пошел прямо к оврагу, потом ненадолго остановился, чтобы сориентироваться, пошел вперед точно к тому месту, где упал его брат, затем наклонился к земле и, увидев под ногами красноватое пятно, сказал:
- Это здесь.
Он медленно наклонился и поцеловал траву.
Поднявшись, он с горящими глазами пересек дно оврага и направился туда, откуда стрелял г-н де Шато-Рено.
- Он стоял здесь, - сказал он, топнув ногой, - и здесь вы его увидите лежащим завтра.
- Как это завтра? - спросил я.
- Да. Он негодяй, и завтра я посчитаюсь с ним.
- Но, дорогой мой Люсьен, - сказал я, - вы же знаете, что во Франции обычно дуэль не влечет за собой каких-либо других последствий, кроме естественных для поединка. Господин де Шато-Рено дрался с вашим братом, которого он вызвал. Но с вами у него нет никаких счетов.
- По-вашему, выходит, что у господина де Шато-Рено было право потребовать удовлетворения у моего брата только потому, что он предложил свою помощь женщине, трусливо обманутой этим господином? И вы считаете, что он имел право вызвать на дуэль моего брата? Господин де Шато-Рено убил моего брата, никогда не державшего в руках пистолет. Он убил его с таким спокойствием, словно стрелял вон в ту косулю, что смотрит на нас, а я, значит, не имею права вызвать господина де Шато-Рено? Ну и ну!
Я молча склонил голову.
- Впрочем, - продолжил он, - вам ничего не придется делать для этого. Не беспокойтесь, сегодня утром я написал Джордано, и, когда мы вернемся в Париж, все будет сделано. Вы думаете, что господин де Шато-Рено не примет моего вызова?
- Господин де Шато-Рено, к сожалению, имеет репутацию смельчака, и, должен признаться, эта репутация не позволяет мне иметь ни малейшего сомнения в ней.
- Ну что же, отлично, - сказал Люсьен. - Пойдемте завтракать.
Мы вышли из аллеи и сели в коляску.
- Кучер, - сказал я, - улица Риволи.
- Нет, нет, - возразил Люсьен, - завтраком угощу вас я… Кучер, в "Кафе де Пари". Ведь там обычно обедал мой брат?
- Мне кажется, да.
- И там я назначил свидание Джордано.
- Что ж, поехали в "Кафе де Пари".
Через полчаса мы были у дверей ресторана.
XX
Приход Люсьена в зал ресторана стал новым подтверждением поразительного сходства между ним и его братом.
Слух о смерти Луи уже разошелся, возможно не во всех подробностях, это понятно, но разошелся. И появление Люсьена, казалось, повергло всех в изумление.
Я заказал кабинет, в расчете, что к нам должен присоединиться барон Джордано.
Нас отвели в комнату в глубине зала.
Люсьен принялся читать газеты с хладнокровием, напоминавшим бесчувственность.
Джордано пришел к середине завтрака.
Молодые люди не видели друг друга около четырех или пяти лет, однако пожатие руки было единственным проявлением дружбы, которое они себе позволили.
- Так вот, все улажено, - сказал барон.
- Господин де Шато-Рено согласен?
- Да, при условии, что потом его оставят в покое.
- О, в этом он может быть уверен: я последний из де Франки. Он вас принимал лично или вы говорили с его секундантами?
- С ним самим. Он обязался предупредить господ де Буасси и де Шатограна. Что касается оружия, времени и места, то они будут теми же.
- Чудесно… Устраивайтесь здесь и завтракайте.
Барон сел, и мы заговорили о чем-то другом.
После завтрака Люсьен попросил нас, чтобы его познакомили с комиссаром полиции, который опечатывал комнаты Луи, и представили его владельцу дома. Он хотел провести эту последнюю ночь, отделявшую его от мести, в комнате брата.
Все эти хлопоты заняли часть дня, и только к пяти вечера Люсьен смог войти в квартиру брата. Мы оставили его одного: в его горе было целомудрие, которое следовало уважать.
Люсьен назначил нам свидание на восемь часов утра, попросив меня иметь при себе те же самые пистолеты, даже купить их, если они продаются.
Я сразу же пошел к Девиму, и сделка удалась с помощью шестисот франков. На следующий день без четверти восемь я был у Люсьена.
Когда я вошел, он сидел на том же месте и писал за тем же столом, за которым я застал пишущим его брата. На губах его была улыбка, хотя он был очень бледен.
- Здравствуйте, - сказал он, - я пишу матери.
- Надеюсь, что вы сообщаете ей новость менее горестную, чем та, о которой сообщал ваш брат ровно неделю тому назад.
- Я сообщаю ей, что она может спокойно молиться за своего сына и что он уже отомщен.
- Как вы можете говорить с такой уверенностью?
- Разве мой брат не рассказал вам заранее о своей смерти? Так вот, я тоже заранее объявляю вам о смерти господина де Шато-Рено.
Он поднялся и, касаясь моего виска, сказал:
- Смотрите, я пошлю ему пулю вот сюда.
- А вы?
- Меня он даже не заденет!
- Но подождите хотя бы исхода этой дуэли, прежде чем отправлять письмо.
- В этом нет необходимости.
Он позвонил. Появился слуга.
- Жозеф, - сказал он, - отнесите это письмо на почту.
- Так вы опять видели вашего брата?
- Да, - ответил он.
Странным было то, что в этих двух дуэлях, следовавших одна за другой, один из противников был приговорен заранее. Тем временем пришел барон Джордано. Было восемь часов. И мы отправились в путь.
Люсьен очень торопился и так подгонял кучера, что мы прибыли на место не меньше чем за десять минут до назначенного часа.