В конце концов три мили были пройдены, и впереди показались низкие, крытые соломой и тесом строения постоялого двора "Нахтигаль", заведения Мариуса Бруно. Ульриху доводилось бывать здесь не раз, еще в детстве. Останавливался он здесь и перед путешествием в Палестину, когда ехал ко двору маркграфа, где собирался отряд, с которым он уходил в крестовый поход. За двадцать лет, как ему показалось, на постоялом дворе почти ничего не изменилось: все те же крыши, заборы, стены, те же люди во дворе. Лежа вповалку - на телегах, под телегами, на соломе, - ворочались во сне и постанывали бродячие торговцы и мастеровые, нищие и паломники, монахи и беглые преступники. Здесь были и старики, и молодые девицы, бабы с грудными младенцами и пьяницы, напившиеся до бесчувствия.
В одном из обшитых тесом строений располагался трактир, откуда доносился нестройный вой, отдаленно напоминавший пение, визг женщин, хохот мужчин и треск мебели. Оттуда тянуло горелым жарким и блевотиной. Изредка слышались ругань и грохот посуды. В соседнем доме находилось нечто вроде гостиницы для проезжающих господ, где им могли предложить тюфяк, подушку и одеяло с персональными клопами.
В полуподвале трактира пили простолюдины, на первом, и единственном, этаже - благородные господа. Сонный хозяин, ему было на вид под тридцать, поклонился Ульриху и велел своему работнику проводить Марко до конюшни, куда помещались лошади благородных господ.
- Что угодно мессиру Ульриху, - спросил Мариус Бруно, когда Ульрих назвал себя, - вина, ночлег, женщину?
- Все, кроме последнего, - ответил Ульрих. - И не зевай, когда разговариваешь с графом!
- Ваша милость, мы люди простые, - невозмутимо ответил Мариус. - Где уж нам обхождение знать… Покорнейше прошу извинить.
Спать Ульрих, разумеется, не собирался, так как место это было самое препакостное. Тут во сне и зарезать могли, и живого раздеть догола. Ульрих подождал, когда вернется Марко, и они вместе поднялись туда, где ели и пили господа рыцари.
В небольшой узенькой комнате за столом сидели человек пять, все в доспехах, но без шлемов. Грубый колченогий стол был уставлен мисками с квашеной капустой, хлебом и мясом; имелись и кувшины с пивом и вином. Часть снеди была разбросана по столу вперемешку с обглоданными костями, черепками разбитых мисок и кувшинов и сломанными ложками. В лужицах пива и вина, пролитых на стол, ползали хмельные мухи и тараканы. Под столом похрапывали и что-то бормотали во сне еще несколько благородных рыцарей. Сидевшие за столом господа ничуть не удивились появлению Ульриха и даже вряд ли поняли, что явился кто-то новый.
- Ч-чокнемся, дру-ик! - ж-жок! - воскликнул один из них, протягивая через стол глиняную кружку, из которой заманчиво попахивало добрым винцом. Ульрих, плеснув в свою кружку красного вина, чокнулся с рыцарем, затем, густо смазав горчицей свиную ножку, принялся кромсать ее кинжалом, насаживая мелкие куски мяса на острие кинжала и отправляя в рот. Марко бесцеремонно уселся за рыцарский стол и, смачно крякая, приступил к трапезе. Никто не заметил подобного нарушения субординации. В те благословенные времена отличить пьяную благородную рожу от пьяной неблагородной мог только очень трезвый человек.
- А м-м-маркграф у нас… свинья! - громогласно провозгласил седой лысеющий вояка с косым шрамом на лице и выбитым левым глазом. - К-клянусь своей честью!
- П-правильно! - ударив пустой кружкой по столу, поддержал его тот, что чокался с Ульрихом. - В-выпьем!
- З-за ч-ч-что? - тряхнул головой третий.
- За Ульриха де Шато-д’Ора! - громко заорал одноглазый рыцарь. - И за месть!
- М-можно! - вскричал другой. - Пьем! Пьем за Ульриха, чтоб он вернулся из Палестины!
- А я уже вернулся! - сказал Ульрих. - Чего же за это пить?!
- Ты - Ульрих? - выпучил свой единственный глаз рыцарь. Остальные тоже уставились на Ульриха.
- Ну уж! - пьяно выдохнул одноглазый. - Не лги! Я знаю тебя. Ты барон де Шабли, тебя подослал маркграф!
- Да ты что это? - нахмурился Ульрих. - Как смеешь ты графа называть бароном, а? ТЫ МЕНЯ УВАЖАЕШЬ?
(Автор не станет утверждать, что эта сакраментальная фраза была произнесена впервые в истории. Он просто хочет показать, что Ульрих уже находился в той стадии опьянения, когда этот вопрос начинает живо интересовать мужчину, и подчеркнуть, что так было во все века.)
- У-ув-важаю! - ответствовал рыцарь, к которому был обращен вопрос. - Но т-ты не эт-т-тот, н-не который…
- Н-не Ульрих! - наполняя свою кружку густым, словно сироп, черным ячменным пивом, подсказал рыжебородый детина, у которого на пластинчатой кольчуге красовалось зерцало с вычеканенным изображением рыбы и трезубца. Ульрих, вспомнив, чей это герб, хлопнул по наплечнику детины рукой в железной перчатке. Сталь лязгнула о сталь.
- Друг ты мой, барон фон Гуммельсбах!..
- Верно, - удивился рыжебородый. - Я этот самый Гуммельсбах и есть.
- Арнольд? - ухмыльнулся Ульрих.
- Ага! - вскричал тот. - Ве-ерно!
- Ну вот, а вы все не верили…
- Ну и дураки же мы! - с детским простодушием воскликнул одноглазый.
- Н-не дураки, а хуже! - трахнув себя кулаком по бронированной груди, заявил тот, кто первым чокался с Ульрихом. - Позвольте представиться: Хлодвиг фон Альтенбрюкке!
- Магнус фон Мессерберг!
- Бальдур фон Визенштайн цу Дункельзее!
- Барон Жан де Бриенн!
Рыцари представлялись один за другим. Кто-то из спавших проснулся, высунул из-под стола свой измазанный горчицей нос и, смахнув с бороды кусок квашеной капусты, пробормотал:
- А т-ты н-не б-барон, а д-дерьмо! - После чего в голову ему полетела глиняная миска. Миска в пьянчугу не попала, а обиженного барона успокоили и хлебнули - для трезвости - капустного рассола.
- Значит, приехал? - спросил Мессерберг. - Обратно замок требовать будешь?
- Буду, - сказал Ульрих твердо.
- Не боишься? - спросил одноглазый, которого звали Жан де Бриенн.
- А чего бояться? Свое прошу, не чужое…
- Это хорошо-ик! - кивнул де Бриенн и, подняв кверху указательный палец, добавил шепотом: - Но трудно!
- Ничего, справимся, - сказал Марко. Только теперь его, кажется, заметили.
- Эт… Эт-то кто? - спросил фон Альтенбрюкке.
- Ты что, невежа, порядка не знаешь? - изумился Мессерберг. - Куда сел, харя немытая?
- Пусть сидит, - спокойно проговорил Ульрих. - Это мой вассал. Я его в рыцари посвящу. Скоро…
- П-понял? - добавил кто-то из-под стола, и Жан де Бриенн опять швырнул в обидчика миской, но угодил в собаку, которая грызла под столом обглоданные рыцарями кости. Животное заскулило и выскочило за дверь.
- Ну, если так, сиди! - пожал плечами Мессерберг.
- А может, еще вина? - спросил Бальдур фон Визенштайн цу Дункельзее, хлопая припухшими веками, из-под которых смотрели тускло-серые мутные глазки.
- На здоровье, - сказал Ульрих, подавая ему кувшин. Тот попытался наполнить свою кружку, но большую часть вина пролил под стол. Когда кружка все же была наполнена, из-под стола послышалось какое-то чавканье. По-видимому, находившиеся там рыцари лакали вино прямо с пола.
- А слыхали вы, господа, одну историю? - ухмыльнулся фон Гуммельсбах. - Некий рыцарь был у своей любовницы, жены своего сеньора. И вот они только… улеглись… на ложе… А тут стук в дверь! Рыцарь вскочил - и в окно! А башня была высоченная… Так вот… любовница рожу в окно выставила и орет: "Милый! Отползай, а не то тебя заметят!" Вот так-то…
Сидевшие за столом рыцари дружно захохотали.
- А вот еще одна история, - крякнув после хорошего глотка вина, продолжал Гуммельсбах. - Старый граф женился на молодой графинюшке… Значит, выходит она замуж и думает: "Что же это он такой старый со мной, молодой, в постели делать будет? Помрет еще от натуги!" Ну… и первая ночка.
Ожидая подробностей, рыцари притихли, глядя в рот рассказчику.
- Первая, значит, брачная ночь, - усмехнулся Гуммельсбах. - Графинюшка у себя спит, а граф - у себя. Графинюшка часок проспала, слышит - стучится граф. Говорит он ей "Позвольте мне, сударыня, исполнить мой супружеский долг!" Графине-то что? Исполняй, если нанялся! Ну, вдул он ей! И ничего, графине понравилось… "Только, - думает графиня, - больше-то все равно не сможет!" Заснула она, еще час проспала - опять стучит!
- Ишь ты! - вырвалось у Мессерберга. - Ну и старикан!
- Опять то же самое "Дозвольте супружеский долг исполнить!" Исполнил, да еще как! Графиня уж не нарадуется, что за такого старика вышла. Опять заснула, час проспала - снова стучит! Опять просит: "Позвольте долг исполнить!.."
- Исполнил? - сплюнув на пол и угодив плевком в чью-то сильно покорябанную плешь, спросил Ульрих.
- Исполнил! - подтвердил Гуммельсбах. - Графиня чуть с ума не сошла от счастья, думает: "Золото, а не старик, ишь как меня любит!" Ну а потом, таким же манером, граф к ней еще раза три приходил. Графиня уж устала, даром что молодая, не выспалась, отдохнуть хочет. Под самое утро старый опять в дверь стучит: "Графинюшка, позвольте мне исполнить свой супружеский долг!" Ну, графиня ноги раздвигает, а сама говорит: "Сударь, вы уже седьмой раз исполняете, не довольно ли?" А старик удивился и говорит: "Разве?! Охо-хо, как же я постарел то, совсем память пропала.. Скоро помру, видать…"
Посмеявшись от души, рыцари еще выпили и принялись швырять костями в собаку, снова появившуюся в дверях.
- А еще вина м-можно? - выдавил из себя Бальдур фон Визенштайн цу Дункельзее, пытавшийся дотянуться до ближайшей кружки.
- М-можно! - невольно передразнил его Ульрих.
Пока он наливал, Хлодвиг фон Альтенбрюкке выдавил бычий пузырь, которым было затянуто окно, и вышвырнул его вместе с рамой во двор, затем извлек из-под доспехов соответствующий орган, дабы облегчить свой собственный пузырь. Сложность состояла в том, что окно было маленькое и к тому же находилось примерно на уровне груди Хлодвига. Вследствие этого он измочил всю стену, скамью, где сидели его товарищи, а заодно и самих товарищей, в основном де Бриенна и Мессерберга. Из-под стола опять донеслось хлюпанье - видимо, лежавшие там господа еще не разобрались, что, собственно, пролилось на пол.
- Как вы посмели, мес-с-сир?! - оскорбился де Бриенн, вращая единственным глазом и смахивая с лица капли мочи. - Это оскорбление можно смыть только к-кровью!
- Он п-пра-в-в! - заплетающимся языком пробормотал Мессерберг, медленно заваливаясь на бок. - М-мочу м-мож-жно смыть т-толь-ко кровью!..
Де Бриенн тщетно пытался обнажить меч - тщетно, ибо вместо рукояти нащупал у себя такой же орган, каким орудовал до этого фон Альтенбрюкке. Весьма возможно, что, будь барон более настойчив, он в конце концов лишил бы себя мужского достоинства. Однако, к счастью для себя, барон вскоре утомился, пытаясь выдернуть то, что считал мечом, и громко произнес:
- Проклятье! Совсем заржавел!..
В это время Мессерберг, грохоча доспехами, наконец-то свалился под стол, где ждала его приятная компания. Кто-то из находившихся там сказал:
- Кузина! Позвольте, как любящему брату… Но почему "нет"?..
Альтенбрюкке забыл, куда убирают то, с помощью чего он поливал стену и де Бриенна с Мессербергом, и несколько минут стоял в раздумье, пока наконец не забыл, над чем же, собственно, размышлял.
- А в-вина м-м-мож-ж-ж-но? - вновь спросил Бальдур фон Визенштайн цу Дункельзее.
- С-с-час, - деловито произнес Гуммельсбах и, привстав, принялся разыскивать кувшин. Ульрих тоже поискал глазами горячительное, но обоих постигла неудача.
- Все выдули, ваша милость, - объяснил Марко. - Да еще пролили сколько!..
- Иди за бочонком! - приказал Ульрих. - Отдашь этому Маркусу цехин.
- Цехин? - удивился Марко. Но потом подумал, что на сдачу можно будет приобрести себе новые кожаные штаны, поэтому и сказал: - Слушаюсь, ваша милость.
- А я хочу женщину! - вызывающим тоном заявил Альтенбрюкке. Поскольку он так и не вспомнил, о чем же размышлял, справив нужду, все, кто еще хоть что-то видел, тотчас убедились, что слова его - сущая правда.
- Прихвати еще бабенку вон для него, - распорядился Ульрих, набивая рот квашеной капустой.
- И мне-е-е… - капризно скривил губы Бальдур фон Визенштайн цу Дункельзее, - я тоже хочу…
- Мне все сразу не унести, - сердито пробухтел Марко. - Разве что за два захода…
Марко, державшийся на ногах достаточно твердо, вышел за дверь и спустился по ступеням.
Гуммельсбах тем временем рассказывал свою очередную историю.
- Пошла одна баба в лес. Вдруг из кустов разбойник - цап ее! "Ложись, - говорит, - сучка!" Баба хитрая была и говорит, мол, дурная болезнь у нее… Разбойник тогда говорит: "Ладно, болезнь так болезнь… Задницу подставляй!" А баба и тут ловчит: дескать, почечуй у нее… Тогда разозлился разбойник и орет: "Ну, стерва, если у тебя еще и зубы болят, я тебя, суку, прирежу!"
- Ну и как? - спросил Ульрих.
- Что - как?
- Чем дело кончилось?
- Дело? Не знаю… Впрочем, должно быть, засунул…
- Куда? - спросили из-под стола.
- Туда, куда надо, - выручил Ульрих озадаченного Гуммельсбаха.
- Тогда понятно, - донеслось из-под стола.
На лестнице послышались тяжелые шаги, дверь, выбитая ударом ноги, слетела с петель, и в комнату, пошатываясь под тяжестью груза, вошел Марко. Под мышкой он держал двадцатилитровый бочонок вина, а через плечо перекинул мертвецки пьяную девку в драной ночной рубашке.
- Девку я заказывал! - завопил Альтенбрюкке и поспешил снять с плеча Марко бесчувственное тело. - А почему такая мятая?
- Такую дали, не я мял, - оправдываясь, пробубнил Марко и, поставив бочонок на пол, принялся сбивать топором верхний обруч.
- А мне? - обиделся Бальдур.
Альтенбрюкке уже расстегивал ремешки на латах. Девку, бормотавшую что-то бессвязное, он положил в лужу мочи. Подол ее рубахи был разодран до самых грудей и ничего ровным счетом не скрывал.
- Ишь какая! - сказал Марко, с интересом разглядывая мясистое девкино тело, слегка синеватое от ночного холода и пьянства. - Я там ее из-под какого-то пьянчуги вынул… Чудно глядеть было - лежат, а не шевелятся! Ну, мужичка я - в сторону, а ее - на плечо и сюда…
- Ладно, и так сойдет! - сваливая в кучу наплечники, наколенники, налокотники, проговорил Альтенбрюкке, проверяя готовность своего полового органа. - Черт побери, тут лужа… И кто это надул?
- Ты же и надул! - напомнил ему Ульрих, локтем смахнув на пол валявшиеся на столе объедки. - Клади сюда!
- Вина хочу! - неожиданно сказала девка, лежа в луже. - Сперва налейте, а потом делайте, что хотите…
- Это грех великий, блуд и совращение… - пробормотал из-под стола Мессерберг, на что ему резонно возразил один из его ближайших соседей:
- Эт-то пот-тому, ч-что т-ты н-не м-мо-ж-жешь, а он м-может.
Альтенбрюкке поднял девку из лужи и, стянув с нее мокрую рубашку, поставил на ноги. Если бы Альтенбрюкке и де Бриенн не поддержали ее, она бы снова грохнулась в мочу.
- Г-господа, - изумился Альтенбрюкке, - она же на ногах не стоит!
- П-под-думаешь, принц! - завизжала девка. - Дерьмо ты, вот ты кто! На ногах не стою, вишь ты! А ты ч-что, п-плясать со мной, что ли, собирался?! Блин коровий, дерьмо собачье!..
- На, выпей! - предложил ей Ульрих, зачерпнув кружкой прямо из бочонка, и девка присосалась к кружке, словно дитя к материнской груди.
- Л-ложиться как, - деловито спросила она, - передом али задом?
- На спину ложись! - сказал Альтенбрюкке. - Да поживее!
Девка плюхнулась жирной спиной на шершавую, мокрую от вина и пива столешницу и, втащив на стол задницу, свесила вниз ноги.
Между тем Альтенбрюкке, смущенно потупясь, отошел в сторонку.
- Что там, Хлодвиг? - спросил из-под стола Мессерберг, видимо разочарованный в своих ожиданиях.
- Он… - дрожащим голосом, чуть не плача, проговорил Альтенбрюкке, - он… не… стоит!!!
- Ну вот! - злорадно хихикнула девка, болтая ногами. - Вставить нечего? Эх… А еще благородные!.. Говорил, я на ногах не стою, а у самого-то! Ну, пусть тогда кто другой, что ли. Не пропадать же? Вон хоть тот, рыжий…
- А почему я? - оскорбился Гуммельсбах. - Что я, хуже других?
- Ты с-самый лучший! - приподнимаясь на локтях и призывно помахивая руками, просопела девка. - Иди ко мне, любезный мой, утешу…
- Дозвольте мне, ваша милость! - попросил Марко, почесывая что-то у себя под хламидой. - Раз уж никто не желает, так я и сам могу…
- Слушай, Марко, - спросил Ульрих, - а ты заразы не боишься?
- Зараза на заразу не пристает, ваша милость… Мы народ простой, нам про заразу тверди, а мы все равно бабу хотим… Давай, что ли, милая?
Марко достал из-под хламиды нечто ужасное, поражающее воображение своими размерами. Девка, увидев сей предмет, восторженно завизжала:
- Миленький мой, да я тебе сама бы заплатила, только нечем! Иди скорее…
- За мной не пропадет, - солидно проговорил Марко и, набрав в горсть желтого гусиного жира, смазал им предмет своей гордости.
- Да и так пройдет, - заметила девка, - у меня дорожка проезжая, не бойся…
- Мне-то бояться нечего, девонька, - заявил Марко, вытирая жирные руки о хламиду. - А вот одна этак храбрилась да чуть не отдала Богу душу, без смазки-то… Туда-то, понимаешь, зашел, а как обратно стал вынать - все кишки ей переворошил.
- Верно, - подтвердил Ульрих, зачерпывая из бочонка. - Это полгода назад было, в Иллирии… Уж и орала эта шлюха! Как будто на кол ее сажали! Полчаса без памяти провалялась, полкварты пива на нее выплескали, но ожила…
- Ну, держись, девонька! - сказал Марко, пристраиваясь к девице и взявшись за ее ноги, словно за рукоятки плуга. - И-оп-па! - выдохнул он, крепко дернув девку на себя. Альтенбрюкке с нескрываемой завистью наблюдал за ним.
- Как по маслу! - взвизгнула девка. - Только уж больно глубоко… и толстый он, как полено неколотое…
Стол затрясся, словно началось землетрясение. Марко стоял у торца стола, навалившись могучей грудью на пухлую девку, которая, раздвинув ноги, болтала ими за спиной клиента. Ягодицы ее смачно шлепали о стол, а жирные голые руки вцепились в Марко.
Де Бриенн, фон Альтенбрюкке и Гуммельсбах сели рядком на скамью за спиной Марко и, словно зрители в театре, или, вернее, в цирке, обсуждали это любопытное зрелище. Бальдур фон Визенштайн цу Дункельзее залег на освободившуюся скамью и заснул. Ульрих, мелкими глотками прихлебывал вино, пил и не пьянел. Он ждал возвращения Франческо и Андреаса.