Зал был полон гостей, и все они уже сидели за столами. Однако за хозяйской "перекладиной" пока было занято лишь одно место - крайнее слева. Там, скромно потупясь, сидела златовласая Альбертина. Альберт предложил Ульриху место по правую руку от себя, а сам занял правый центральный стул. Место между братом и сестрой осталось незанятым. Несомненно, оно предназначалось для Клеменции. Ульрих знал, что подобное размещение является нарушением традиций. В роду Шато-д’Оров, как и по всей марке, существовал старый добрый обычай сажать старших в середину, а младших - с краю.
Очевидно, усадив дядю с краю, Альберт тем самым давал понять, что не признает его старшим мужчиной в роду. Однако Ульрих не подал виду, что его это оскорбило. Он оглядел столы, богато уставленные вином и всякой снедью. Гости были рассажены в зависимости от знатности и близости к хозяевам замка. Так было заведено и при Генрихе Шато-д’Оре и в более давние времена. Но Ульрих, еще не забывший того порядка в котором располагались гости при отце разумеется сразу же заметил произошедшие перемены, причем весьма серьезные. Дело было не в том что за столом отсутствовали многие из тех кого Ульрих привык видеть в качестве гостей отца и даже не в том что появилось много новых лиц, ибо эти молодые люди родились уже после того, как Ульрих отправился в Палестину. Все эти перемены были вполне естественны более того, Ульрих удивился, увидев за столом тех, кого уже не рассчитывал застать в живых. Например, ближе всех к столу Шато д’ Оров как и во времена Генриха, по-прежнему сидел старый воин Жан Корнуайе, который был в свое время воспитателем при малолетних Гаспаре и Ульрихе В седых его, без единого темного волоска, бороде и усах таилась хорошо знакомая усмешка.
Однако старый воин очевидно являлся исключением. Более всего Ульриха тревожили те перемены в размещении гостей, которые явно зависели от симпатий и антипатий хозяев замка. Сразу за Корнуайе сидели Майендорфы - родня Клеменции из которых Ульрих сумел припомнить двух-трех человек. Вместе с тем он не увидел на привычном месте баронов фон Гуммельсбахов, родичей своей покойной матушки. Наконец в самом дальнем конце стола он увидел одного из своих двоюродных братьев. Там же очутились и многие почтенные фамилии, которые при Генрихе де Шато-д’Оре занимали куда более почетные места. "Да новая метла по-новому метет!" - с горечью подумал Ульрих.
Хотя все гости уже давно сидели за столом, никто из них и не думал приступить к еде "Ждут хозяйку! - догадался Ульрих. - Строга, должно быть, госпожа Клеменция!"
- Ваша матушка, похоже, не торопится, - заметил Ульрих, наклоняясь к уху Альберта.
- Она всегда приходит точно в назначенное время! - ответил Альберт.
Ульрих заметил, что его племянник смотрит куда-то в сторону Майендорфов, причем вид у него был раздосадованный. Проследив за взглядом племянника, Ульрих узрел, что на Альберта обращен в высшей степени пылкий и любвеобильный взгляд некой прелестной девы лет восемнадцати, в багряного цвета бархатном платье и в голубом платке, схваченном на лбу чеканным золотым обручем. Похоже было, что именно взгляд этой девицы раздосадовал юношу.
- Быть может, я слишком любопытен, - осторожно заметил Ульрих, - но кто же эта девица, что смотрит на вас столь откровенно?
- Моя нареченная невеста, - усмехнулся Альберт. - Через десять дней мы должны обвенчаться!
- Мне кажется, вы так ее очаровали, что она уже сейчас готова подарить вам все… - Ульрих лукаво подмигнул племяннику.
- О, за этим дело не станет! - кивнул Альберт.
- Как же зовут вашу избранницу?
- Агнес фон Майендорф, баронесса, моей матушке доводится племянницей, а мне - соответственно кузиной.
- Ого, значит, ваша матушка решила еще больше укрепить связи между Шато-д’Орами и Майендорфами?
- Видимо, так. - Альберт немного поморщился. - Вы, вероятно, помните Фердинанда фон Майендорфа, моего дядюшку по матери? Три года назад он скончался, а вдова его, Армина, удалилась в монастырь, препоручив свою дочь моей матушке, а заодно и отдав ей опеку над имуществом дочери, до ее замужества. Чтобы не отдавать это имущество в чужие руки, моя матушка решила женить меня на Агнес…
- Стало быть, это не ваш собственный выбор?
- Противиться воле моей матушки бесполезно, - улыбнулся Альберт. - Она умеет настоять на своем!
Последняя фраза племянника прозвучала как предупреждение, возможно, даже угроза. Однако Ульрих ограничился тем, что уважительно заметил:
- Что ж, это свойство делает ей честь, и сын должен быть достоин своей матери!
Послышались три размеренных удара в колокол. И тотчас двери распахнулись, и на пороге возник мажордом, громко возгласивший:
- Графиня Клеменция де Шато-д’Ор!
Ульрих впился взглядом в дверной проем. Несколько секунд спустя послышались гулкие, твердые, но не тяжелые шаги, и в зал вступила дама, одетая в черное, с большим монашеским крестом на высокой груди. Клеменция, конечно же, сильно изменилась с тех пор, как Ульрих видел ее в последний раз. Однако Ульриху эти перемены показались незначительными по сравнению с тем, как годы изменили его. Это была по-прежнему крупная, статная женщина, в которой угадывались все та же физическая и духовная сила и не по годам крепкое здоровье. Хотя она уже давно утратила свежесть юности, хотя неумолимые морщинки уже избороздили местами ее лицо, внешность графини производила благоприятное впечатление. Многие из сидевших за столом дам, ровесниц Клеменции, рядом с ней выглядели старыми развалинами. Даже печать грусти и длительных, быть может, тяжких раздумий, которую время наложило на ее лицо, не портила это впечатление, лишь придавала облику Клеменции какую-то загадочную отрешенность. Новая Клеменция показалась Ульриху таинственной и непостижимой. Этому, вероятно, способствовал контраст между моложавым лицом графини и ее старушечьим черным одеянием, напоминавшим монашескую одежду. Клеменция в своем новом облике представляла собой загадочное сочетание телесной красоты и отрешенности от мирского. Ее черные одежды, весь ее облик вселили в Ульриха какой-то непонятный, безотчетный страх; ему тотчас пришли на ум слова Альберта: "Она умеет настоять на своем!" Но то же черное платье не только не скрывало, но и, напротив, подчеркивало стать этой женщины, женщины мирской и по сути своей грешной.
Клеменция вошла не одна. За ней следовал маленький паж, державший шлейф ее платья, а позади пажа ковыляло какое-то странное, отдаленно напоминавшее человека существо.
- Это Вилли, юродивый, - шепотом пояснил Альберт. - Матушка приблизила его к себе из сострадания. Бедняга глух и нем от рождения…
- Милосердие вашей матушки, вне всякого сомнения, зачтется ей Господом Богом, - с преувеличенной почтительностью проговорил Ульрих.
Вилли, весь обросший бородой, со спутанными, всклокоченными волосами, в которых местами торчали не то сено, не то овечья шерсть, в порванной во многих местах и неописуемо грязной и вонючей власянице, представлялся совершенно необязательным гостем за столом, где сидели бароны и кавалеры. Глаза юродивого бегали по сторонам, временами вращались, иногда и вовсе закатывались. Из его отвратительно щербатой и зловонной пасти вместе со слюной вылетали нечленораздельные звуки - то утробно-глухие, словно мычание недоеной коровы, то резкие и пронзительные, как скрип тележного колеса. При всем при том юродивый был гигантского роста и обладал поистине богатырской силой, в чем нетрудно было убедиться, взглянув на опутавшие его вериги, изготовленные из железных цепей. Вериги эти наверняка весили больше, чем самое тяжелое рыцарское вооружение. К веригам было приковано огромное чугунное распятие на длинной тяжелой цепи. Ульрих, прикинув, пришел к заключению, что это распятие вполне можно было использовать в качестве кистеня, то есть в буквальном смысле - сражать врага крестной силой.
Все присутствующие встали, приветствуя хозяйку Шато-д’Ора. Ульриха это слегка покоробило, потому что раньше подобную честь оказывали лишь его отцу. Клеменция неторопливо, с достоинством проследовала на свое место, небрежным кивком головы разрешила гостям сесть и уж после этого произнесла холодно и бесстрастно:
- Я рада приветствовать всех, кто посетил сегодня мой дом. И прежде всего я приветствую вернувшегося из песков Палестины моего любезного брата Ульриха де Шато-д’Ора. Рассказы о его подвигах, совершенных во славу Спасителя нашего при защите Гроба Господня от неверных, достигли наших краев задолго до его прибытия. Надеюсь, он по достоинству оценит прием, который мы ему оказали.
Она подала знак слугам. Вино зажурчало, переливаясь из кувшинов в рога и кубки, застучали ножи, захрустели кости, зачавкали жующие рты. Из-за спин гостей выскочили и закружились в визгливой кутерьме шуты и карлики, задудели в дудки и волынки менестрели - словом, начался один из тех пиров, которых старый бродяга, благородный граф де Шато-д’Ор, не то пятый, не то шестой Ульрих в роду, повидал на своем веку немало, так что уже по горло был сыт таким весельем. Он ел совсем немного - только для того, чтобы утолить голод, а пил и вовсе мало.
- Позвольте вам заметить, дядюшка, что вы нас обижаете! - проговорил Альберт, поднимая кубок с вином. - Ведь все это - в вашу честь. Выпейте со мной за наш славный род!
- За процветание нашего рода я готов выпить даже полный кубок яда, - сказал Ульрих. - За Шато-д’Оров!
Кубки Ульриха и Альберта, соприкоснувшись, звякнули. Когда вино было выпито, Альберт внезапно обнял своего дядюшку и порывисто и нежно поцеловал.
- Сын мой, - строго сказала Клеменция, - не кажется ли вам, что вы ведете себя не так, как подобает взрослому мужчине? Полагаю, что владельцу замка, носящему титул графа, не пристало столь бурно выражать родственные чувства…
- Но матушка! - воскликнул Альберт, чуть захмелевший от кубка вина, выпитого единым духом. - Не хотите же вы сказать, что я не имею права поцеловать человека, который для меня с детства служил примером рыцарской чести и доблести! Человека, которого вы всегда ставили мне в пример и за которого приказывали мне молиться, как за родного отца!
"Что это? - подумал Ульрих. - Хитрость какая-нибудь? Хотят усыпить бдительность? Но почему тогда и мамаша не льстит мне? Неужели она действительно заставляла его молиться за меня? Нет. Чушь!"
- Позвольте напомнить вам, сын мой, - спокойно возразила Клеменция, - что всякий, побывавший у Гроба Господня и проливший кровь во имя святой веры, достоин таких почестей, которые мы оказали мессиру Ульриху. Бесспорно, молясь о даровании ему победы, мы совершали дело, угодное Богу. Однако приличия не допускают, чтобы мужчина, который готовится стать мужем, а потом, вероятно, и отцом семейства, выражал свои чувства, как одиннадцатилетняя девчонка.
- Кстати, любезная сестрица, - вмешался Ульрих, чтобы сменить тему разговора, принимавшего характер нравоучительной беседы, - я уже слышал, что ваш сын вскорости женится. Полагаю, мне будет позволено поздравить его с бракосочетанием?
- До свадьбы остается десять дней, - сказала Клеменция, пригубив из своего кубка. - Что же касается приглашения на свадьбу, то оно вам обеспечено. Правда, я не уверена, что через десять дней вы захотите его принять… Быть может, встреча с родными местами, со старыми друзьями заставит вас забыть о нашей скромной обители…
"Ведьма ты, однако, порядочная!" - подумал Ульрих, но вслух сказал иное:
- Ну что ж, тогда я, вероятно, навещу вас в следующем году, дабы присутствовать при крещении первенца…
- Надеюсь, что мой сын позаботится об этом. В его интересах, чтобы род его не пресекся…
- О да! - кивнул Ульрих. - Полагаю, он пожелает избежать печальных обстоятельств, подобных тем, что сопутствовали его появлению на свет. Увы, бедняга так и не увидел своего отца, моего несчастного брата и вашего мужа, Гаспара…
- Да, увы. Но в Священном писании сказано: тот, кто сегодня смеется, будет завтра плакать, и тот, кто сегодня плачет, завтра будет смеяться…
- Грешен, сестрица, что-то не припомню… В каком же это стихе? - Ульрих сделал вид, что пытается вспомнить соответствующее место из Священного писания.
- Пути Господни неисповедимы… - вздохнула Клеменция, многозначительно усмехнувшись. - Но Господь милостив… Надо молить его, чтобы он не наказывал наш род так строго, как это уже случилось однажды.
- Не кажется ли вам, любезная сестрица, что кое-какие обстоятельства могли бы помешать вашему сыну благополучно занять место отца?
- Это обстоятельство - вы, не так ли, мессир Ульрих?
- Я лишь одно из этих обстоятельств, и, увы, отнюдь не самое существенное. Разумеется, если я откажусь от замка, то единственным наследником останется Альберт. Но даже и в этом случае он не сможет достойно заменить своих отца и деда, павших в битве, вольных сеньоров, не подчинявшихся никому, кроме Бога и короля. Мало остаться старшим мужчиной в роду, надо еще и снять с наших владений позорный вассалитет.
- Но… - вмешался было Альберт, однако Ульрих перебил его:
- Сейчас сделано уже почти все, чтобы избавиться от этого вассалитета. Согласно данному мне обещанию…
- Я опасаюсь, что слово маркграфа еще ничего не гарантирует! - заявила Клеменция.
- Вы что же, считаете, что его светлость - клятвопреступник и лжец, способный нарушить клятву? Клятву, данную перед Распятием…
- Нет, разумеется! Дело вовсе не в клятве маркграфа. Дело в моем сыне.
Ульрих быстро взглянул в сторону Альберта; тот немного побледнел и отвел глаза.
- Матушка хочет сказать, что я не отступлюсь от своих прав… - глухо проговорил юноша, и Ульриху показалось, что племянник струсил.
- Маркграф все предусмотрел. Мы можем решить этот вопрос по-семейному…
- Или на честном поединке… - с мрачным видом проговорил Альберт.
- И вы полагаете себя способным пролить кровь своего близкого родственника? - спросил Ульрих, испытующе глядя на племянника.
- Во всяком случае я не побоюсь пролить собственную кровь… - В ответе Альберта не было запальчивости, и Ульрих подумал, что его возможный противник куда опаснее, чем кажется на первый взгляд.
- О, я и не сомневался в вашей храбрости, мессир Альберт! Вы, вероятно, неплохо владеете оружием?
- Возможно, - кивнул тот.
"Наглец! - промелькнуло у Ульриха. - Мальчишка и наглец!"
Однако еще рано было жечь мосты на пути к соглашению, и Ульрих, хоть и съязвил, но в меру:
- Прекрасно сказано, мессир Альберт! Так может сказать только человек, уверенный в себе. Должно быть, вы столь же опытны в ратном деле, сколь и храбры. Полагаю, что, пока я растрачивал силы на дальние путешествия и прочие развлечения, вы достигли вершин в искусстве рыцарского боя…
- Тем не менее я считаю, что у него хватит силы и умения, чтобы достойно вам противостоять, - невозмутимо проговорила Клеменция.
"Неужели она всерьез решила, что этот мальчишка, у которого еще пух-то на лице не пробился, сможет со мной справиться?! - изумленно подумал Ульрих. - Или она настолько уверена в своей правоте, что рассчитывает на Божью помощь?! Боже правый, да ведь всем известно, что ты помогаешь не тому, кто больше молится, а кто лучше владеет копьем и мечом! Мне доводилось видеть случайные победы слабых над сильными, но так бывало обычно лишь в тех случаях, когда сильный уж слишком презирал и недооценивал слабого. Но я-то все учту… Впрочем, слабость может победить силу и в том случае, если на стороне слабости выступит еще и хитрость… Да тут нечего размышлять! Что-то вы мне приготовили, госпожа графиня!"
- Мне бы не хотелось проливать кровь близкого родственника… - Ульрих в задумчивости подпер голову руками.
- В ваших силах этого избежать. - Клеменция сверкнула глазами, и Ульрих на мгновение увидел в ней прежнюю, совсем юную женщину. - Я надеюсь, что вы проявите благоразумие. Кровопролития не будет, если вы подпишете сейчас вот эту бумагу… Позвольте узнать, сударь, не разучились ли вы читать за то время, что "развлекались" в Палестине?
Суть изложенного на бумаге, которую Клеменция вынула из сумки своего пажа, сводилась к следующему: Ульрих навеки отказывался от всех своих прав на замок и земли Шато-д’Оров, графского титула и мирских прав, а затем становился монахом в аббатстве Святого Иосифа.
- Разумеется, с такими условиями вы не согласны? - спросила Клеменция.
- Да, вы правы. Их слишком много, этих условий! И кроме того… Если заключается договор, то каждая из договаривающихся сторон должна извлечь из него хоть какие-то выгоды. Вы же мне не предлагаете ничего, а себе берете все…
- Что же вы хотите?
- Как раз обратного. Я бы предпочел, чтобы Альберт признал мое старшинство, а вы не вмешивались в мужские дела. При этом я ни в коем случае не настаивал бы на вашем уходе в монастырь. Более того, Альберт, при благоприятных для него условиях, смог бы вновь стать владельцем замка, причем уже не в качестве вассала маркграфа, а как самостоятельный сюзерен.
- Вы хотите сказать, что он мог бы унаследовать замок после вашей смерти? Долго же ему пришлось бы дожидаться!
- Однако это все же лучше, чем пасть от моего меча.
- Возможно. Но боюсь, что я бы этого уже не увидела.
- Смерть сына от моего меча вы вполне успеете увидеть, если будете настаивать на своем…
- Давайте оставим пока этот разговор! - предложил Альберт, и Ульрих подивился его сдержанности. Ульрих в его годы уже давно бы выхватил меч.
- Графиня, есть еще один путь, - сказал Ульрих. - Если бы вы нашли возможным выйти за меня замуж, я бы усыновил ваших детей, и в этом случае Альберт вновь мог бы стать наследником…
- Это ничего не изменит, - проговорила Клеменция. - Вернее, это ничем не лучше вашего первого предложения. К тому же я вовсе не собираюсь замуж. Ибо чту память моего славного мужа Гаспара де Шато-д’Ора. За прошедшие годы я отказала восьми претендентам на мою руку. Я не позволяла мужчинам даже целовать пол, на котором я стояла, хотя кое-кто готов бы удовлетвориться и этим. Если я устояла перед соблазном, будучи юной и неопытной, то неужели поддамся ему теперь?!
"Так я тебе и поверил, ведьма!" - мысленно усмехнулся Ульрих.
- Я тоже думаю, что ваше предложение следует рассматривать как не слишком удачную шутку, - нахмурился Альберт. - С тем же успехом вы могли бы предложить свою руку и сердце мне…
"Какой же я осел! - подумал Ульрих. - Да ведь эта милая семейка выпустит меня отсюда не иначе, как вперед ногами! Но и я хорош, на что-то надеялся… Конечно, можно было изрубить нас еще там, у реки, но это было бы небезопасно. Марко или Франческо могли вогнать в Альберта стрелу. Я тогда почему-то подумал, что они, возможно, честные люди… Боже мой, понадеяться на честность этой ведьмы! Нет, господин Ульрих, вы воистину заслуживаете того конца, который вас вскоре ожидает. Конечно, здесь, в зале, где сидят еще и те, кто готов обнажить за меня меч, они не решатся… Нет! Они будут действовать наверняка. Но как именно? Яд в кубок, когда я отвернусь. Или удар кинжалом под ребро в темном коридоре. А может, заведут в какой-нибудь подвал, чтобы запереть там и сгноить… Впрочем, эта ведьма может придумать все что угодно. Например, убрать Марко. Выпил малый лишнего, запнулся - и бултых со скалы в реку, до которой пятьсот с лишним локтей. Я сразу же теряю права на замок… Однако это только предположение, а вот узнать бы, что у мамаши и сыночка на уме!"