- Какие нежные ладошки! Ну, мои хорошие - вниз… М-м-м! Хорошо, хорошо-о-о… Теперь, ладошки, - вверх… Та-а-ак! Теперь… сюда, сюда… О-о-ох, сладенькие мои! Да я вас сейчас зацелую…
И Клеменция принялась целовать ладони Теодора, поглаживая его по бедрам. Теодор хлопал глазами: секли его часто, а вот целовали в первый раз… Он робко прикоснулся губами к тугой огромной груди Клеменции, обвил мощный ее стан своими худенькими руками и доверчиво положил голову на плечо своей госпожи…
- Мне хорошо, ваша милость… - прошептал он, - только страшно…
- Знаешь что? - сказала Клеменция. - Попробуй-ка… Ну ладно, еще рано…
Она протянула руку и взялась за его член. Он был напряжен и тверд.
- Сейчас мы поиграем, - сказала Клеменция. - Сперва я тебе покажу, что надо делать, а потом ты будешь все делать сам… Понял?
- Понял… - выдохнул мальчик.
- Сейчас ты сделаешь вот что. - Клеменция раздвинула ноги пошире, притянула к себе Теодора и сладострастно, нетерпеливо, дрожа от похоти, направила его плоть себе между ног. Теодор, очевидно, понял, чего от него хочет госпожа: он обеими руками взял ее за бедра и еще крепче прижался к ней. Клеменция согнула ноги в коленях, надавила ладонями на ягодицы мальчика и удовлетворенно вздохнула - нежная и тонкая плоть пажа по самую мошонку вошла в ее влагалище…
- Во-от… - пропела Клеменция, еще крепче прижимая к себе Теодора. - Хорошо тебе во мне, а?
- Приятно… - прошептал мальчик, пылая от стыда, страха… и удовольствия. - Там тепло, мокро и скользко…
- Ну вот… - поглаживая мальчика по спине, сказала Клеменция и положила свои большие тяжелые ладони на его ягодицы. - Теперь начинается сама игра… Сперва я тебя раскачаю, а потом ты сам будешь…
Держа ладони на ягодицах Теодора, она стала то поднимать его, то опускать, помогая себе бедрами. Затем сдвинула ноги, и мальчик застонал от боли, но графиня не обратила на это внимания…
Однако вернемся в спальню наших путешественников. Впрочем, ничего существенного там не произошло. Франческо, хоть глаза его и слипались, не засыпал, да и едва ли заснул бы - по известной причине. Все остальные спали, хотя воины, дежурившие в коридоре, разумеется, бодрствовали.
- И зачем это мессир полез в пасть зверя? - с легким раздражением сказал кто-то юношеским баском. - Ведь он прекрасно знает, что дядюшка готов уложить его в могилу, лишь бы заполучить замок обратно…
- Мессира Ульриха я всегда знал как благородного рыцаря, - солидно прогудел какой-то пожилой воин. - Я знавал его еще мальчишкой, когда мой отец служил его отцу, а я был пажом у его брата. Он и тогда не поступал бесчестно. Помню, он подбил нас угнать коней у Майендорфов. Всех поймали, а он ускакал. Люди Майендорфа отвезли нас к мессиру Генриху, и тот велел всыпать всем по пятьдесят розог. Никто из нас не сказал, что сам Ульрих был с нами, и он мог бы спокойно отсидеться. Но, когда он увидел, что нас секут, он подошел к отцу и попросил, чтобы ему дали столько же розог, сколько и нам… Его порол сам Корнуайе, а у того рука… не приведи Господь! Нет, он не способен на подлость. А кроме того, ни один подлец не отважится убить мессира Альберта, потому что он под нашей защитой. Любой шум в комнате - и мы высадим дверь. Зря мы, что ли, взяли с собой этот таран?
- Я бы на месте мессира Ульриха добровольно отдал замок, - сказал молодой воин. - Зачем лить родную кровь?..
- Не знаю, не знаю, - проворчал пожилой. - Все же по возрасту старший мужчина в роду - мессир Ульрих…
- Но мессир Ульрих принадлежит к младшей ветви, - возразил молодой. - Если бы не условие маркграфа, у него вообще не было бы никаких прав на замок.
- Если бы он не захотел отделаться от вассалитета, он уже занял бы место отца, а госпожу Клеменцию он…
- Не надо о ней! - с суеверным страхом прервал молодой. - Не надо…
- Верно, - смущенно сказал пожилой. - Бог с ней!
- Свое право мессир Ульрих завоевал в Палестине, - вмешался в разговор третий воин. - Христос знает, кто и что заслужил на этом свете… Ульрих бился за него с сарацинами…
- Но порядок наследования, знаешь ли, тоже идет от Бога, - заметил еще кто-то. - Вот если бы Альберт родился девкой, тогда все было бы законно… А так это все прихоть маркграфа…
- Ну и что? - сердито молвил старый воин. - Что сейчас у них получается? Альберт, граф Шато-д’Ор, - вассал маркграфа! Это же курам на смех! Весь коренной феод маркграфа в два раза меньше графства Шато-д’Ор. Если бы не король, его давно убрали…
- Тише! - прошипел молодой. - Не больно ори! У маркграфа уши чуткие…
- Вот-вот! - поддакнул воин, вступивший в разговор четвертым. - Поэтому он все еще и маркграф!
- Ладно… - буркнул воин, знавший Ульриха. - Но у меня все равно не укладывается в башке, как это может графство, целая земля, - и быть вассалом! Я вот думаю: что такое вассал? У нас в семье на четырех братьев одна деревня, а в деревне семь дворов. Не помню уж, когда последний раз там был… Деревня - вассал… И графство - вассал?! И это значит, маркграф может запросто забрать себе все, точно так же, как Шато-д’Ор может забрать себе нашу деревню?!
- Ну уж! - недоверчиво пробасил молодой.
- Думаю, вот что… Ульрих теперь может говорить с маркграфом на равных перед лицом Святой церкви.
- Это почему же?
- Клятва маркграфа записана на бумагу и положена в аббатство Святого Иосифа…
- Эти монахи, - усмехнулся молодой, - известные плуты! Всех надуют!
- Не богохульствуй! - строго глянул пожилой воин. - Святые отцы пекутся о наших душах…
- Ты еще скажи, что они в пост не едят мяса, - насмешливо проговорил молодой. - А, Михель?
- Тут ты прав, парень, - кивнул старый Михель. - Хотя и советую тебе не перебивать, когда говорят старшие… Сейчас аббатству выгодно, чтобы графство перешло к Ульриху, он ведь вроде не имеет детей… Ну, законных…
- А я слыхал… - снова встрял молодой, но старый Михель строго сказал:
- Опять?! Учить буду, смотри… Да о чем я, бишь? Так вот… У Ульриха, стало быть, детей нет. Вроде бы все после его смерти, кроме удела, который он отдаст брату, то есть - тьфу ты! - братнину сыну, должно отойти королю. Король, само собой, пожалует все это хозяйство маркграфу на откуп. Разве маркграф не выиграл? Только он-то, маркграф, вовсе ничего и не получит…
- Это как же?
- Да так! В монастыре - я-то это знаю точно - лежит старинная бумага, где написано, что Шато-д’Ор, не оставивший потомков мужского пола, обязан завещать все графство монастырю, аббатству Святого Иосифа… Понял?
- Какой же из Шато-д’Оров был таким ослом? - спросил стражник, до того в разговоре не участвовавший.
- Больно ты умен, сосунок! - проворчал Михель. - Тот Шато-д’Ор долго не имел детей и очень не хотел, чтобы все владение перешло королю, а от того - к тогдашнему маркграфу. Я так полагаю: они с маркграфом и тогда были на ножах. Потому он и решил насолить - отдать все монастырю. А тут вдруг жена его забеременела и родила папашу покойного Генриха; мой дед говорил, что его звали мессир Адальберт. На радостях про бумагу-то и забыли. Да и что бумага - раз сын родился! А монахи-то бумагу сберегли, они, монахи, бумагу любят, берегут, не то что мы, миряне. Так она у них и лежит сейчас в монастыре, и, уверяю вас, ребята, мыши ее не съели…
- Значит, если бы порядок наследования был обычный, то монахам поживиться бы не пришлось?
- Точно! А так клятва маркграфа вроде бы на руку монахам…
- Почему это "вроде бы"?
- Да потому, что маркграф-то знает об этой бумаге. Если бы он не знал - разве пощадил бы Ульриха при Оксенфурте?
- Неужели он в случае чего не смог бы силой отобрать у монахов наше графство? - недоверчиво глянул молодой.
- Ишь ты! - хмыкнул Михель. - Это только такие сосунки, как ты, Пьер, думают, что сила все решает! Идти войной на монастырь! Это же почти наверняка получить проклятие папы, быть отлученным от церкви! Да сам король на это дело не пошел бы!
- Значит, монахи и маркграф вместе оказались в дураках? - спросил Пьер.
- Как сказать… Дело-то еще не кончено. Покамест маркграф все же в лучшем положении, ведь Альберт - его вассал… Потому что и бумага есть у маркграфа, и все он лучше знает…
- А я слышал по-другому, - сказал набожный воин. - Слышал так, будто маркграфу перед битвой явилась Дева Мария и обещала даровать ему победу, если он пощадит последнего из Шато-д’Оров…
- Счастливый ты парень, Огюстин, - насмешливо проговорил Пьер. - Все-то ты знаешь!
- Огюстину и самому Дева Мария являлась ночью… - хихикнул Михель.
- Вот это да! - восхитился Пьер. - А мне, кроме голых баб, ничего не снится!
- Это дьявол тебя соблазняет, нечестивец! - пробормотал Огюстин. - Молись Господу, может, он оградит тебя…
- Какой там дьявол! - буркнул Михель. - Женить его надо…
- Бог с ней, с женитьбой, - успею еще! - усмехнулся Пьер. - Так вот, а теперь послушайте меня, молодцы. Я тут услышал краем уха, что оруженосец мессира Ульриха… его законный сын!
- Врешь!
- Святой крест!
- Тогда дело уже совсем запутанное, - рассудительно проговорил Михель…
Пока Франческо подслушивал, в спальне Клеменции продолжалось все то же. Паж Теодор уже научился действовать самостоятельно и, судя по всему, был очень даже не против навязанной ему "игры". Клеменция не без гордости глядела на мальчика и сладко мурлыкала.
- Ты устал! - проворковала она. - Ну поспи, дитя мое, отдохни. Утречком сыграем еще…
- Это так приятно, ваша милость, - признался мальчик, - только стыдно…
- Не стыдись, малыш! И вот еще: "ваша милость" меня надо называть днем, понял? При людях… А здесь, в постели, зови меня "тетушкой". Не перепутаешь? Ну, молодец!
Она поцеловала его в губы и погладила по голове. Мальчик прильнул губами к ее груди и забормотал:
- Спасибо, милая тетушка, что ты такая добрая! Я буду Бога молить, чтобы ты была здорова… Пусть лучше Бог меня возьмет… О, как я тебя люблю!..
- Ты можешь спать здесь до самого утра… - сказала Клеменция.
- Можно, я еще чуть-чуть потыкаю? - спросил мальчик, гладя большой живот своей "тетушки".
- Можно… - разрешила Клеменция и вновь ощутила неуверенные толчки в свое срамное место. Мальчик наконец устал и заснул на груди у "тетушки". Клеменция какое-то время позволила ему спать на себе, словно на перине - мальчик был легонький и почти невесомый. Затем она осторожно положила его рядом с собой, укрыла одеялом и решила, что и самой ей пора бы поспать. Клеменция беспокойно ворочалась и никак не могла понять, что же мешает ей заснуть… Ну да, конечно, разве мог Теодор ее удовлетворить?! А может, боязнь за детей? Черт его знает, этого Ульриха! Или волнение от встречи со своим возлюбленным через двадцать лет? Ей хотелось сделать что-то безумное, дикое, вскочить с постели и в чем мать родила пробежать по холодным коридорам замка, выбить дверь комнаты, где спит Ульрих, и валяться у него в ногах, и каяться, каяться, каяться… Но против этого восставал ее холодный, неженский разум. Страсть билась с разумом - и не могла победить.
"Господи, Пресвятая Дева! - мысленно взмолилась Клеменция. - А вдруг он узнает - узнает мою тайну?!" Да ведь тогда он без боя, тогда он завтра же станет хозяином замка! А ее, Клеменцию, как собаку, пинком вышвырнет на растерзание холопам. Нет! Только не это, упаси Бог!
Она хотела подняться, пойти к нему, вызвать его, переговорить и покаяться, признаться в любви и униженно упросить его жениться на ней, чтобы отдать ему замок в обмен на сохранение тайны… Только Ульрих может простить ее… После стольких лет обмана? И все же надо идти!
…Франческо прислушивался к разговору за дверью, но воины, к сожалению, перешли на другую, не столь интересную для него тему.
- Ей-богу, ребята, - бил себя в грудь Михель так, что латы его гулко ухали. - Лохматый всегда берет кабана слева… Щипец-то у него - во! Тяп - и полгорла рассадит…
- Погоди, старый! - сказал Пьер. - По-моему, кто-то сюда идет…
- Шаги-то самой графини, - опасливо произнес Огюстин.
- Эй! Кто идет?! - рявкнул Михель.
- Графиня де Шато-д’Ор! - последовал ответ.
Оружие и латы солдат забряцали - видимо, принимали молодцеватый вид…
…Мысли кружили в голове Клеменции, словно декабрьская метель, путаные, бессвязные. "Зачем я иду? Что я прикажу? Убить Ульриха? Но сейчас, едва я это попытаюсь сделать, он убьет моих детей! Может, все бросить, убежать в дальний монастырь? Пусть сами распутают этот клубок! А как же поединок? Господи, неужели поединок?! Такого еще не видывали! Как я не догадалась убрать слугу, как его бишь, Марко?! Бог с ним! Почему надо обязательно убить кого-то? Себя убить проще… Но нет, нет, только не это! Страшно! Всаживать кинжал в других приходилось, а в себя - нет! Неужели он уже сейчас ВСЕ знает? Не может он знать ВСЕ. Не может… Господи, убей его! Господи, прости неразумную рабу твою, старую дуру Клеменцию! Да что же я за ведьма такая, что желаю ему зла… Неужели он не заслужил свой замок? Я же люблю его, люблю до безумия! Неужто не решусь сказать ему ВСЕ?! Скорее разбудить Ульриха, детей - и все сказать. А можно ли сказать ВСЕ? Боюсь, боюсь, боюсь! ВСЕ Ульриху знать нельзя, да и детям тоже… Но если я не скажу ВСЕГО, то… И ведь он может узнать ну от меня… А такие люди не прощают обмана! Впрочем, если по-умному… Может, и обойдется? Обойдется! Пожертвовать ребенком ради процветания рода! Погоди… А почему я убеждена, что Ульрих непременно убьет мою кровиночку? Я же видела, как орудует это дитя копьем и мечом. Старый Корнуайе как-то сказал, что этот ребенок, пожалуй, даже слишком хорошо изучил науки ратного боя. Ведь в этом году, весной, он сшиб с коня нескольких юношей на турнире при дворе маркграфа и заслужил перстень от его светлости. Его никто не победил, никто!"
Размышления Клеменции были прерваны окриком Михеля:
- Эй! Кто идет?
- Графиня де Шато-д’Ор! - ответила она и вновь обрела уверенность в себе. Назвав свой титул, она гордо двинулась к солдатам.
- Все в порядке! - доложил Михель. - Везде тихо, ваша милость.
- Молодцы… - сквозь зубы проговорила Клеменция. - Постучите-ка в дверь!
В дверь несколько раз ударили рукоятью меча.
- Кто там? - спросил Франческо, вытаскивая из ножен меч. Марко, не переставая храпеть, подтянул к себе поближе топор, а Ульрих взялся за меч.
- Графиня де Шато-д’Ор! - отчетливо произнесла графиня.
- Что угодно вашему сиятельству? - поинтересовался Франческо.
- Мне угодно видеть мессира Ульриха! Откройте дверь, оруженосец!
- Господин мой, мессир Ульрих, - назидательно-нахальным тоном ответствовал юноша, - изволят почивать. А мне, верному слуге его, строжайше запрещено открывать дверь кому бы то ни было.
- Разбудите его! Я вам приказываю!
- Ваше сиятельство, если мессир Ульрих узнает, что я выполняю чьи-либо приказания, которые противоречат его приказу, он меня убьет. Во всяком случае, он спустит мне всю шкуру с задницы!
Воины, сопровождавшие Клеменцию, удержались от смеха.
- Молча-ать! - закричала графиня. - Открывай, мерзавец! Открывай или мы выломаем дверь!
- Ваше сиятельство! - сказал Франческо. - Мне приказано при первом же ударе в дверь рубить ваших детей без пощады!
Клеменция и воины с тараном остановились в замешательстве.
- Что за шум? - нарочито громко зевнув, спросил Ульрих и, держа меч под мышкой, подошел к двери.
- Извольте открыть, мессир Ульрих! У меня к вам важное дело.
- Нельзя ли отложить его до утра, госпожа графиня? Я устал с дороги и звать меня сейчас на переговоры с вашей стороны негостеприимно. Завтра я намерен рано подняться, чтобы ехать с маркграфу.
- Мессир, я хочу видеть вас сейчас!
- Сударыня, ваши дети мирно спят, и у нас нет намерений причинить им вред… Ведь вы пришли только за тем, чтобы удостовериться, что им ничто не угрожает?
- Нет, сударь, ошибаетесь! У меня имеются веские причины искать встречи с вами.
- Надеюсь, не для того, чтобы меня убить? - усмехнулся Ульрих. - Ну ладно, отодвинь засов, Франческо!
- Это может быть ловушка, мессир! - шепотом предупредил Франческо, одной рукой он взялся за засов, а второй - за меч. В глубине комнаты Марко, присевший на тюфяк, наложил стрелу на тетиву.
- Не бойся, малыш! - подбодрил сына Ульрих.
Дверь отворилась, и в багровом свете факелов Ульрих увидел Клеменцию в черном платье и человек десять воинов в доспехах.
Ульрих, опираясь на меч, стоял слева от двери, Франческо - справа, а Марко со своего тюфяка нацелил стрелу прямо в проем двери, в грудь графини.
- Я бы хотела переговорить с вами наедине, - сказала Клеменция, и голос ее дрогнул, ибо она поняла, что Ульрих встретил ее как врага.
- Извольте, я к вашим услугам. Прошу вас, заходите!
- А вы не могли бы выйти из комнаты, сударь? Ваши слуги не должны присутствовать при нашем разговоре.
- Я думаю, что в коридоре нам могут помешать ваши люди, графиня. Наедине так наедине.
- Ну, насчет их мне недолго распорядиться, - усмехнулась Клеменция. - Эй, вы! Всем - на двадцать ступеней вниз!
Воины спустились вниз.
- Надеюсь, теперь вы не опасаетесь за свою жизнь, мессир Ульрих? - спросила Клеменция.
- О нет, сударыня, теперь у меня нет опасений за ваше доброе имя!
Ульрих взглянул ей в глаза, в которых желтоватыми огоньками мерцали смоляные факелы, пылавшие на вбитых в стену железных кованых кронштейнах. Клеменция не отвела взгляда. Странное, тоскливо-щемящее чувство охватило обоих. Они стояли на площадке перед дверью. Вверх и вниз уходили ступени лестницы из тесаного серого камня. Горьковато попахивало горелой смолой; по слезящимся от сырости стенам деловито ползали жирные мокрицы. В трещинах бледно зеленел мох, а по поверхности камней шелушились лишаи, серела плесень… Все было так непохоже на предутреннее небо, темную зелень леса, обильную росу - на то, что окружало их когда-то…
- Мне казалось, что все можно было исправить в один миг, - горько усмехнулась Клеменция. - Но настал день - и даже дай нам Господь вторую жизнь, мессир Ульрих, исправить уже ничего нельзя!
- Кажется, я понял, что вы имеете в виду, сударыня. Однако смею надеяться, что вы ошибаетесь. Нет ничего непоправимого, есть только еще не поправленное…
- Вы собираетесь жить вечно?
- Разумеется, я же христианин. Все, что непоправимо на грешной земле, исправится в Царстве Божием…
- Боюсь, я слишком грешна, чтобы встретиться в Царстве Божием…
Ульрих вздохнул.
- Если человек способен осудить себя за грехи свои, его душа еще не пропала. Мне кажется, графиня, что многое из того, что мы с вами не сказали друг другу, нам, возможно, было бы услышать приятнее, чем то, что мы с вами говорим…
- Я в этом не сомневаюсь, - улыбнулась Клеменция. - Мне кажется, что в ваших глазах мне удалось увидеть нечто более утешительное, нежели произнесено было вслух…
- Я со своей стороны могу сообщить вам то же самое.
- Тогда давайте еще раз посмотрим друг другу в глаза, может, мы наконец поймем друг друга?.. - предложила она.
- Я надеюсь на это.
Они еще раз взглянули друг другу в глаза.
- Это было прекрасно! - произнесли они в один голос, словно сговорившись.