Томас после своего предыдущего разговора с сэром Гийомом уже решил, что лучше всего отослать Робби подальше, отпустить на все четыре стороны, поэтому то, что предлагал шотландец, пришлось очень кстати. Однако он сделал вид, что соглашается неохотно.
- Может, хоть на зиму задержишься?
- Нет, - стоял на своем Робби. - Я буду проклят, Томас, если не заслужу прощения.
Томас вспомнил смерть доминиканца, огонь, мелькавший по стенам палатки, два меча, рубящих и колющих корчившегося в смертных судорогах, истекающего кровью монаха.
- Тогда выходит, что и я проклят, а?
- Твоя душа - твоя забота, - ответил Робби. - Не мне давать тебе советы, как поступить. Зато как поступить мне, я знаю от аббата.
- Ладно, иди в Болонью, - сказал Томас, скрывая облегчение.
То, что Робби сам решил уйти, было лучшим выходом из сложившейся ситуации.
Чтобы разузнать дорогу в Болонью, потребовалось два дня, но после разговора с бывалым пилигримом, который пришел поклониться гробнице Святого Сардоса в верхней церкви, они решили, что Робби нужно вернуться в Астарак и оттуда направиться на юг. В Сент-Годане начинается оживленный торговый тракт. Купцы, предпочитающие путешествовать не в одиночку, будут рады принять в свою компанию молодого, крепкого воина, который может пригодиться для защиты каравана. "Из Сент-Годана, - сказал паломник, - тебе предстоит двинуться на север, в Тулузу. Обязательно помолись у усыпальницы Святого Сернена, чтобы он тебя защитил. В той церкви хранится одна из плетей, коими бичевали нашего Господа, и за должную плату тебе позволят ее коснуться. После этого тебя уже никогда не поразит слепота. Дальше твой путь будет лежать в Авиньон. Тамошние дороги хорошо патрулируются, так что ты будешь в безопасности. В Авиньоне получи благословение Его Святейшества и расспроси кого-нибудь, как добраться до Болоньи".
Опаснее всего была первая часть пути, и Томас, чтобы на Робби не напали коредоры, обещал проводить его до дальних окрестностей Астарака. Кроме того, из стоявшего в холле большого сундука он выдал ему кошель с монетами.
- Тут больше денег, чем причитается на твою долю, - сказал ему Томас.
- Тут слишком много, - попытался возразить Робби, взвесив мешочек с золотом в ладони.
- Бог с тобой, парень, тебе придется платить в тавернах. Бери что дают. Только смотри не продуй все деньги в кости.
- Не продую, - твердо пообещал Робби. - Я дал аббату Планшару слово бросить азартные игры, и он взял с меня в этом клятву. В монастырской церкви.
- И зажег свечку, я надеюсь? - спросил Томас.
- Целых три, - ответил Робби и сотворил крестное знамение. - Я должен забыть обо всех грешных утехах, пока не помолюсь святому Доминику. Так сказал Планшар. - Он помолчал, а потом печально улыбнулся. - Прости, Томас.
- Простить? За что?
Робби пожал плечами.
- Я был тебе не самым лучшим товарищем.
Он снова смутился и больше ничего не сказал, но в тот вечер, когда все собрались в зале, чтобы попрощаться с Робби, шотландец очень старался держаться с Женевьевой как можно вежливее. Он отдал ей со своего блюда самый сочный кусок баранины, уговорив девушку принять угощение. Сэр Гийом от удивления выпучил единственный глаз. Женевьева рассыпалась в учтивых благодарностях.
А наутро, борясь с порывами холодного северного ветра, они выехали провожать Робби.
* * *
Граф Бера побывал в Астараке лишь однажды, да и то много лет тому назад, и, увидев эту деревушку снова, он едва узнал ее. Она всегда была маленькой, грязной, вонючей и бедной, но теперь оказалась еще и разоренной. Почти все соломенные крыши сгорели, от домов остались закопченные каменные стены. Домашний скот и птицу селян захватчики забили, оставив в память об этом лужи крови, кости, перья и потроха. В момент прибытия графа три цистерцианских монаха раздавали погорельцам еду, доставленную из обители на ручной тележке, но при виде сеньора многие оборванные крестьяне окружили его, пали на колени и протянули руки, прося подаяния.
- Кто это сделал? - властно спросил граф.
- Англичане, монсеньор, - ответил один из монахов. - Они побывали здесь вчера.
- Богом клянусь, они сторицей поплатятся за это своими жизнями, - пообещал граф.
- И я своей рукой убью их, - яростно подхватил Жослен.
- Господь свидетель, я бы и сам был рад развязать тебе руки, - промолвил граф, - да только что мы можем сделать, когда у них замок?
- Пушки! - воскликнул Жослен.
- Я уже послал за пушкой в Тулузу, - сердито буркнул граф.
Он кинул вилланам горстку мелких монет и поскакал мимо них. Потом немного постоял, разглядывая видневшиеся на вершине утеса развалины, но ближе не подъехал - время было уже позднее, а погода холодная.
Граф устал, натер седалище седлом, плечи его ныли от непривычной тяжести доспехов, поэтому он не стал взбираться по длинной, крутой тропе к разрушенной крепости, отдав предпочтение относительным удобствам цистерцианского аббатства Святого Севера.
Монахи в белых одеяниях брели домой после работы. Один тащил здоровенную вязанку растопки, другие несли мотыги и лопаты. Они только что закончили сбор последнего винограда, и двое братьев вели быка, впряженного в подводу с полными корзинами сочных темно-красных ягод. Монахи посторонились, пропустив графскую кавалькаду к простым, непритязательным монастырским постройкам. Гости явились нежданно, но монахи приняли и обустроили прибывших радушно и без лишней суеты. В конюшнях нашлись места для лошадей, ратникам выдали тюфяки, чтобы они могли устроиться на ночлег в давильнях, среди винных прессов. В гостевых кельях, предназначенных для графа, Жослена и отца Рубера, развели огонь.
- Отец аббат явится приветствовать благородного гостя после вечерни, - сказали графу, подавая ему хлеб, бобы, вино и копченую рыбу.
Вино у монахов было свое, из виноделен аббатства, и оказалось кислым на вкус.
Граф отпустил Жослена и отца Рубера в отведенные им комнаты, велел своему оруженосцу раздобыть постельные принадлежности и, оставшись один, сел у огня. Он размышлял о том, за что Бог наслал на него эту английскую напасть? Неужели это еще одно наказание за то, что он не позаботился о Граале? Ему это представлялось вполне вероятным, ибо он уже убедил себя в том, что избран Богом для особого служения и, совершив последнее великое деяние, будет за это вознагражден.
- Грааль! - шептал он в молитвенном экстазе. - Святой Грааль! Величайшая святыня, и я избран, чтобы ее отыскать!
Преклонив колени у открытого окна, в которое доносилось пение монахов из церкви, граф истово молился о том, чтобы его поиски оказались успешными. Он продолжал молиться еще долго после того, как пение закончилось, и когда в келью явился аббат Планшар, он застал графа еще на коленях.
- Я не помешаю? - кротко осведомился аббат.
- Нет-нет.
Морщась от боли в затекших коленях, граф поднялся на ноги. Доспехи он снял и встретил аббата в долгополом, отороченном мехом одеянии и в обычной своей вязаной шапочке.
- Право же, Планшар, мне неловко оттого, что я свалился тебе на голову. Вот так, без предупреждения. Понимаю, что я доставил вам много лишних хлопот.
- Лишние хлопоты мне доставляет один лишь дьявол, - возразил Планшар, - а я знаю, что ты послан не им.
- Хвала Всевышнему, нет, - отозвался граф, сел, но тут же встал снова.
Высокий титул давал ему право занять единственное в келье кресло, но аббат был так стар, что граф почел своим долгом уступить место ему. Аббат покачал головой и вместо этого присел на подоконник.
- Отец Рубер был у вечерни, - сказал он, - а после этого поговорил со мной.
Граф тревожно вздрогнул. Неужели Рубер успел выложить Планшару, зачем они приехали? Он хотел объяснить это сам.
- Он очень расстроен, - сообщил Планшар.
Цистерцианец говорил по-французски, как аристократ, на чистом, изысканном языке.
- Рубер всегда расстраивается, когда испытывает неловкость, - отозвался граф. - А тут еще долгий путь верхом, он не привык. Такой уж уродился неловкий. Сидит на лошади, как калека.
Граф умолк, уставился на аббата, выкатив глаза, а потом оглушительно чихнул.
- Господи, - пробормотал он. На глазах у него выступили слезы. Он утер рукавом нос, смахнул слезы и продолжил: - Рубер сидит в седле, как мешок, а от этого устаешь еще больше. Уж сколько я ему ни твердил, чтобы выпрямил спину, все без толку.
Граф снова чихнул.
- Надеюсь, что ты не подхватил лихорадку, - сказал аббат. - Что же до отца Рубера, то он, по-моему, расстроен не от усталости, а из-за нищенствующей.
- Ах да, конечно! Эта девка! - Граф пожал плечами. - Сдается мне, ему не терпелось увидеть, как она будет корчиться в огне. Для него это была бы лучшая награда, он ведь так трудился, не жалея себя. Ты знаешь, что он ее сам допрашивал?
- Кажется, с помощью каленого железа, - заметил Планшар и нахмурился. - Странно, что нищенствующую занесло так далеко на юг: эта ересь больше распространена на севере. Но я полагаю, он уверен в ее виновности.
- Полностью. Да эта несчастная сама во всем созналась.
- Под пытками я бы тоже сознался, - язвительно заметил аббат. - Ты знаешь, что она прибилась к английскому отряду?
- Слышал об этом, - ответил граф. - Скверное дело, Планшар! Скверное.
- Нашу обитель они все-таки пощадили. А ты, монсеньор, затем и прибыл? Чтобы защитить нас от еретички и от англичан?
- Как же иначе, - подтвердил граф и тотчас же повернул разговор к истинной причине своей поездки. - Однако это не единственная моя цель. Была и другая, Планшар, совсем другая.
Он ожидал, что Планшар начнет расспрашивать, какая именно, но аббат молчал, и почему-то граф почувствовал неловкость. Он подумал, не станет ли Планшар насмехаться над ним.
- А отец Рубер ничего тебе не сказал? - осторожно спросил граф.
- Он не говорил ни о чем, кроме еретички.
- А, - сказал граф.
Он не знал, как ловчее приступить к сути дела, и решил начать с ключевой фразы, чтобы посмотреть, поймет ли Планшар, о чем он собирался поведать.
- "Calix meus inebrians", - произнес граф и снова чихнул.
Планшар подождал, пока граф отдышится.
- Псалмы Давида. Я люблю именно этот, особенно его изумительное начало: "Господь - Пастырь мой: я ни в чем не буду нуждаться".
- "Calix meus inebrians", - повторил граф, как бы не заметив слов аббата. - Это было высечено над воротами здешнего замка.
- Правда?
- Ты не слышал об этом?
- В нашей маленькой долине, монсеньор, столько всего наслышишься, что тут нужно внимательно следить, чтобы не перепутать страхи, мечты и надежды с действительностью.
- "Calix meus inebrians", - упрямо повторил граф, заподозрив, что аббат точно знает, о чем идет речь, но не хочет вступать в обсуждение.
Некоторое время Планшар молча смотрел на графа, потом кивнул.
- Эта история для меня не нова. Для тебя, как я понимаю, тоже?
- Я верю, - несколько невпопад отозвался граф, - что Господь призвал меня сюда не случайно.
- Значит, тебе повезло, монсеньор, - откликнулся Планшар, на которого, похоже, эти слова произвели впечатление. - Столько народу приходит ко мне, чтобы понять, в чем воля Господня, и единственное, что я могу посоветовать, так это терпеливо трудиться, молиться, ждать и надеяться, что в свое время Он им это откроет, но только редко это открывается так ясно. Я тебе завидую.
- Тебе-то ведь было открыто, - возразил граф.
- Нет, монсеньор, - серьезно сказал аббат. - Господь лишь открыл врата в поле, полное камней, чертополоха да сорной травы, и оставил меня возделывать его. Это нелегкая работа, монсеньор, и я приближаюсь к моему концу с сознанием того, что большая ее часть остается незавершенной.
- Расскажи мне эту историю, - попросил граф.
- Историю моей жизни?
- Историю о той чаше, которая опьяняет, - решительно заявил граф.
Планшар вздохнул и на какой-то момент показался еще более старым, чем был. Потом он встал.
- Я могу не просто рассказать, монсеньор. Я могу показать.
- Показать мне?
Граф был изумлен и окрылен.
Планшар подошел к шкафу, достал слюдяной фонарь, зажег фитиль головешкой из очага и повел взволнованного, возбужденного графа по темным монастырским переходам в церковь, где маленькая свеча горела перед гипсовой статуэткой святого Бенедикта, единственным украшением этого строгого храма.
Планшар вынул из складок своего одеяния ключ и поманил графа к маленькой дверке в полускрытой боковым алтарем нише в северной стене церкви. Замок оказался тугим, но наконец он поддался, и дверь со скрипом отворилась.
- Будь осторожен, - предупредил аббат, - ступеньки стерлись и очень коварны.
Лестница была крутая, и лампа вздрагивала в руках аббата при каждом шаге, затем она круто свернула вправо, и они очутились в крипте, где между большими колоннами белела груда человеческих костей, почти достигавшая сводчатого потолка. Кости ног, рук и ребра были сложены штабелями, как дрова, а между ними, как булыжники, лежали черепа с пустыми глазницами.
- Это монахи? - спросил граф.
- Покоятся здесь, пока не настанет день воскресения плоти, - ответил Планшар.
Он направился в дальний конец крипты. Для того чтобы проникнуть под низкий свод в маленькую каморку, где находилась старинная скамья и деревянный, окованный железом сундук, ему пришлось пригнуться. В небольшой нише он нашел несколько огарков свечей и зажег их, в маленьком помещении замерцал свет.
- Твой прапрадед, хвала Господу, обеспечил благоденствие нашей обители, - сказал аббат, доставая из кошелька под черным одеянием еще один ключ. - Монастырь существовал и до этого, но был крохотным и очень бедным, а твой предок, в благодарность за падение дома Вексиев, пожаловал нам наши нынешние земли. На этой земле мы можем прокормиться, но не можем разбогатеть. Это правильно и хорошо. Кроме земель у нас есть еще кое-какие ценности, и они хранятся здесь, в этой сокровищнице.
Он склонился к сундуку, повернул массивный ключ и поднял крышку.
Поначалу граф был разочарован, ему показалось, что внутри пусто, но, когда аббат поднес одну из свечей поближе, граф увидел, что в сундуке находится потускневший серебряный дискос, кожаный мешочек и подсвечник.
- Вот это, - аббат указал на мешочек, - нам подарил один рыцарь в благодарность за то, что мы вылечили его в нашем лазарете. Он поклялся нам, что в нем находится пояс святой Агнесы, но я, признаться, никогда в мешок не заглядывал. Помнится, мне довелось видеть ее пояс в Базеле, хотя, конечно, у нее могло быть и два. У моей матушки их было несколько, правда она, увы, не была святой.
Не обращая внимания на серебряный подсвечник и блюдо, аббат извлек из глубины сундука предмет, которого граф сначала даже не заметил в темноте. То была шкатулка, которую Планшар, извлекши, поставил на скамью.
- Приглядись к ней повнимательнее. Она старая, и краска давно выцвела. Странно, что ее вообще давным-давно не сожгли, но по какой-то причине она сохранилась.
Граф сел на скамью и взял шкатулку. Она была квадратная, но неглубокая и вряд ли могла бы вместить в себя нечто большее по размеру, чем мужская перчатка. Железные петли проржавели, а подняв крышку, он увидел, что шкатулка пуста.
- И это все? - не сумел скрыть своего разочарования граф.
- Посмотри внимательнее, монсеньор, - терпеливо повторил Планшар.
Граф посмотрел снова. Изнутри шкатулка была окрашена в желтый цвет, и эта краска сохранилась лучше, чем сильно выцветшая наружная поверхность, но граф увидел, что раньше шкатулка была черной и на ее крышке красовался герб, вроде бы незнакомый. Разглядеть детали было трудно, но ему показалось, что это лев или какой-то другой зверь, стоящий на задних лапах, зажав в передних какой-то предмет.
- Йал, держащий чашу, - пояснил аббат.
- Чашу? Это, конечно, Грааль?
- Герб семьи Вексиев. - Планшар проигнорировал вопрос графа. - Местная легенда гласит, что чаша была добавлена к гербу незадолго до падения Астарака.
- Зачем было добавлять чашу? - спросил граф, ощутив нарастающее возбуждение.
И снова аббат оставил его вопрос без ответа.
- Монсеньор, присмотрись к шкатулке как следует. Посмотри спереди.
Граф повертел шкатулку перед свечой, и вдруг на ней блеснула надпись. Буквы были неразборчивы, некоторые совсем стерлись, но слова еще можно было разобрать. Дивные, чудесные слова: Calix meus inebrians.
Граф так и впился в них взглядом, и при мысли о том, что это могло значить, голова его пошла кругом, он не мог вымолвить ни слова. Из носа у него текло, так что он нетерпеливо вытер его обшлагом.
- Когда эту шкатулку обнаружили, она была пуста, - сказал Планшар. - По крайней мере, так мне сказал покойный аббат Луа, царствие ему небесное. Говорят, что эта шкатулка находилась в ковчеге из золота и серебра, найденном на алтаре замковой часовни. Ковчег, я уверен, увезли в Бера, а шкатулку подарили монастырю. Полагаю, как вещь, не имеющую никакой ценности.
Граф снова открыл шкатулку и попытался принюхаться, но нос у него был заложен. В крипте возились и гремели костями крысы, но он ничего не слышал и не видел вокруг, кроме шкатулки, погрузившись в грезы о Граале, о наследнике, обо всем, что она для него значила. Его немного смущало, что шкатулка слишком мала, чтобы в ней мог поместиться Грааль. А вдруг? Кто его знает, каков на самом деле Грааль?
Аббат протянул руку, чтобы спрятать шкатулку в сундук, но не тут-то было. Граф вцепился в нее и не отдавал.
- Монсеньор, - строго сказал аббат, - в Астараке ничего не нашли. Я привел тебя затем, чтобы ты в этом убедился. Там ничего не нашли.
- Но ведь шкатулку нашли! - пылко возразил граф. - И это доказывает, что Грааль здесь был.
- Доказывает ли? - печально спросил аббат.
Граф указал на выцветшую надпись на боку шкатулки.
- А что еще это может означать?
- Грааль есть в Генуе, - сказал Планшар, - а некогда бенедиктинцы в Лионе утверждали, будто владеют им. Правда, потом пошли слухи, что их чаша, по попущению Господню, не подлинная, истинный же Грааль хранится в Константинополе, в сокровищнице императора. Потом вдруг заговорили, что он в Риме, потом в Палермо, хотя в Палермо, я думаю, была Сарацинская чаша, захваченная на венецианском корабле. Некоторые говорят, что с небес за ним спустились архангелы и забрали с собой, хотя иные настаивают, что он по-прежнему находится в Иерусалиме, под защитой огненного меча, который некогда был дан Господом стражу Эдема. Его видели в Кордове, монсеньор, в Ниме, в Вероне и еще в двух десятках городов. Венецианцы считают, что он хранится на острове, который показывается только тем, кто чист сердцем, а послушать других, так его и вовсе увезли в Шотландию. Монсеньор, рассказами о Граале я мог бы наполнить целую книгу.
- Он был здесь! - твердил граф, оставив последние слова Планшара без внимания. - Он был здесь и, возможно, по сей день находится где-то тут.