Дождь барабанил по вставленным в оконный переплет роговым пластинкам, занавешивая серой пеленой весь город; вода струилась по сточным канавам, затопляя выгребные ямы, просачиваясь сквозь соломенные кровли, и бурным, хоть и неглубоким ручьем выливалась из нижних ворот города. Погода для боев неподходящая, подумал граф, но, с другой стороны, если не предоставить племяннику некоторую свободу, молодой балбес, пожалуй, ввяжется очертя голову в схватку и погибнет ни за грош.
- Мы, конечно, могли бы попробовать откупиться, - предложил он.
- Откупиться? - возмутился Жослен.
- Это вполне в порядке вещей, Жослен. Они обыкновенные разбойники, и им нужны только деньги, так что я предложу им звонкую монету, чтобы вернуть замок. Довольно часто такие сделки проходят удачно.
Жослен сплюнул.
- Они возьмут денежки, а сами останутся и потребуют еще.
- Молодец! - Граф Бера, глядя на племянника, одобрительно улыбнулся. - Точно так же подумал и я. Умница, Жослен! Поэтому я и пробовать не стану от них откупаться. А вот в Тулузу насчет пушки я уже написал. Несомненно, она обойдется чертовски дорого, но, если не останется другого выхода, придется пугнуть англичан дымом и громом. Надеюсь, что до этого не дойдет. Ты уже поговорил с шевалье Анри? - спросил он.
Шевалье Анри де Куртуа, командир графского воинства, был опытным воякой. Жослен действительно с ним поговорил и получил тот же совет, какой только что дал ему дядя, - остерегаться английских лучников.
- Старая баба, вот он кто, этот шевалье Анри, - заявил Жослен.
- С его-то бородой? Сомневаюсь, - сказал граф, - хотя один раз мне довелось видеть бородатую женщину в Тарбе, на пасхальной ярмарке. Давно это было, я в ту пору был очень молод, но по сей день отчетливо ее помню. Здоровенная у нее была бородища, длиннющая. Мы заплатили пару монет, чтобы посмотреть на нее. А если ты платил больше, то разрешалось подергать за эту бороду, что я и сделал, и она была настоящая. А если ты платил еще больше, то тебе давали посмотреть на ее грудь, после чего отпадали все подозрения и ты сам убеждался, что перед тобой не переодетый мужчина. Грудь была, помнится, очень даже пышная.
Он снова глянул на контракт каменщика и на латинское слово, которое привлекло его внимание. Calix. На задворках памяти заворошилось смутное воспоминание из детства, но очертаний так и не обрело.
- Тридцать человек! - умолял Жослен.
Граф отложил документ.
- Вот как мы поступим, Жослен: сделаем то, что предлагает шевалье Анри. Будем надеяться на то, что нам удастся перехватить англичан, когда они окажутся вдалеке от своего логова. Мы будем вести переговоры насчет той пушки в Тулузе. Мы уже объявили вознаграждение за каждого английского лучника, захваченного живым. Вознаграждение назначено щедрое, и я не сомневаюсь, что все рутьеры и коредоры в Гаскони присоединятся к охоте и англичане окажутся в окружении врагов. Им придется несладко.
- Почему живыми? - удивился Жослен. - Почему не мертвыми?
Граф вздохнул.
- Потому, мой дорогой Жослен, что коредоры будут притаскивать нам по дюжине трупов в день, уверяя, будто это англичане. Ты можешь отличить гасконского покойника от английского? То-то и оно! Прикончить лучника мы сможем и сами, но сначала надо поговорить с ним и удостовериться, что он настоящий. Мы должны, так сказать, пощупать грудь, чтобы убедиться в подлинности.
Он снова уставился на слово calix, изо всех сил напрягая память.
- Я сомневаюсь, что нам удастся захватить много лучников, - продолжил граф, - они рыщут стаями и очень опасны, так что действовать придется так же, как против чересчур обнаглевших коредоров. Устраивать засады, заманивать их в ловушки и терпеливо ждать, когда они допустят ошибку. А они непременно ее допустят, хотя сами-то наверняка думают, что первыми ошибемся мы. Они хотят, чтобы ты напал на них, Жослен, потому что рассчитывают уложить всех твоих людей стрелами, а надо сразиться с ними тогда, когда они этого не ожидают, и навязать им ближний бой. Так что отправляйся с людьми шевалье Анри и проверь, чтобы все костры были приготовлены. А уж когда придет время, я спущу тебя с поводка. Обещаю.
Сигнальные костры было приказано сложить в каждой деревне и городке графства. Они представляли собой огромные груды дров, над которыми, если их поджечь, поднимутся видные издалека столбы дыма. Сигнальные дымы предупредят другие близлежащие населенные пункты о приближении грабителей-англичан, а также сообщат часовым на башне замка Бера о том, где находятся англичане. В один прекрасный день, полагал граф, англичане или подберутся слишком близко к Бера, или окажутся в таком месте, где его люди смогут поймать их в ловушку. Нужно просто проявить терпение и дождаться, когда они допустят ошибку. А они допустят ее. Здешние коредоры всегда ошибаются, а эти англичане, хоть и прикрываются гербом графа Нортгемптона, ничем не лучше обычных разбойников.
- Так что иди, Жослен, упражняться со своим оружием, - сказал граф племяннику, - потому что достаточно скоро ты пустишь его в ход. И не забудь свой нагрудник.
Жослен ушел. Граф посмотрел, как брат Рубер подбросил в костер новые поленья, потом снова глянул на документ. Граф де Астарак нанял каменщика, чтобы высечь "Calix meus inebrians" над воротами замка Астарак, и особо указал, что дата заключения соглашения должна быть добавлена к девизу. Почему? С чего бы это человеку вдруг захотелось украсить свой замок словами: "Чаша моя меня опьяняет"? А, отец Рубер?
- Жослен добьется того, что его убьют, - проворчал доминиканец.
- У меня есть и другие племянники, - указал в ответ на это замечание граф.
- Но в одном Жослен прав, - сказал отец Рубер. - С ними нужно вступить в бой, и чем скорее, тем лучше. У них там еретичка, которую необходимо сжечь.
Отец Рубер от злости лишился сна. Как смели они пощадить еретичку? Ночами, ворочаясь на узкой койке, он воображал, как пронзительно завопит девица, когда языки пламени станут пожирать ее платье. Ткань сгорит, и она останется обнаженной, как обнаженной была привязана к его пыточному столу. Это бледное тело заставило его познать искушение, отчего он исполнился к нему еще большей ненавистью и подносил раскаленное железо к нежной коже ее бедер с еще большим наслаждением.
- Отец! Спишь ты, что ли? - с укоризной промолвил граф. - Взгляни на это!
Он подвинул контракт каменщика через стол.
Доминиканец сдвинул брови, пытаясь разобрать поблекшие буквы, потом кивнул, узнав фразу.
- Это из псалма Давида, - сказал он.
- Конечно! Как глупо с моей стороны. Но зачем было человеку высекать "Calix meus inebrians" над своими воротами?
- Отцы церкви, - сказал священник, - сомневаются, что блаженный псалмопевец имел в виду опьянение в том смысле, в каком употребляем мы это слово. Преисполненный радостью, может быть? "Чаша моя меня радует"? А?
- Но какая чаша? - многозначительно спросил граф.
Повисло молчание, слышались лишь звуки дождя да потрескивание поленьев. Потом монах снова посмотрел на контракт, задвинул кресло и направился к книжным полкам графа. Он снял толстенный том, бережно поместил на подставку, расстегнул застежку и развернул огромные негнущиеся страницы.
- Что это за книга? - поинтересовался граф.
- Анналы монастыря Святого Иосифа, - ответил отец Рубер, листая страницы в поисках нужной записи. - Нам известно, - продолжил он, - что последний граф де Астарак заразился катарской ересью. По слухам, в юности отец отправил его оруженосцем к одному рыцарю в Каркассон, где он и нахватался греховных мыслей. Впоследствии, унаследовав Астарак, он оказывал поддержку еретикам и, как мы знаем, был одним из последних сеньоров, исповедовавших катарскую ересь.
Священник помолчал, потом перевернул очередную страницу.
- Ага! Вот это. Монсегюр пал в День святого Жовена, на двадцать втором году правления Раймунда VII. Раймунд был последним великим графом Тулузским и скончался почти сто лет тому назад. - Отец Рубер подумал с секунду. - Это значит, что Монсегюр пал в тысяча двести сорок четвертом году.
Граф протянул руку, взял со стола контракт, всмотрелся в него и нашел то, что хотел.
- Этот документ датирован кануном Дня святого Назария того же самого года. Праздник святого Назария приходится на конец июля, верно?
- Верно, - подтвердил отец Рубер.
- А День святого Жовена в марте, - сказал граф, - и это доказывает, что граф де Астарак не умер в Монсегюре.
- Кто-то распорядился о том, чтобы высечь это изречение на латыни, - предположил доминиканец. - Может быть, его сын?
Он переворачивал большие страницы анналов, морщась от вида грубо выписанных заглавных букв, пока не нашел нужную запись.
- "И в год смерти нашего графа, в год великого нашествия жаб и гадюк, - прочел он вслух, - граф Бера захватил Астарак и убил всех, кто там находился".
- Но ведь в анналах ни слова не говорится о кончине сеньора.
- Нет.
- А что, если он остался жив? - Граф пришел в возбуждение и, встав с кресла, принялся расхаживать из угла в угол. - И почему он бросил своих товарищей в Монсегюре?
- Навряд ли, - с сомнением промолвил отец Рубер.
- Но ведь кто-то же выжил. Тот, кто своей властью нанял каменщика. Тот, кто хотел оставить послание в камне. Тот, кто… - Неожиданно граф осекся. - Постой! А почему эта дата обозначена как канун праздника святого Назария?
- А почему бы и нет?
- Потому что это День святого Панталеона, почему его так и не назвать?
- Потому что…
Отец Рубер собирался объяснить, что святой Назарий гораздо лучше известен, чем святой Панталеон, но граф прервал его:
- Потому что это день семерых спящих отроков! Их было семеро, Рубер! Семеро уцелевших! И они пожелали высечь эту надпись, чтобы все так и поняли!
Священник подумал, что граф слишком вольно истолковывает свидетельства, но перечить не стал.
- Ты вспомни эту историю! - настаивал граф. - Семерым юношам грозит опасность, да? Они бегут из города… какого города… да, конечно из Эфеса. Бегут из Эфеса и находят убежище в пещере! При императоре Деции, так ведь? Да, точно, при Деции! Итак, император Деций повелел замуровать все пещеры до единой. А много лет спустя, сто лет спустя, если память мне не изменяет, семеро молодых людей были найдены в одной из них. Они так и остались отроками, не состарившись ни на день. Значит, Рубер, семеро человек бежали из Монсегюра!
Отец Рубер вернул анналы на место.
- Но год спустя, - указал он, - твой предок их победил.
- Победил, да, но это не значит, что он их убил, - упорствовал граф, - и всем известно, что какие-то члены семьи Вексиев спаслись. Конечно, они спаслись! Но подумай, Рубер, - нечаянно он обратился к доминиканцу, назвав его просто по имени, - зачем было катарскому сеньору покидать свой последний оплот, если не для того, чтобы спасти сокровища еретиков? Ни для кого не секрет, что катары обладали великими сокровищами!
Отец Рубер постарался сохранить рассудительность и не поддаться охватившему графа возбуждению.
- Семья забрала бы сокровища с собой, - указал он.
- Так ли это? - не согласился граф. - Подумай! Их семеро. Они разъезжаются в разные стороны, по разным странам. Некоторые в Испанию, другие в северную Францию, по крайней мере один - в Англию. Допустим, за тобой идет охота, тебя ищет и церковь, и каждый могущественный магнат. Стал бы ты брать с собой великое сокровище? Стал бы ты рисковать тем, что оно попадет в руки твоих врагов? Не лучше ли спрятать его в надежде на то, что в один прекрасный день тот из семерых, кому посчастливиться уцелеть, сможет вернуться и забрать его?
Теперь предположение представлялось уже совсем шатким, и отец Рубер покачал головой.
- Если бы в Астараке было сокровище, - сказал он, - его бы давным-давно нашли.
- Но ведь кардинал-архиепископ ищет его, - указал граф. - Зачем еще ему потребовалось бы просматривать наши архивы?
Он взял со стола контракт каменщика и подержал над свечой, пока на месте трех латинских слов и требования высечь в камне дату не образовалась дырка с обожженными краями. Тогда он прихлопнул тлеющий огонь и отправил пергамент в ларь с документами, предназначенными для брата Жерома.
- Что мне следует сделать, - заявил он, - так это отправиться в Астарак.
- Это ведь глухие места, они кишат коредорами, - предостерег графа встревоженный подобной поспешностью священник. - Оттуда рукой подать до занятого англичанами Кастийон-д'Арбизона.
- В таком случае я возьму с собой сколько-нибудь ратников.
Граф загорелся этой идеей. Ведь если Грааль находится в его владениях, тогда понятно, почему Господь поразил бесплодием его жен. Это наказание за то, что он не ищет сокровище. А теперь он все исправит.
- Можешь ехать со мной, - сказал он отцу Руберу, - а для охраны города я оставлю шевалье Анри, стрелков и большую часть ратников.
- А Жослен?
- О, Жослена я возьму с собой. Пусть командует моим эскортом и воображает, будто и от него есть какой-то толк.
Граф нахмурился.
- Постой, а ведь обитель Святого Севера недалеко от Астарака?
- Очень близко.
- Я уверен, что аббат Планшар предоставит нам кров, - сказал граф, - да и вообще он может оказать нам существенную помощь.
Отец Рубер подумал, что аббат Планшар, скорее всего, сочтет графа старым дураком, однако оставил эту мысль при себе. Он видел, что граф воспылал энтузиазмом, уверовав, что, если ему удастся найти Грааль, Бог вознаградит его сыном. И не исключено, что эта вера оправданна. Не говоря уж о том, что Грааль необходимо найти ради искоренения мирового зла.
При этой мысли доминиканец преклонил колени прямо посреди холла и стал молить Господа, дабы Он благословил графа, покарал еретичку и позволил им найти Грааль в Астараке.
Томас и его люди покинули Астарак после полудня, верхом на лошадях, нагруженных свежим мясом, шкурами и всевозможной утварью: увезли с собой все, что только можно было продать на рынке Кастийон-д'Арбизона. Томас то и дело оглядывался назад, спрашивая себя, почему это место так и не пробудило в нем никаких чувств. Однако он твердо знал, что еще сюда вернется. Астарак хранил тайны, и ему предстояло их раскрыть.
Один только Робби не вез никакой поклажи. Он присоединился к отряду последним, выехав из монастыря налегке, но со странно умиротворенным выражением лица. Он не стал объяснять, почему задержался и почему пощадил цистерцианскую обитель; просто кивнул Томасу и примкнул к двигавшейся на запад колонне.
Вернуться им предстояло поздно. Может быть, затемно, но Томаса это не тревожило. Коредоры нападать не станут, а если граф Бера выслал отряд, чтобы перехватить их на обратном пути, то они увидят этих воинов с гребня. Поэтому он ехал спокойно, оставив позади огонь и дым разграбленной деревни.
- Так ты нашел то, что искал? - спросил сэр Гийом.
- Нет.
Сэр Гийом рассмеялся.
- Нечего сказать, хорош паладин! - Он глянул на добычу, свисавшую с седла Томаса, и добавил: - Отправляешься за Святым Граалем, а возвращаешься с кучей козьих шкур и бараньей ляжкой.
- Ее я вымочу в уксусе и зажарю, - пообещал Томас.
Сэр Гийом оглянулся назад и увидел дюжину коредоров, которые вслед за ними поднялись на вершину к кряжу.
- Надо бы проучить этих мерзавцев.
- Обязательно, - согласился Томас. - Обязательно.
Никакие ратники их на обратном пути не подстерегали, никакой засады на них никто не устраивал. Единственная задержка произошла, когда одна лошадь охромела, но причиной тому был всего лишь попавший в копыто камешек. Коредоры с приближением сумерек исчезли. Робби снова ехал в дозоре, но когда они проехали полпути и небо впереди озарилось пламенем заката, шотландец повернул назад и пристроился рядом с Томасом. Женевьева ехала рядом и при его приближении отъехала в сторонку, но Робби если и заметил это, ничего не сказал.
- У моего отца был когда-то плащ из лошадиной шкуры, - сказал он, скользнув взглядом по козьим шкурам позади седла Томаса, похоже, лишь для того, чтобы прервать затянувшееся молчание. Не присовокупив более ничего по поводу странностей своего отца, одевавшегося так необычно, он смущенно пробормотал: - Я тут подумал…
- Чертовски опасное занятие, - шутливо заметил Томас.
- Вот о чем я подумал, - продолжил Робби. - Лорд Аутуэйт разрешил мне отправиться с тобой, но будет ли он недоволен, если я тебя покину?
- Покинешь меня? - удивился Томас.
- Я, конечно, вернусь к нему, - сказал Робби, - как-нибудь потом.
- Как-нибудь? - с подозрением переспросил Томас.
Робби был пленником, и его долг, если он не находился с Томасом, состоял в том, чтобы вернуться в северную Англию, к лорду Аутуэйту, и ждать там, когда будет выплачен его выкуп.
- Мне нужно кое-что сделать, чтобы очистить душу.
- А! - только и смог сказать Томас, теперь и сам смущенный.
Он бросил взгляд на серебряное распятие на груди друга.
Робби следил глазами за канюком, кружившим внизу над невысоким холмом, высматривая в угасающем свете мелкую добычу.
- Я ведь к религии всегда относится так себе, - негромко промолвил он. - Впрочем, как и все мужчины в нашей семье. Женщины, конечно, другое дело, а вот мужчины - нет. Мы, Дугласы, неплохие солдаты и плохие христиане.
Он в смущении умолк, потом кинул быстрый взгляд на Томаса.
- Ты помнишь священника, которого мы убили в Бретани?
- Конечно помню, - сказал Томас.
Бернар де Тайлебур был тот самый священник, доминиканский монах и инквизитор, который пытал Томаса. Этот священник также помог Ги Вексию убить брата Робби, и Томас с Робби зарубили его перед алтарем.
- Я хотел убить его, - сказал Робби.
- Ты сказал, - напомнил ему Томас, - что нет такого греха, который не может отпустить какой-нибудь священник, а это, как я полагаю, включает и убийство священников.
- Я ошибался, - сказал Робби. - Он был священником, мы не должны были его убивать.
- Ублюдок он был, дерьмо чертово! - мстительно возразил Томас.
- Он был человеком, которому нужно было то же, что хотел получить ты, - сказал Робби. - Ради этого он убивал, но мы, Томас, поступаем точно так же.
Томас осенил себя крестным знамением.
- Ты о моей душе печешься, - спросил он язвительно, - или о своей?
- Я разговаривал с аббатом в Астараке, - сказал Робби, не отвечая на вопрос Томаса, - и рассказал ему о том доминиканце. Он сказал, что я совершил ужасную вещь и что теперь мое имя в списке дьявола.
Робби и впрямь покаялся аббату именно в этом грехе, а мудрый Планшар хоть и догадывался, что молодого шотландца мучает что-то другое, скорее всего нищенствующая еретичка, поймал его на слове и не преминул наложить на него епитимью.
- Он велел мне совершить паломничество, - продолжил Робби. - Сказал, что я должен отправиться в Болонью и помолиться у гробницы благословенного Доминика, а уж там святой Доминик даст знак, прощает ли он мне это убийство.