- Только лицо у него злое, - добавила она. - Как хотите, а есть в нем что-то дьявольское.
После этих слов женщина торопливо осенила себя крестным знамением.
Когда священник, консул и два стражника зашли в церковь, монах по-прежнему лежал ниц перед алтарем, раскинув руки крестом. Громкого топота подбитых железом сапог по каменным плитам нельзя было не расслышать, но он не шелохнулся и не заговорил.
- Paire? - тревожно окликнул лежащего священник Кастийон-д'Арбизона.
Он говорил на окситанском, и монах не ответил.
- Святой отец? - повторил местный клирик по-французски.
- Ты доминиканец? - вмешался консул, не дожидаясь, когда незнакомец ответит на робкое обращение отца Медоуза. - Отвечай же!
Он спрашивал тоже по-французски, и строгим тоном, как подобало видному горожанину Кастийон-д'Арбизона.
- Ты доминиканец?
Закончив молиться, монах в следующую секунду сложил над головой вытянутые руки, помедлил еще мгновение и, встав наконец с пола, обернулся к представителям городка.
- Я проделал долгий путь, - властно произнес он, - и мне требуется постель, пища и вино.
Консул повторил свой вопрос:
- Ты доминиканец?
- Я следую путем благословенного святого Доминика, - подтвердил брат. - Вино не обязательно должно быть хорошим, пища подойдет та, какую едят у вас последние бедняки, а для постели достаточно простой соломы.
Консул в нерешительности помолчал. Монах был рослый, судя по всему, сильный - поневоле оробеешь, однако консул, человек богатый, влиятельный и всеми уважаемый, взял себя в руки и заговорил свысока.
- Очень уж ты молод для монаха, - попытался он уличить пришельца.
- Годы не помеха тому, чтобы славить Господа, - ответствовал доминиканец, - и Ему угодно, чтобы иные люди с юных лет предпочитали крест мечу. Я могу заночевать в конюшне.
- Твое имя? - требовательно спросил консул.
- Томас.
- Английское имя!
В голосе консула прозвучала тревога, и двое сержантов подняли на изготовку свои длинные жезлы.
- Фома, если тебе так удобнее, - промолвил монах, которого, похоже, городские стражники с их палками ничуть не испугали. - Так меня нарекли при крещении. Если ты помнишь, так звали беднягу-апостола, усомнившегося в чудесном воскрешении нашего Спасителя. Если ты, в отличие от него, чужд сомнения, то я завидую тебе и молю Господа, чтобы он и мне даровал такую уверенность.
- Ты француз? - спросил консул.
- Я норманн, - ответил монах, потом кивнул: - Да, конечно француз. - Он посмотрел на священника. - Ты говоришь по-французски?
- Да, - нервно отозвался священник. - Немного. Чуть-чуть.
- Тогда будет ли мне позволено нынче вечером вкусить хлеб в твоем доме, отец?
Консул вмешался и, не дав отцу Медоузу ответить, велел священнику дать монаху книгу. Книга была старинная, источенная червями, завернутая в мягкую черную кожу.
- Чего ты хочешь от меня? - спросил доминиканец.
- Прочти-ка что-нибудь из этой книги.
Консул приметил, что руки брата в шрамах, а пальцы слегка скрючены, и подумал, что такое увечье более естественно для солдата, нежели для клирика.
- Читай вслух, - настаивал он.
- А сам не можешь? - с насмешкой спросил монах.
- Могу я читать или нет, - проворчал консул, - это не твое дело. Зато наше дело - проверить, знаешь ли ты грамоту. Коли ты не монах, то ничего не прочтешь. Так что давай читай!
Доминиканец пожал плечами, открыл наугад страницу и помолчал. Его молчание усилило подозрения консула, уже поднявшего руку, чтобы дать знак сержантам, но тут монах начал читать. У него оказался приятный голос, уверенный и сильный, и латинские слова полились мелодично, отдаваясь эхом от расписанных стен церкви. В следующий миг консул поднял руку, чтобы брат замолчал, и вопросительно посмотрел на отца Медоуза.
- Ну?
- Он читает хорошо, - робко пробормотал отец Медоуз.
Собственная латынь священника была далека от совершенства, и ему не хотелось признаваться в том, что он в гулких звуках не совсем разобрал слова, хотя, вне всякого сомнения, убедился в том, что доминиканец и вправду грамотей.
- Ты знаешь, что это за книга? - спросил консул.
- Я полагаю, - сказал монах, - это житие святого Григория. Этот отрывок, как ты несомненно понял, - заметил он с ноткой сарказма, - описывает мор, каковой падет на тех, кто дерзает нарушить Господни заветы.
Он обернул мягкую черную обложку вокруг книги и протянул ее священнику.
- Ты, очевидно, знаешь, что эта книга называется "Flores Sanctorum".
- Как не знать!
Священник взял книгу и кивнул консулу.
Но консула все еще одолевали сомнения.
- У тебя все руки искалечены и нос перебит, - заметил он. - Где это тебя угораздило?
- Это в детстве, - ответил монах, вытянув руки. - Мне приходилось спать вместе со скотиной, и меня потоптал бык. А нос мне сломала матушка, когда учила уму-разуму сковородкой.
Такое обыденное объяснение консулу показалось правдоподобным, и он несколько успокоился.
- Сам понимаешь, святой отец, - сказал он монаху, - нынче такое время, что с людьми пришлыми надобно держать ухо востро.
- Даже со служителями Господа? - язвительно уточнил монах.
- Всегда надо убедиться наверняка, - пояснил консул. - Из Оша к нам недавно прислали сообщение, где говорится о появившемся в окрестностях отряде англичан. Никто не знает, куда они поскакали.
- Нынче ведь перемирие, - заметил доминиканец.
- Когда это англичане соблюдали перемирие?
- Если это вообще англичане, - презрительно скривился монах. - В последнее время любую шайку разбойников с большой дороги принимают за англичан. У вас тут есть стража. - Он указал на сержантов, которые не знали французского и не понимали ни слова. - Есть церкви и священники, так что же вам бояться каких-то там бандитов?
- Это банда англичан, - упорствовал консул. - У них были боевые луки.
- Однако, как бы там ни было, для меня это ничего не меняет. Повторяю: я проделал долгий путь, устал, проголодался и истомился от жажды.
- Отец Медоуз позаботится о тебе, - сказал консул.
Он подал знак своим сержантам и, сопровождаемый ими, вышел из церкви на маленькую площадь.
- Беспокоиться не о чем! - объявил консул толпе. - Наш гость - монах. Божий человек.
Маленькая толпа разошлась. Сумерки окутали церковную колокольню и сомкнулись вокруг крепостных стен замка. В Кастийон-д'Арбизон пришел божий человек, и городок мог спокойно спать.
* * *
Божий человек, уминая капусту с бобами и соленым беконом, рассказал отцу Медоузу, что он совершил паломничество к гробнице Святого Иакова, что в Сантьяго-де-Компостела, в Испании, и теперь держит путь в Авиньон за новыми распоряжениями от начальников. Никаких отрядов, ни английских, ни чьих-то других, ему по дороге не попадалось.
- Мы не видели англичан уже многие годы, - промолвил отец Медоуз, поспешно сотворив крестное знамение, чтобы отвратить упомянутое зло, - хотя до этого они у нас похозяйничали.
Монах, уминавший капусту, не проявил к этому известию ни малейшего интереса.
- Мы платили им подати, - продолжил отец Медоуз, - но потом они ушли, и ныне наш сеньор - граф де Бера.
- Надеюсь, он благочестивый человек, - сказал Томас.
- О, очень набожный, - заверил его священник. - У него в церкви хранится солома из Вифлеема, из яслей младенца Иисуса. Вот бы посмотреть, хоть краешком глаза!
- А в вашем замке, наверное, стоит его гарнизон? - между делом поинтересовался монах, проигнорировав более интересную тему о соломе, служившей ложем младенцу Иисусу.
- Конечно, - подтвердил отец Медоуз.
- И эти солдаты ходят к мессе?
Отец Медоуз замялся, но соврать так и не решился, а потому остановился на полуправде.
- Некоторые ходят.
Монах отложил деревянную ложку и устремил на смущенного священника строгий взгляд.
- Сколько их? И сколько же человек ходят к мессе?
Отец Медоуз пришел в смятение. Появление доминиканцев всегда приводило приходских пастырей в смятение, ибо "псы Господни" славились беспощадной суровостью в искоренении ереси, и если этот рослый молодой человек донесет своим начальникам, что народ Кастийон-д'Арбизона недостаточно набожен, сюда может нагрянуть инквизиция. С орудиями пыток и прочими прелестями.
- Гарнизон состоит из десяти человек, - пролепетал отец Медоуз, - и все они добрые христиане. Как и вся моя остальная паства.
- Так уж и все? - скептически хмыкнул брат Томас.
- Стараются, как могут. Только…
Он снова замялся, очевидно, пожалев о чуть не сорвавшемся с языка уточнении, и, чтобы скрыть неловкость, встал и подбросил полешко в маленький очаг. Порыв ветра залетел в дымоход, по комнатушке заклубился дым.
- Северный ветер, - сказал отец Медоуз, - он всегда приносит первые осенние холода. Зима-то уж не за горами.
- Так что же - "только"?
Монах все-таки заметил его колебание.
Отец Медоуз, садясь на место, вздохнул.
- Есть тут одна девица, из нищенствующих. Сама она, слава богу, родом не из Кастийон-д'Арбизона, но находилась здесь, когда умер ее отец. Настоящая нищенствующая.
- Вот уж не думал, что нищенствующие попадаются так далеко на юге, - промолвил монах.
Так называемые "нищенствующие" были не просто безобидными нищими или попрошайками. Эти опасные еретики отрицали Святую церковь, проповедовали общность имущества и отвергали необходимость труда, утверждая, что, коль скоро все сущее даруется Богом, все блага должны быть равно и свободно доступны для каждого. Поэтому церковь, ограждая себя от подобной заразы, ловила нищенствующих и отправляла их на костер.
- Они ведь бродят по дорогам, - указал отец Медоуз, - вот она и забрела к нам, ну а уж мы спровадили ее на суд епископа. Девицу признали виновной, и теперь она снова здесь.
- Снова здесь? - возмущенно воскликнул монах.
- Ее препроводили сюда для сожжения, - поспешно пояснил отец Медоуз. - Казнь должны осуществить светские власти. Епископ хочет, чтобы народ увидел ее смерть и порадовался избавлению от зла.
Брат Томас нахмурился.
- Ты говоришь, что она была признана виновной в ереси и отправлена сюда на смерть, между тем она еще жива. Почему?
- Ее должны сжечь завтра, - зачастил священник. - Я ожидал отца Рубера. Он доминиканец, как и ты, и именно он уличил эту девицу в ереси. Может быть, он приболел? Так или иначе, я получил от него письмо, в котором объясняется, как следует разложить и разжечь костер.
Брат Томас презрительно скривился.
- Тоже мне наука! Тут всего-то и нужно, что охапка дров, столб, лучина для растопки да проклятый еретик. Так чего же еще тебе не хватает?
- Отец Рубер настаивал, чтобы мы использовали маленькие вязанки прутьев и чтобы устанавливали их стоймя. - Священник проиллюстрировал это требование, сложив свои пальцы вместе, как стебельки спаржи. - Связки прутьев, написал он мне, и все концами вверх, ни в коем случае не плашмя. На этом он особенно настаивает.
Брат Томас понимающе усмехнулся.
- Это чтобы огонь горел ярко, но не слишком жарко, да? Она будет умирать медленно.
- Так угодно Богу, - сказал отец Медоуз.
- Медленно и в ужасных мучениях, - повторил монах, смакуя эти слова. - Воистину, Богу угодно, чтобы так умирали еретики.
- Я так и устроил, как было велено, - слабо добавил отец Медоуз.
- Хорошо. По заслугам этой девчонке. - Монах подчистил блюдо ломтиком темного хлеба. - Я с удовольствием посмотрю, как она умирает, а потом продолжу путь. - Он перекрестился. - Благодарю тебя за трапезу.
Отец Медоуз жестом указал на место у очага, где он положил несколько одеял.
- Спать можешь здесь.
- Хорошо, отец, - сказал доминиканец, - но сперва я помолюсь святому Сардосу. Правда, я о нем не слыхал. Можешь ты рассказать мне, кто он такой?
- Козий пастух, - ответил отец Медоуз, который, по правде сказать, вовсе не был уверен в том, что этот Сардос существовал в действительности. Местные жители, однако, горой стояли за "своего" святого, они почитали его с незапамятных времен. - Некогда сей добрый пастырь увидел на холме, на том месте, где нынче стоит город, невинного агнца Божия. За агнцем охотился волк. Пастух спас его, а Господь в награду осыпал его золотым дождем.
- Как и подобает, - отозвался брат Томас и встал. - Ты пойдешь со мной помолиться святому Сардосу?
Отец Медоуз подавил зевок.
- Я бы охотно… - замямлил он.
- Я не настаиваю, - великодушно разрешил монах. - Ты не запрешь дверь на засов?
- Моя дверь всегда открыта, - ответил священник и облегченно вздохнул, когда неприятный гость, наклонясь под притолокой, шагнул за порог и исчез в темноте.
- Монах, а молодец хоть куда! - с улыбкой заметила, высунувшись из кухни, домоправительница отца Медоуза. - Он заночует у нас?
- Да, заночует.
- Тогда я лучше лягу спать на кухне, - промолвила служанка. - А не то тебе первому не поздоровится, если доминиканец застанет тебя в постели в обнимку со мной. Чего доброго, еще отправит нас с тобой на костер заодно с еретичкой.
Она рассмеялась и стала убирать со стола.
Монах между тем отправился вовсе не в церковь. Пройдя несколько шагов до ближайшей таверны, он распахнул дверь. Посетители уставились на его хмурое лицо, и шум в помещении мгновенно стих. Воцарилась тишина. Клирик передернулся, как бы от отвращения при виде такого беспутства, затем отпрянул и закрыл за собой дверь. Тишина продлилась еще несколько мгновений, а потом все покатились со смеху. Кто-то высказал предположение, что молодой попик, должно быть, искал сговорчивую шлюху, другие решили, что он просто ошибся дверью, но, так или иначе, спустя миг-другой все выбросили его из головы.
Монах, прихрамывая, снова направился вверх по склону к церкви Святого Сардоса, но, приблизившись к ней, не вошел в святилище бывшего козопаса, а затаился в темной тени контрфорса, прислушиваясь к немногим звукам ночного Кастийон-д'Арбизона. Из таверны доносились пение и смех, но молодого человека куда больше заинтересовали шаги часового, расхаживавшего по городской стене, которая как раз позади церкви соединялась с крепостной стеной замка. Шаги приблизились, замерли, а потом начали удаляться. Монах сосчитал до тысячи, а часовой так и не вернулся. Тогда он еще раз сосчитал до тысячи, уже на латыни, и, убедившись, что наверху по-прежнему все тихо, шагнул к деревянной лестнице, ведущей на стену. Ступеньки заскрипели под его весом, но никто его не окликнул. Оказавшись на стене, он пристроился возле высокой замковой башни. Луна была на ущербе, и в густой тени черное монашеское одеяние делало его невидимым. Он внимательно оглядел отрезок стены, повторяющей контур холма, до поворота к западным воротам, откуда виднелись красные отблески огня от горящей жаровни. Часовые не показывались на стене, и монах рассудил, что караульные, должно быть, греются у огня. Он поднял глаза, но не приметил никакого движения ни на зубчатой стене замка, ни в двух бойницах, тускло светившихся от зажженных внутри фонарей.
В битком набитой таверне клирик приметил трех человек в одеянии городских стражников; возможно, там были и другие, которых он не заметил. Решив, что доблестный гарнизон либо предается пьянству, либо просто дрыхнет, он приподнял полы черной рясы и развязал обмотанную вокруг пояса бечевку. Свитая из конопляной пеньки и пропитанная клеем, как тетива грозного английского боевого лука, бечевка эта была достаточно длинной, чтобы, привязанная к одному из верхних зубцов, она достала до земли. Сделав это, монах чуть-чуть задержался, внимательно глядя вниз. Город и замок были построены на крутом утесе, вокруг которого река делала петлю, и он слышал, как журчит вода, переливаясь через запруду. Ему был виден отблеск лунного света на поверхности пруда, но ничего больше. Повеяло холодным ветром, и он, отступив в глубокую тень, опустил капюшон на лицо.
Снова показался караульный, но, дойдя лишь до половины стены, постоял, выглянул за парапет и неспешно пошел обратно к воротам. Спустя мгновение раздался тихий прерывистый, как птичья трель, посвист, и монах, подойдя к бечевке, втянул ее обратно на стену. Теперь к ней была привязана крепкая веревка, которую он обмотал вокруг зубца.
- Можно! - сообщил он кому-то внизу приглушенным голосом по-английски и вздрогнул, когда о стену зашаркали сапоги того, кто полез по ней наверх.
Взобравшись, тот крикнул, переваливаясь через парапет, громко лязгнул ножнами, но подъем был закончен, и он, пригнувшись, опустился на корточки рядом с монахом.
- Вот, - сказал он, вручая доминиканцу английский боевой лук и холщовый мешок со стрелами.
А на стену уже карабкался следующий, с луком за спиной и мешком стрел у пояса. Он был куда проворнее первого и забрался на стену, не наделав шума. Затем к этим двоим присоединился третий.
- Ну и каково оно было? - спросил монаха первый.
- Страшновато.
- Они не заподозрили тебя?
- Сунули под нос латинскую книгу и велели прочесть, чтобы убедиться, что я настоящий клирик.
- Ну и дураки, а? - Эти слова прозвучали с заметным шотландским акцентом. - Что дальше?
- Замок.
- Господи, помоги!
- До сих пор он помогал. Как ты, Сэм?
- В горле пересохло, - послышался ответ.
- Возьми-ка, подержи, - сказал Томас, дав Сэму лук и мешок со стрелами, и, удивившись, что часовой так и не появился, повел трех своих товарищей по деревянным ступенькам в проулок рядом с церковью, выходящий к маленькой площади перед воротами замка.
В лунном свете чернели вязанки заготовленного для завтрашней казни хвороста, в середине торчал столб с цепью, к которому предстояло приковать еретичку.
Высокие ворота замка были достаточно широки, чтобы во внутренний двор могла заехать сельская телега, в одной створке был проход с деревянной дверцей. Монах, оставив позади своих спутников, глухо постучал в нее. Последовала пауза, потом шаркающие шаги, и голос из-за дверцы спросил: "Кто идет?" Томас не ответил, лишь постучал снова, и стражник, ожидавший возвращения из таверны своих товарищей, ничего не заподозрив, откинул оба засова, на которые была заперта дверь. Томас вышел на свет озаряющих помещение под аркой двух больших факелов и увидел удивленное выражение на лице караульного, возникшее при виде доминиканского монаха. Удивление так и не сошло с его лица, когда монах нанес ему два резких удара, в подбородок и под дых. Стражник отлетел к стене. Томас зажал ему рот, а Сэм и двое его спутников проскользнули в ворота и заперли их за собой. Стражник зашевелился, но, получив коленом в живот, издал придушенный писк.
- Проверьте в караульной, - велел Томас своим сподвижникам.