Инсектариум - Юлия Мамочева


Четвёртая книга Юлии Мамочевой - 19-летнего "стихановца", в которой автор предстаёт перед нами не только в поэтической, привычной читателю, ипостаси, но и в качестве прозаика, драматурга, переводчика, живописца. "Инсектариум" - это собрание изголовных тараканов, покожных мурашек и бабочек, обитающих разве что в животе "девочки из Питера", покорившей Москву.

Юлия Мамочева родилась в городе на Неве 19 мая 1994 года. Писать стихи (равно как и рисовать) начала в 4 года, первое поэтическое произведение ("Ангел" У. Блэйка) - перевела в 11 лет. Поступив в МГИМО как призёр программы первого канала "умницы и умники", переехала в Москву в сентябре 2011 года; в данный момент учится на третьем курсе факультета Международной Журналистики одного из самых престижных ВУЗов страны.

Юлия Мамочева - автор четырех книг, за вторую из которых (сборник "Поэтофилигрань") в 2012 году удостоилась Бунинской премии в области современной поэзии. Третий сборник Юлии, "Душой наизнанку", был выпущен в мае 2013 в издательстве "Геликон+" известным писателем и журналистом Д. Быковым.

Юлия победитель и призер целого ряда литературных конкурсов и фестивалей Всероссийского масштаба, среди которых - конкурс имени великого князя К. Р., организуемый ежегодно Государственным русским Музеем, и Всероссийский фестиваль поэзии "Мцыри".

Содержание:

  • От Автора 1

  • Статуя 1

  • 22 июня на бранном поле 2

  • поМАЙся 2

  • Девочка 2

  • Сорванец 2

  • Нелётная погода 2

  • Локомотив 2

  • Ангел на игле 3

  • Совершенство 3

  • Летопись разлуки - (цикл) 3

  • Мой Ангел 4

  • Из окопа 4

  • Товарищ 5

  • Заклинатель змей 5

  • Чайка танцует 5

  • Кажет бессонница сотню своих языков 5

  • Мечта 5

  • В сизой тоске сизифишься, словно в СИЗО 5

  • простефанное да (Нева) нильное 5

  • Синкопа - Проза 5

  • Мне говорил ты, что день без меня 7

  • Изгнание из Рая 7

  • Finita la tragedia 7

  • Сон 7

  • Откуда слепая слезливость? 7

  • Душеизлияние свежепроснувшегося в гостях 7

  • Потеря 7

  • Эскалюбовь 7

  • Моллюск 7

  • Разлюбийственное 8

  • Леди Судьбе из недр озера Светлояр 8

  • Канатоходец 8

  • Голем 8

  • Отдобранеищидобродское 8

  • Образок 8

  • О пРАБЛЕмах 8

  • Мир 8

  • Рождество 8

  • Лёхе 9

  • Исповедь шизофреника-сказкомана 9

  • Прости Господи 9

  • Несбыточно-страшный сон оказался вещим 9

  • Ангелы в словаре 9

  • Снег заметает, рисованно-рисовый 9

  • Погибнув - не менее глупо, чем ныне живу 9

  • За пару секунд ДО 10

  • В заключение 10

  • Акватрель - Проза 10

  • Переводы 19

  • БЕЛый ТАНец 20

  • Примечания 41

Юлия Мамочева
"Инсектариум"

Спасибо, что вы выбрали сайт ThankYou.ru для загрузки лицензионного контента. Спасибо, что вы используете наш способ поддержки людей, которые вас вдохновляют. Не забывайте: чем чаще вы нажимаете кнопку "Благодарю", тем больше прекрасных произведений появляется на свет!

От Автора

Существует поверие, что книги - это дети своего автора. Что ж. Вы сейчас, вот прямо сейчас, - держите в руках - надеюсь, бережно! - четвёртого моего ребёнка, - вполне себе законно рождённого и, вероятно, похожего на мать даже более, чем единокровные его предшественники. Не вижу смысла пускаться в утомительные сопоставления внешних данных, однако - и тем не менее - начинка "Инсектариума" (читайте: население) является точнейшей проекцией того, чем полнится оболочка меня; того, что есть - Я.

Существует поверие, что Бог создал человека по образу и подобию своему. С другой стороны - Господь, во что лично я самозабвенно верую, есть - мир. Принимая и то, и другое на веру, получаем, что непосредственно Мир, кишащий миллиардами собственных подобий, с математической точки зрения представляет собой не что иное как фрактал, причем фрактал живой, самовоспроизводящийся. Та книга, которую Вы в данный момент столь придирчиво разглядываете, по сути - лишь закономерный результат четвёртого акта самовоспроизведения мира, обозначенного кодовым названием "Юлия Мамочева". Оценивать же (а, быть может, обсценить или обесценивать) этот результат на предмет успешности поручается -… да, безусловно, Вам. Я добровольно возлагаю на Вашу ни в чём не повинную голову напудренный парик. Не уверена насчет жизни (хотя не исключено и это!), однако бренное тело подсудимого нынче однозначно в Ваших руках.

Как я уже говорила, моё четвёртое дитя - пожалуй, самая удачная моя репродукция. Если угодно - обезвоженная выжимка, квинтэссенция того разумно-неразменного, что являет собою мою суть. Говоря простым и популярным языком - уйдя с головой в этот замечудный "Инсектариум", Вы познакомитесь с его многочисленными обитателями, скрупулёзным отловом и систематизацией которых я само-пожертвенно занималась на протяжении последних двух лет; занималась, планомерно обследуя миллиметр за миллиметром собственного нутра. Итак:

- невероятно крупные особи настоящих изголовных тараканов;

- с трудом сохранённые живыми экземпляры редчайших бабочек (о, чтобы представить последних Вашему вниманию, я собирала их, поистине не жалея живота своего);

- мурашки: да, те самые, ради поимки которых мне пришлось пожертвовать кожей.

Пожертвовать кожей… Поэт по натуре своей - бескож. Это помогает ему видеть. Это делает его Поэтом, ведь всё, что не убивает, делает нас - Нами.

Пройдя "Инсектариум" от первой до заключительной страницы, продравшись сквозь его тернии, Вы откроете для себя помимо стихов, созданных мною в течение лета 2013 года, - мою прозу и драматургию. И ещё несколько произведений: они принадлежат чужому перу, но мне очень захотелось показать их Вам: показать переделанными на русский лад.

Я не обещаю Вам звёзд - это было бы слишком самонадеянно. Но всё же мне искренне мечталось бы, чтобы Вы не испугались терний. За ними - светлячки.

Юлия Мамочева, 27 августа 2013

Статуя

Небо зарёвано: знойным разъела заревом
Пыльную бледность - невечного вечера паника.
Огненной сетью расползся закат над городом -
Узами многостолетнего кумовства.

Гвалт кутерьмы пятачком овладел привокзальным.
Паинька, ты у подножья громады памятника
Ёжишься крошечно-гордым аккордом, отколотым
От монолита симфонии "соль-Москва".

Голову клонишь в колени, обнявши голени -
Словно уставши барахтаться в говоре, гомоне…
Девочка, чья-то дочка, нахохлившись голубем,
Гонором тихим греешь рябой гранит.

Думаешь, мир неумело поделен надвое:
Вот тебе площадь, роящейся людностью наглая,
В ней островком - постамент, натурально Нарния:
Телом и делом доверишься - сохранит

Да от юдоли подспудно исчезнуть в суетном
Мареве мира, где мечешься, маясь маятником…
Небу лицом потемнеть - суждено заранее:
Выгорит досыта, лишь досчитаешь до ста.

Статуя салютует предсмертным сумеркам.
Девочка кажется чем-то немыслимо маленьким;
Девочка верит. Девочка льнёт к изваянию,
С силой вжимаясь в насиженный пьедестал.

…Город ослеп. Месяц, тонкий косой усмешкою,
Кисло нирвану нервирует, ровно кромешную.
Впору домой бы мне, только немножко мешкаю,
Нежась в жужжанье созвездийного комарья

Да самолётов. На них, неустанных, досадуя,
Небо не спит, полусотней морщин полосатое…
Площадь пуста. Апостр о фом высится статуя -
Грозный защитник, которым хранима я,

Девочка, блудная дочка, с плечами худыми,
Между копыт исполинских пригрелась демоном…
Жалобным сгустком страхов, страстей, гордыни
Да сожалений о сделанном и несделанном.

На пьедестале святости, славно-спасительной,
Ёжусь, дрожа, словно бы - на доске разделочной…
Ночь наброшена сетью на Moscow-city, да
Я в ней запуталась девочкой, маленькой девочкой.

Жёсток, как всякая правда, гранит подо мной;
Небо втекает в уши, вязко-прогорклое.
Всё, что мне в жизни этой навек дано -
Жаться к бронзово-грозной стати Георгия.

22 июня на бранном поле

Грозный тополь хранит полнотравного моря штиль,
Кроны ранняя проседь - тому часовому - нимб.
Поле бранное нынче тревожить не смеют дожди,
Но бесслёзною скорбью небо молчит над ним.

Как рыдать небосклону, живому пульсом светил,
Коли павшие, вросшие в почву, ставшие ею, -
Высь вдыхают глазами - совсем как пред боем самым,
В голубень устремив васильков немигающий взор?..

Так умеют те в мирное небо смотреть, кто платил
За него молодою, трепещущей жизнью своею.
Те, чья кровь день за днём - облаков обагряет саван,
По нему расцветая рассветными кляксами зорь.

Плакать смеет ли свод, жаркой кровью солдатскою купан?
Наливаться свинцовою разве что горечью злою!..
Семь десятков лет светлеют в небесный купол
Васильками глаз - те, что стали родной землёю.

Те, что стали землёю,
жизни
не отгуляв;
Что молились в неё, остывая в родных полях, -
О вдовеющих жёнах - дырами ртов обожжённых.
Те, с кого кресты в просолённых госпиталях
Старый фельдшер снимал, искорёжен и шепеляв,
Причитая, что Бог позабыл о своих бережёных.

Те, что, ставши родною землёю, в веках остались
Прорастать из неё по весне молодою травой
Да молчать, васильками в глубь голубени уставясь.
Небу совестно плакать над ними, не знавшими старости,
Но платившими ею за чистый покой его.

Высь, рыданий стыдясь, - лишь глядит бездонною скорбью
(Как любой бы глядел, сотню сот сыновей потеряв) -
Не на брызги росы, подсолившие синь васильковую, -
Но на слёзы солдат о покинутых матерях.

поМАЙся

Сон нейдёт. Уставясь сквозь усталость
В потолок - как чадо, чуда ждёшь.
Рыже по подушке разметалась
Рожь.

Душно, душно - стонут стены в доме,
А по ним - немых теней сумбур.
Материнской хочется ладони
Лбу.

Стрёкотом сердечка тишь ты застишь,
А не то - густеть бы ей, сплошной.
Полночь ставни распахнула настежь
И ржаной играет рыжиной,

Выдыхая в комнатную темень
Небо - влажным воздухом морским.
Кто проник в твой неприступный терем,
И к тебе прокрался, на мыски
Ставши, - и присел на край постели?

Это май. Бросай свои затеи.
Спи.

Девочка

Был он любим добрыми
Девами с дельными догмами:
Теми, что ласковы домрами
Душ, тихострунно чужих.

Был он любим белыми
(Бренностных благ колыбелями),
Только ведь звал их бельмами,
Сердцем не будучи лжив.

Выбрал-то, бедный, Ту,
Жесты которой - безумны:
Поцеловала - и привкус сутки во рту
Густо-солёный, как если б дала в зубы.

Переглянулись - и, как говорится, беда:
Карее буйство в глазоньки парню вылилось…
В жизнь Её он вошёл, словно в Иордан,
А саму - неосмысленно, словно дар,
Возлюбил. За вредность, за недовыверенность.

За руку брал - круговертью неслось естество,
Ночь в животе розовела в разрывах звёздных…
Эту - любил, как не смел бы - себя самого;
Так, как не женщину любят, но воздух;

Так, что неведомой, жгуче-пунцовою силою,
Пальцы из разу в раз наливались, пульсируя,
Искру свиданья на нить судьбы нанизав
В полусвятом упоении опьянелом.
Так он любил - каждой клеточкой, всяким нервом -
Так, что ему и небо не было небом,
Если не отражалось в её глазах.

Так он любил - как, сказать по правде, - не велено;
Так, как вовек человечьей не выразишь мимикой…
Только она не верила. Нет, не верила.
Дескать - доказывай, миленький.

Тот горячился. Речи любовные гречневою
Кашей горчили в нёбо, с слюною смешиваясь…
Ими давился он. Сплёвывал полупрожёванными.
Скручивался кручиной нерассекреченною,
Милую клял за смышлёную полунасмешливость,
Нежно, ненужно - жалеем чужими жёнами.

Лживо иль живо жалеем чьими-то вдовами,
Жизнью швыряем по графику функции синуса -
Пил валидол он, захлёбывался доводами:
Доказать силился.

Силился-силился, плюнул… Да сгрёб в объятие
Счастье своё, неизбывное, как проклятие.
Сгрёб и прижал к ревущей в груди круговерти
Злую свою, свою вредную-в-мятой-майке.
Так, что она начала немножко верить. И
Сразу с чего-то
стала
немножко
маленькой.

Так, что сквозь небо
в глазах её - эка невидаль! -
Сразу откуда-то глянула дерзкая детскость,
Так, что затихли все эти лишние "дескать"…
Странно: в окне расцвело
такое же
небо.

Сорванец

Под небом задремать мечтал бы каждый…
Моя постель - опавшая листва.
Я сорванец, в котором жив пока что
Всесильный дух святого озорства!..

Лежу в саду, волненьем трав овеянный
Да тишью ласковой, чей сумрак так знаком;
Пред сладким сном, своим созвездьям вверенный,
Их упиваюсь сладким молоком.

Я сорванец. Устав от пыльных комнат,
От духоты рутинных стен устав, -
Дышу. Пока опекой ночь покоит
И сахар звёзд мерцает на устах;

Покуда вечностью, на семь часов помноженной,
Истома благостная плоть не начинит…
Коль вдруг очнусь, ещё впотьмах, встревоженный, -
Зажгу Луны спасительный ночник

И снова - в сон. Нырну, как в небо - жаворонок.
Умру, чтобы воскреснуть на заре:
Её хлебнуть трепещущими жабрами
И раствориться в жидком янтаре

Восхода, раззадоренного зарева,
Которого никто не опроверг…
Лежу в саду с закрытыми глазами.
Читаю звёзды по изнанке век.

Нелётная погода

Синяками-тучами плоть небес покрылась,
Точно лупит кто её, голубую гать.
Снизу вверх свою кляну тихую бескрылость:
Не взлететь, взаправду - не летать!..

Рёвом выси хлещет гром - сок гневливой муки,
Вспухли мученически жилы молний синих…
На земле скукожившись, я ломаю руки -
Для чего поднять меня в воздух вы не в силах?

Для чего - беспёры вы, отчего - не крылья?
До ломоты взмахивай вами - не взлететь…
Вот и корчусь я в траве, точно туша рыбья,
Кутаясь в предательскую сеть.

А трава мокра от слёз голубени битой,
Буйным ливнем небосвод плачет-не стыдится…
Хочется мне Удали - дремучей, первобытной,
Мощи тех, кто знать не знал, что они - не птицы.

В небо хочется упасть, в ненасытный омут,
И пойти ко дну, хлебнув хляби грозовой…
Извела тоски земная хворь -
Как матроса, пусть меня хоронят
В пьяном море над моей Москвой.

Локомотив

Я калечил других, оттого что был взглядом колюч,
И всклокочен, как демон, и склочен не по годам.
Оттого что в памяти запертое на ключ
Никому глядеть не давал да и впредь не дам.

Я калечил других, оттого что лечить не умел
Хоть, признаться, и тщетно желал научиться - встарь.
Но тем ярче для них представлял собою пример -
Чем прочнее крепчал, закаляясь в живую сталь.

Я крепчал и кричал - многострунно, как менестрель;
И слезами друзей - освежал, охрипая, рот.
Мне хотелось вперёд - безусловно, как можно быстрей,
И от этого - всё, что горело, пускалось в ход.

В топку то я швырял, что обугливалось до костей,
Непременно меня, беспокойного, обогатив
Беспримерным всесилием все покидать ряды.
Вон из каждого, вон!.. Знай вперёд!.. Я не видел стен,
Сталенея в осатанелый локомотив,
И подобно ему же горький отхаркивал дым.

А когда у меня иных не осталось средств
Бросил душу свою я в жадную пасть печи.
И рванул-то сразу, раз в тысячу более резв;
Дым шёл горлом теперь и настолько ж сильнее горчил…

Тем стремительней гнал я, чем жарче горела душа,
Чем страшнее ревела и билась в огне срамном.
Нёсся так, что земной, лишь Солнцу подвластный, шар
Под гремящими рельсами рьяно ходил ходуном.

Только даже то, что стоит во главе угла,
Хоть и славно пылает - да скоро. И дело худо.
Вот и душенька бедная выгорела дотла,
Словно храм деревянный, словно вспыхнувший хутор.

На путях в никуда ты движенью не встретишь помех -
Особливо, когда пролегают пути по наклонным.
Я, ещё по инерции пару вёрст отгремев,
Стал на месте, которое мне обернулось лобным.

Будто я для того в измождённую почву врос,
Чтоб судили меня - те, кому исправно служил.
Те, что нынче снаружи шумели, толпясь вразброс,
Оттого что желали привычного стука колёс…
Изнутри им вторила совесть, мой пассажир.

Всё же вскоре те, кто судачил, - поразбрелись
По домам и делам. Совесть сгинула гостем непрошеным.
Я остался пустеть, становясь отрешенно-землист,
Отгремевший состав, осуждённый дремать заброшенным…

Так дремлю и поныне, вымученно-дремуч,
Всё прочнее сродняясь с бездвижностью с каждым годом.
А во мне - ни души. Ни с того, что я заперт на ключ…
Просто некому боле бродить по замшелым вагонам.

Дальше