- Увы! Корнелия появилась в самый неподходящий момент, когда я отсчитывал денарии… Ей срочно понадобился пергамент для письма…
- Она вызвала прокуратора!.. - подхватил Прот.
- Да…
- Удивительно, как он еще не убил тебя прямо на месте!
- Мне повезло, если это можно назвать везением! - с горечью усмехнулся раб. - У вдовы сегодня прекрасное настроение. Триумф сына! Ради него она приказала лишь высечь меня розгами в назидание остальным рабам. Денарии, конечно, отобрали. Все, кроме одного… Его я все же ухитрился положить под язык. Ведь я до последнего надеялся, что успею в полночь повидаться с товарищами… Как я мог прийти к ним с пустыми руками? Этот денарий не позволял мне кричать и… погубил меня… Озверевший от моего молчания прокуратор схватил бич со свинцом и… раздробил мне колени… Он и до этого меня не особо жаловал, а теперь, сам того не зная, отнял у меня последнюю надежду… Так что со мною все кончено… А ты беги! Ты - молодой, сильный, а что избит - так нам ли, рабам, привыкать к этому?
- Да я бы убежал! - неуверенно сказал Прот. - Но как?
Раб вдруг замолчал и стал напряженно всматриваться куда–то ему за спину.
Прот обернулся и увидел бредущего по берегу пьяного луперка в шкурах поверх белой тоги. Шатаясь и голося какую–то песню, новоявленный жрец–луперк колотил длинным кнутом по волнам Тибра.
- Видишь его? - прошептал раб. - Сама судьба улыбается тебе…
Жрец остановился. Длинно сплюнул в реку. Погрозил кому–то невидимому кулаком.
- Уйдет… прошептал Прот.
- Молчи! - остановил его раб и неожиданно крикнул умоляющим голосом: - Эй, господин!..
- А? Что? - завертелся кругом римлянин.
- Господин, - повторил раб, - ударь нас своей плетью…
Жрец повернул голову к Проту, мертвецам и икнул:
- К–кто з–здесь?..
- Мы, несчастные! - жалостливо отозвался раб. - Подойди к нам! Ударь своей целительной плетью… Дай нам хоть последние мгновенья прожить без страшных мучений!
- Пш–шел вон! - ругнулся жрец, разглядев в полутьме рабов. - Буду я пачкать о вас свою плеть, чтобы прикасаться потом ею к одеждам благородных граждан! Подыхайте, как можете!
Жрец развернулся и зашагал прочь.
- Уходит! - в отчаянии воскликнул Прот. - Все пропало!
- Постой!
Раб вынул изо рта серебряную монету, бросил ее на камень:
- Нет такого римлянина, которого не приманил бы звон серебра…
И точно…
- Эй, вы! - окликнул издалека луперк. - Что это там у вас?
- Да вот… - нарочито раздосадованным голосом ответил ему раб. - Денарий! Хотели дать его тебе за удар кнутом, да обронили…
- Денарий? - переспросил жрец, и шаги его стали быстро приближаться. - Где он?
- Да вот…
- Где?!
- Вот… вот…
Едва только луперк наклонился к монете, раб схватил камень и ударил им римлянина по голове. Удар получился таким слабым, что жрец только вскрикнул от удивления. Тогда раб из последних сил приподнял свое тело и вцепился обеими руками в горло жреца.
- А ну прочь! Падаль! Дохлятина! - изрыгая проклятья, захрипел римлянин, пытаясь стряхнуть с себя раба.
Прот подхватил камень, выпавший из руки его товарища по несчастью, и ударил им по голове жреца. Раз, другой, третий…
- На тебе! Н–на! Н–на!!! - бормотал он.
Лишь увидев перед собой выпученные, застекленевшие глаза, опустил руку.
- Кончено!..
Он столкнул в сторону тяжелое тело жреца и вздрогнул: следом за луперком, не выпуская из рук его шеи, потянулся и раб. Он тоже был мертв.
- Отмучился, бедняга… - покачал головой Прот и вдруг вспомнил: "В полночь на кладбище, между Виминальскими и Эсквилинскими воротами…"
Он сел. Поднял отлетевшую в сторону монету. На него смотрело по–мужски жесткое, волевое лицо Ромы, богини города Рима. Прот машинально перевернул денарий: ничего особенного в нем не было - кормящая под смоковницей близнецов волчица… Птица на ветке, нашедший их пастух Фавстул, опирающийся на длинный посох…
Сколько раз, совершая покупки для Луция, он держал в руках точно такие денарии. Но сейчас вид этого вызвал в нем ярость.
"Волки! - задыхаясь, подумал Прот. - Самые настоящие волки, а не люди! И первый ваш царь, Ромул, убивший Рэма, был волком! И весь ваш сенат, и Луций, и Квинт, и Тит, и даже Корнелия - все волки! И ты, проклятый луперк, тоже волк!"
Выкрикивая проклятья, Прот стал срывать с убитого жреца полоски шкур зарезанных животных, обмотался ими, поднял плеть и, в последний раз оглянувшись на философа, с трудом двинулся к деревянному мосту. Тело разрывалось от боли. Ноги подгибались.
Со стороны казалось: пьяный луперк возвращается домой с веселого праздника. Потихоньку боль притупилась, тело вновь стало послушным.
Прот шел по узким, вонючим улочкам Рима, с трудом сдерживая в себе рабскую привычку бежать. Редкие прохожие удивленно смотрели на припозднившегося луперка, а потом, всплеснув руками, бежали к нему и просили ударить их плетью.
Сначала робко, а затем все сильнее, яростней Прот хлестал ненавистные лица, источавшие улыбки и слова благодарности, гнев его смешивался со слезами, смех - с проклятьями…
Очнулся он на старом кладбище, где обычно хоронили слуг, рабов и бездомных римлян - бывших крестьян, ставших бродягами. Семь рабов печально выслушали рассказ о гибели своего товарища.
В полночь от пустынного берега у городской клоаки, куда стекались все нечистоты города и где нельзя было встретить посторонних глаз, отчалил небольшой парусник.
В тот же час из Рима по гладкой, словно бронзовое зеркало, Аппиевой дороге в удобной повозке выехал посланник Рима в Пергам Гней Лициний.
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
Часть вторая
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1. Свежие новости
Отправив домой купленных рабов, Эвбулид вернулся к "камню продажи".
Глашатаи на этот раз расхваливали партию чернокожих египтян, поджарых мужчин с острыми плечами. Еще вчера молившие своих богов о высоком разливе Нила, рабы стояли, скрестив на груди жилистые руки, и с тоской смотрели, как поднимаются по ступенькам их будущие хозяева, зажиточные афиняне.
Египтян сменили фригийцы, фригийцев - пленники из Каппадокии, Понта, их - малоазийцев - косматые геты, бородатые тавры…
Эвбулид ревниво оглядывал каждую партию, слушал цены и с радостью убеждался, что самые лучшие рабы этого привоза достались именно ему, да еще по такой смехотворно малой цене!
Подтверждали это и завистливые взгляды соседей. Сомата - что гнездо горных пчел: не успеет самая быстрая найти сладкий цветок, как об этом уже знает весь улей!
Приосанившись, он даже стал давать советы нерешительным покупателям, называя понтийцев - пергамцами, тех, в свою очередь, - каппадокийцами: все эти рабы из неведомой ему Малой Азии были для него на одно лицо.
Вскоре Эвбулида уличили в невежестве, и он, опасаясь насмешек, а пуще того - сглаза, скороговоркой пожелал покупателям благосклонности богов и заторопился с соматы.
Радость переполняла его, искала выхода, но, как нарочно, на всей агоре не было видно ни одного знакомого лица. Даже Армена, которому он мог рассказать о крепости рук сколотов, о сговорчивости их торговца, и того он отправил со своими новыми рабами на мельницу. Эвбулид обошел весь рынок, потоптался перед храмами, у Пестрой Стои и направился в гимнасий, где состязались атлеты. Среди множества зрителей, подбадривающих возгласами потных, обсыпанных мелким песком борцов, он, наконец, увидел несколько своих знакомых. Все они, уже наслышанные о покупке, выразили буйный восторг. Но, узнав, что званого ужина по этому случаю не будет, сразу поскучнели, и один за другим перевели глаза на арену.
"Жаль, что нет Фемистокла!.. - подумал Эвбулид, глядя, как обнаженный атлет под восторженные крики подминает под себя соперника. - Уж он–то иначе порадовался бы за меня!"
Обычно захватывающее его зрелище на этот раз показалось скучным, и Эвбулид выбрался из толпы, забившей здание гимнасия.
Улицы Афин по–прежнему были полны народа. Каждый торопился по своим делам.
Напрасно Эвбулид пытался завести разговор с остановившимся поправить ремешок сандалии гражданином и с зевакой–прохожим. Сославшись на неотложные дела, они продолжили путь. Никому не было дела до счастливого Эвбулида. Лишь философ сам пытался заговорить с ним, как всегда, обо всем и ни о чем. Но до этого ли ему было в такой день!
Так, толкаемый всеми, он медленно брел по бурлящим улицам, пока взгляд его не упал на знакомую надпись, сделанную прямо на стене одной из торговых лавок:
"Здесь, за самую скромную плату, седые снова станут молодыми, молодые - юными, юные - зрелыми мужами! Модная стрижка, бритье, уход за ногтями, ращение волос и самая приятная беседа - только у нас!"
Обрадованный Эвбулид машинально пригладил свои мягкие волосы, отмечая, что давно не мешало бы постричься, придирчиво осмотрел отросшие ногти и, едва сдерживая нетерпение, шагнул через порог лавки.
В тесном помещении было оживленно. Два цирюльника - оба метеки1: худой финикиянин и тучный грек из Элиды ловко обслуживали клиентов. Финикиянин тщательно выбривал щеки молодого грека. Элидец красил волосы пожилому афинянину, придавая им красивый однородный цвет. Слушая вполуха, о чем рассказывают клиенты, они успевали делиться свежими новостями, услышанными от предыдущих посетителей, перебивая друг друга и перевирая их, как только могли.
Два десятка человек, разместившись на лавках вдоль стен, увлеченно беседовали между собой в ожидании своей очереди.
Эвбулид поискал глазами свободное место и направился к дородному капитану триеры - триерарху2, который молча прислушивался к тому, о чем говорят остальные.
- Сегодня на агоре поймали вора! - вытаращив глаза, воскликнул финикиянин. - Мерзавец утянул у торговца рыбой двадцать пять драхм!
- Не двадцать пять - а целую мину! - поправил элидец. - И не в рыбном ряду, а на сомате!
- Говорят, на сомате продавали сегодня полузверей–получеловеков! - подхватил финикиянин, и его глаза стали похожими на круглые блюдца.
- Их было тридцать штук! - кивнул элидец. - Головы - скифов, туловища - циклопов, а на ногах - копыта.
- Один ка–ак кинется на покупателей! Пятеро - замертво, семь пока еще живы!
- Какой–то ненормальный заплатил за них десять талантов!
- Не такой уж он и ненормальный! - возразил финикиянин. - Будет теперь показывать их по праздникам за большие деньги!
Эвбулид слушал метеков и давился от смеха. Слезы выступили у него на глазах.
- Ну и народ эти цирюльники! - обращаясь к триерарху, заметил он. - Голова - скифов… туловища - циклопов… десять талантов!
- Не вижу ничего смешного! - пожал плечами триерарх. - В море я встречал чудовищ и поужаснее! Сирен, мурен–людоедов. Одни только морские звери чего стоят!..
- Да дело в том, что это я купил этих "полузверей–получеловеков"! - пояснил Эвбулид.
- Ты?!
- Да, я!
- И будешь показывать их по праздникам?
- Какие еще праздники! - засмеялся Эвбулид. - Эти рабы - обычные люди, только очень высокие и сильные!
- И ты заплатил за них десять талантов?!
- Десять мин! И было их не тридцать, а только пятеро! И хотя эти пятеро, действительно, стоят тридцати, а то и ста обычных рабов, эти цирюльники вечно все перепутают. Свет не видел больших лгунов и болтунов!
- Пожалуй, ты прав, - согласился триерарх. - Всего десять минут назад этих чудовищ у них было двадцать, а сумма - в несколько раз меньше! - покачал он головой, глядя на заспоривших между собой метеков.
- А я говорю, что Рим двинется сначала на Понтийское царство! - доказывал финикиянин.
- Нет - на Пергам! - возражал элидец. - Он ближе к Риму!
- На Понт! Зря что ли перепуганный Митридат превратил свой дворец в боевой лагерь и спешно вооружает свое войско?
- Царь Митридат день и ночь возится со своим наследником! - качая на руках ножницы, словно воображаемого ребенка, объяснил посетителям элидец. - Что ему Рим? Это Аттал должен волноваться!
- Глупец! Ты забыл, что Аттал - "друг и союзник Рима!", его предки самыми первыми в Азии стали носить этот титул!
- И все равно первым падет Пергам!
- Нет, Понт!
- Аттал!
- Митридат!
- Ты лжец!
- Я лжец?!
В руках цирюльников появились склянки с маслом и благовониями.
- Э–э, да так наши волосы чего доброго останутся без масла! - не без тревоги заметил триерарх и громовым голосом проревел: - А ну, кончай даром сотрясать воздух, трезубец Посейдона вам в глотки! Оба вы лжете!
- Как это оба? - опешил финикиянин, невольно опуская пузырек. - Если лжет он, то значит, прав я!
- Да! - подтвердил элидец. - А если он лжет - то моя правда!
- Кто–то же из нас двоих должен быть прав?
- Никто! - отрубил триерарх. - Ты, хитрец из Финикии, лжешь потому, что Рим плевать хотел на всех своих друзей! Македония и Каппадокия тоже были его союзниками, и что с ними теперь? А твои слова, блудный сын Элиды, лживы хотя бы уже потому, что у Митридата с Лаодикой нет наследника! Царю все время некогда, он почти не бывает в Синопе, проводя дни и ночи в учениях своих войск!
- Ага! - обрадовался финикиянин. - Значит, прав все–таки я: Митридат готовится к войне с Римом!
Триерарх обвел глазами примолкших посетителей и отрезал:
- Войско царю Понта нужно для того, чтобы захватить Вифинию и Армению! А Рим больше не опасен ни Митридату, ни Атталу. Недавно я был в Сицилии и могу сказать, что у Рима руки теперь коротки!
- Я слышал, Евн уже взял город Катану и осадил Мессану! - сообщил нарядный щеголь, поправляя на плече дорогую фибулу. - Но ведь это же на самой границе с Италией! - обрадованно воскликнул элидец.
- А я что говорил? - улыбнулся триерарх. - Новосирийское царство растет день ото дня! А Евн ведет себя, как настоящий базилевс!
- Вот было бы славно, если б его рабы вошли в Италию!.. - мечтательно причмокнул языком финикиянин.
- И навсегда покончили с этим Римом! - поддержал элидец.
- Этого не будет, - неожиданно раздался уверенный голос с порога. - Никогда.
Посетители цирюльни с изумлением взглянули на вошедшего. Это был высокий стройный грек лет семидесяти, с аккуратно завитыми седыми волосами.
- Полибий… Полибий… - послышался восторженный шепот.
Изумление на лицах сменилось почтением. Греки задвигались, стараясь высвободить рядом с собой место для редкого гостя.
Эвбулид тоже отодвинулся от триерарха. Он сразу узнал Полибия, которого видел еще под Карфагеном, в свите главнокомандующего римской армии Сципиона Эмилиана. Когда консул благодарил Эвбулида за спасение своего центуриона, Полибий тоже сказал несколько добрых слов соотечественнику и с тех пор всегда узнавал Эвбулида. Вот и сейчас он приветливо улыбнулся ему как старому знакомому.
Ловя на себе завистливые взгляды, Эвбулид вежливо спросил у Полибия:
- Скоро ли ты порадуешь нас окончанием своей "Всеобщей истории"?
- Надеюсь, что скоро, - дрожащим голосом, выдававшим его возраст, охотно ответил Полибий. - Работается мне, правда, увы, не так легко, как прежде. Быстро устаю. Вот и сейчас даже не смог дойти до дома, - пожаловался он, - решил зайти сюда, отдохнуть… Да и годы, кажется, сделали меня сентиментальным. Приходится затрачивать немало усилий, чтобы продолжать свою "Историю" без прикрас и слезливости.
- Я читал твою последнюю книгу, в ней ты полностью верен себе! - уважительно заметил Эвбулид и добавил то, что слышал от философов у Пестрой стои: - Это прекрасное знание материала, глубокая философская оценка каждого приводимого тобой факта!
- Правда? - по–детски обрадовался похвале Полибий и вздохнул: - Это умение быть точным во всем с каждым днем дается мне все труднее…
- И тем не менее ты написал тридцать два великолепных тома!
- Уже тридцать пять! - поправил Эвбулида Полибий и пояснил: - За два с половиной года, что я снова провел в Риме, я закончил еще три тома. Еще пять - и я расскажу потомкам, как Рим в течение каких–то пятидесяти лет стал властелином всего мира!
- Как жаль, что я смогу узнать об этом лишь через несколько лет, когда ты закончишь весь свой труд! - вздохнул Эвбулид.
- Ну отчего же? - улыбнулся Полибий, и в его голосе появились молодые нотки. Эвбулиду даже поверилось в слухи, что историк до сих пор катается на лошади! - Я этого не скрываю и сейчас!
Ножницы и расчески замерли в руках метеков. Посетители в дальних углах даже привстали со своих мест, чтобы слышать каждое слово знаменитого историка.
- Если ты читал мои прежние тома, - продолжал Полибий, - то знаешь, что я отношусь ко всем государствам, как к живым организмам. Каждое государство рождается, мужает и … умирает. Так было с Персией, с Македонией… Так, увы, происходит сейчас и с нашей Грецией. С Римской республикой дело обстоит совершенно иначе. Преимущества ее государственного строя так велики, он столь совершенен, что я сулю Риму расцвет и незыблемость на все времена!
- Как? - воскликнул пораженный триерарх. - Бесчинства римских легионов в чужих землях будут продолжаться вечно?!
- Я всегда был противником излишней жестокости римлян и не скрывал этого ни здесь, ни в Риме! - возразил Полибий. - Но тысячу раз я согласен с выводом Панеция, который оправдывает политику Рима тем, что только единое мировое государство может осуществить божественное единство разума на земле!..
- Кажется, старик выжил из ума! Сейчас я высеку его собственным же кнутом! - прошептал на ухо соседу триерарх и громко, чтобы все слышали, спросил у Полибия:
- Так значит, каждое государство, совсем как человек, рождается?
- Да, - охотно кивнул тот.
- Мужает и гибнет?
- Конечно!
- Но тогда, по твоим же словам, если Рим родился и сейчас возмужал, то он должен и погибнуть! - торжествующе воскликнул триерарх. - И чем раньше, тем лучше для всех нас! - ударил он кулаком по лавке.
- Рим? - вскричал Полибий. - Никогда! Рим - это счастливое исключение! Это - верх справедливости…
- То–то этот Рим забрал тебя с тысячью заложников себе, а вернул живыми лишь триста! - усмехнулся в дальнем углу пожилой афинянин.
- Рим - это идеальный государственный строй! - Не слушая больше никого, увлеченно твердил Полибий. - Это смешанные надлежащим образом все три известные формы правления: монархия, аристократия и демократия, это…
- И такому человеку благодарные греки поставили памятники в Мегалополе, Тегее, Мантенее, десятках других городов! - печально вздохнул триерарх.
- Ты забыл, что он десять лет назад вступился за Грецию! - с укором напомнил Эвбулид. - И сенат пошел на уступки только из уважения к его авторитету!
Метеки, освободив кресла, почти одновременно подскочили к Полибию, который уже рассуждал сам с собой, перейдя на чуть слышный шепот.
- Садись в мое кресло! - умоляюще заглянул ему в глаза финикиянин.
- Нет, в мое! - оттеснил его плечом элидец.
Полибий очнулся и невидящим взглядом обвел цирюльню. Остановил удивленные глаза на почтительно склонившихся перед ним метеках.