Анатолий Пискунов
Эта летняя ночь
Небосвод необъятен и чист – как же чуду в ночи
не случиться!
Издаёт одобрительный свист искушённая в магии птица.Не от щебета ль сумрак оглох, не от этой ли слепнет
зарницы?
Обнажил беспощадный сполох белизну сокровенной
страницы,где начертано чьей-то рукой всё до слёз дорогое такое:
полусонные звёзды, покой – и луна в бесконечном покое.Потому и слабеют слегка мироздания цепкие звенья,
чтобы вдруг отразились века в глубине голубого
мгновенья.И решит, холодея, душа, что чего-то, мол, не понимала.
И что всё-таки жизнь хороша. Даже если хорошего мало…
Наш разговор записан
Н.
Наш разговор записан – голос и твой, и мой -
евпаторийским пирсом, чаечьей кутерьмой.Что затвердили клёны памятливой листвой, -
шёпот ли мой влюблённый, вздох ли счастливый твой?Вырубленных акаций память ещё жива,
чтобы звучали вкратце верные те слова.Пёрышком белым парус чертит в морской тоске,
как нам с тобой ступалось на золотом песке.Зимы ли пряли пряжу крепче былинных пряж,
льнуло ли солнце к пляжу, чтобы лучился пляж,только всё глуше эхо наших с тобой шагов,
громче былого смеха смех молодых богов.
Начало
Н.
Ещё не знакомы ни взгляд, ни улыбка,
но вижу я нынче тебя лишь одну,
и сердце трепещет, как мелкая рыбка,
пугливо, легко уходя в глубину.Простор между нами стремительно скомкан,
он словно в огне мировых катастроф,
и тесно становится хрупким обломкам
разбившихся вдребезги прежних миров.Держаться поодаль – и всё-таки рядом,
ещё не любить, но уже ревновать.
Теперь-то я знаю, что исстари взглядом
умели казнить и огонь добывать.Слепые горнисты трубят о начале,
играют побудку, светлея лицом,
чтоб сердце и разум поспешно сличали
черты идеала с живым образцом.
Таврическая степь
Заночевать в степной глуши под оголтелым лунным оком,
когда как будто ни души – живой, отзывчивой – под боком.А мне просторней и теплей в ночи, овеянной веками.
В ней, в океане ковылей, плывут цикады со сверчками.Пугливы, чутки сны земли, узоры звёзд несокрушимы.
Беззвучно мечутся вдали лучи невидимой машины.Ночная лесополоса темна, да только не враждебна.
И распахнулись небеса для слёз, восторга и молебна.И ввысь торопится земля, уже луна и звёзды рядом.
И рукоплещут тополя сверчкам несметным и цикадам.
Лирика
Она дерзка, и взгляд её лукав, – то девочка, то женщина
в соку.
Ни грима, ни брутальных балаклав, хотя и лыко всякое
в строку.То как незамутнённая вода, то будто море взяли в оборот.
Берёт порой большие города, порой и деревеньки
не берёт.В степи ни горизонта, ни огня, стрекочет ночь, а больше
ни души…
Выплёскивает небо на меня взволнованные млечные
ковши.А в городе шумы и маета, неоновые брезжат времена.
Заносчивы беззвёздные места, которым не присвоишь
имена.И лишь луна, поэзии сестра, царит на площадях
и во дворах,
чтоб юность ощущала до утра высокое волнение и страх.
На крымском берегу
Какая ночь! Огни, покой, волна ленива и пуглива,
и веет свежестью морской от Каламитского залива.На свете словно ни души – спокойно, тихо, одиноко,
лишь изучает камыши луны придирчивое око.Ни друга рядом, ни жены, и ни хлопот, ни мыслей
срочных.
Среди полночной тишины текут века в часах песочных.
Ночные страхи
Переулки глухи, гулки, тени гонятся за мной.
Что за глупые прогулки под недоброю луной?Эй, спокойно, без истерик, и пугаться не спеши -
впереди короткий скверик и, похоже, ни души.Как же, будешь беззаботен, если возится в кустах
и глядит из подворотен распоясавшийся страх.Все тревоги по дороге, если в окнах ни огня.
Перепуганные ноги отделились от меня,и шаги всё чаше, чаще, и всё громче сердца стук…
Только светит шар молчащий, зацепившийся за сук.
Только на рассвете
Говорят, что только на рассвете смерть и незаметна, и легка.
Широко забрасывает сети в этот час недобрая рука.Небосвод под утро пуст и бледен, как бумаги девственный
листок.
На слова беспомощные беден заревом не тронутый восток.Лишь на миг забудутся сиделки, от ночных забот
едва дыша,
тут же вдоль обоев и побелки проскользнёт незримая душа.Не смущая жалобами близких и пока восток едва белёс,
невзначай уходит, по-английски, под покров надгробий
и берёз.…Долго наблюдал я, как светало. Разливалось утро, как река.
Только что-то вдруг затрепетало и, как моль, коснулось
потолка.
Ещё одна осень
Ещё раз повернулся шар земной, суставами скрипя,
вокруг себя.
Как будто это прибыли за мной и ждут, края одежды
теребя.С насиженных высот летит листва, упрямо заметая
прорву лет.
И кружатся, и мечутся слова, как бабочки, спешащие
на свет.Мне думалось, я всё сказал, что мог, а если не успел,
то потому,
что день, который вымок и продрог, уходит в остывающую
тьму.От огненного лета ни следа. И, сумрачному зеркалу сродни,
высматривает сонная вода взволнованные холодом огни.
Время
Я ворочался на сеновале, в одиночестве, трезвый вполне.
Бесконечные лапки сновали безо всякой опаски по мне.Всё кололись травинки сухие; всё зудели, чесались бока;
всё гудели такие сякие комары в глубине чердака.За дворами лягушки кряхтели, заглушая мольбу комаров,
и скрипели вдали коростели, словно двери соседних миров.На стропилах лежала граница между мною и
Млечным Путём,
и неслась по нему колесница в побледневший от звёзд
водоём.Это время моё пролетало, как, наверно, у всех и всегда.
Только пыль от копыт оседала – и на травы, и на провода…
Светлана Поли
Давным-давно
Рассказ
Сия драматическая история, произошедшая во времена владычества монголов на Руси, заслуживает того, чтобы о ней узнали современники…
По степи неслась конница во главе с молодым ханом Рустамом. Хан сидел в седле, словно статуя: на его красивом лице не вздрагивал ни один мускул, крупные чёрные глаза пристально смотрели вдаль. Наконец показался стан Батыя. Рустам осадил своих воинов, слез с коня и вошёл в шатёр. Позади старого хана стояли мальчики-рабы и обмахивали веерами своего господина. Военачальники приготовились слушать Батыя, рассевшись вокруг него на овечьих шкурах.
А за шатром шла своя жизнь. Рядовые воины кормили коней, заигрывали с женщинами, кутили и бились на поединках. Вечерами, сидя у костра, они рассказывали душещипательные истории.
После встречи с Батыем Рустам ушёл в свой шатёр, лёг на роскошный ковёр и задумался. Ему тут же подали жареного барашка и большую пиалу с кумысом. В углу шатра музыкант бренчал на домре, услаждая слух хозяина протяжной мелодией. Рядом с ним вихлялась полуобнажённая рабыня. Две другие массировали ноги и плечи своего господина. Как только в шатёр вошёл друг Рустама, хозяин приказал женщинам на время убраться из шатра. Те поднялись и послушно вышли.
– Присаживайся, Салим, угощайся, – предложил Рустам.
– В твои годы я был ух как горяч! – проговорил пожилой приятель, присаживаясь рядом с хозяином шатра. – А ты не по годам рассудителен. Видно, поэтому повелитель и посылает в Белый город именно тебя. Знает, что много болтать не станешь.
Рустам усмехнулся, но промолчал.
– Может, славяночку себе добудешь, – продолжал Салим, подмигивая. – Говорят, у тамошнего князя дочь – красавица!
– Ну, ежели только город приступом брать, – отозвался Рустам.
– В этом деле я могу тебе помочь. Только свистни, – засмеялся приятель.
И друзья загоготали, вытирая рукавами лоснящиеся от бараньего жира подбородки.
Тем временем люди укладывались спать, гасили костры. Только дозорные продолжали сидеть у одинокого огонька в степи.
На рассвете отряды монголов разъехались за данью по русским селениям. Рустам прыгнул в седло, и отряд с гиканьем рванул на запад от красного диска восходящего солнца.
Неслись они без остановки по степям, по лугам и лесам и остановились лишь у заставы на границе с Белым городом. Показав заставным послание от Батыя, Рустам двинулся с небольшим отрядом к городу, оставив свою тысячу на заставе. Рядом с ним пристроился посол князя Димитрия.
Горожане украдкой выглядывали из всех щелей, закрытых окон и дворов и с интересом ждали появления "татарина" на своей улице. Осыпали его руганью и проклятиями, не забывая перекреститься после каждого бранного слова.
Рустам не спеша ехал по улице в сопровождении своих воинов и посла. Проезжая мимо одного из домов, он увидел девушку, стоявшую на крыльце. Хан остановил коня. Девица и не думала убегать в терем. Держась за резную колонну, она продолжала смотреть в глаза гостю. Тот был высок, с правильными и мягкими чертами лица. Эту мягкость придавала маленькая, аккуратно остриженная бородка; тонкие усы обрамляли его смуглое лицо. Из-под шлема выбивались чёрные вьющиеся пряди. Он не был похож на остальных монголов: угадывалось его более южное происхождение. Хан продолжал смотреть на девушку. Варенька была довольно-таки миленькой: беленькое личико с изогнутыми дугой бровями, алые маленькие губы и изумительно синие выразительные глаза, удивлённо смотрящие из-под чёрных ресниц. Русая коса спадала с плеча до пояса. Девичью головку обрамлял венчик из завитков, свисавших небольшими кольцами на висках.
Неожиданно выскочила нянька и за руку увела девицу в терем. Та взглянула на Рустама ещё раз и скрылась за дубовыми дверями.
– Кто она? – наконец спросил Рустам у посла.
Тот растерялся, не зная, что и сказать.
– Это дочь купца Кадашева, Варвара.
Больше Рустам ничего не спросил и с невозмутимым видом двинулся дальше, к хоромам княжеским. Войдя в просторную палату, ханский посланник кланяться не стал, только шлем снял.
– Прошу, – сказал князь и пригласил гостя сесть в резное кресло напротив себя. – И зачем же прибыл столь высокий гость в наш город? – поинтересовался Димитрий с надменным видом.
– На твой град желает напасть с юга половецкий хан, – проговорил Рустам.
– Весть недобрая, но всё же благодарю за неё… Чем же я обязан такому вниманию Батыя?
– Белый город входит в Великую орду…
Димитрий усмехнулся, сузил гневливо глаза. Рустам с невозмутимым видом продолжил:
– А коли эта земля наша, мы будем защищать её от врагов.
– Вот как? – удивился князь.
– Однако и князь поможет мне защищать город.
– Защита родного города – сама собой разумеется для всего народа. Только не возьму в толк, чем я могу помочь такому могущественному полководцу, как Рустам, я, князь Белого города?
– Зерном, мясом, железом.
– Ах, вот зачем ты прибыл, хан! – взорвался Димитрий.
– Выбирай, князь. Либо такая дань, либо смерть и пожар твоему граду. Мы же уйдём с этой земли на время. А когда половцы захватят город и разграбят всё твоё добро, мы вернёмся. И тогда без усилий станем хозяевами Белого города. Поверь, обозы с награбленным добром – лёгкая добыча. Это не приступом брать город, – спокойно говорил Рустам.
Князь поднялся со своего высокого кресла и стал расхаживать по палате, размышляя. Посол сидел молча.
– То, что ты предлагаешь, равно разорению.
– Думай, княже, – сказал Рустам и поднялся с кресла. – Думать тебе одну ночь.
И, надев шлем, вышел.
Вечером Димитрий собрал бояр с воеводой, и стали они думу думать, как от проклятого монгола отвязаться и дань не платить.
А тем временем в доме у купца отец говорил с сыном.
– Надо же ей было на крыльце стоять! Вот зачем татарин подле наших ворот останавливался? Чего он задумал? – в тревоге рассуждал купец.
– Замуж её вскорости выдать надобно. Вот чего я думаю, батюшка, – проговорил сын.
Тут на пороге мать появилась.
– Где Варвара? – спросил отец.
– С нянькой в опочивальне.
– Запри её в доме, покуда хан не уедет! Глаз с неё не спускай!
А Варя Савватеевну допытывает:
– Нянюшка, кто это был?
– Забудь ты про него, ирода проклятого! Откуда мне ведать? Хан, и всё, – горячилась Савватеевна.
– Прежде другой к нам жаловал…
– Все они ироды! – не унималась нянька.
Варя задумалась.
– Глаза у него какие… Красив он. Верно, Савватеевна?
– Свят-свят! Да чего ж в нём красивого-то? Чёрный весь, ирод проклятый! Тьфу! Забудь про него, и думать не смей! Укладывайся. Ужо ночь на дворе.
Нянька расстелила постель, переодела ко сну подопечную и, погасив лучину, вышла. Варвара посидела немного на кровати и подошла к окну. Свежий ночной ветер ворвался в опочивальню, разметав распущенные волосы девушки. Она присела на подоконник и задумалась, глядя в темноту ночного неба. Сверху ей подмигивали звёзды, снизу попискивали сверчки. Из соседнего двора пахло свежескошенной травой. Городская суета постепенно стихала. Только изредка вдалеке постукивали копыта или потявкивали собаки.
Наутро Рустам со своими всадниками поехал к княжьим хоромам той же дорогой. А Варя уже поджидала его у окна. Издали увидев конников, распахнула створки. Рустам слегка натянул поводья. Конь замедлил шаг. Посмотрев на Варвару, хан улыбнулся. Та на мгновение потупила взор, а потом, осмелев, подарила Рустаму свою очаровательную улыбку. Два человека смотрели друг на друга. Два таких разных человека. Двое: Он и Она….
Тут мать узрела, куда монгольский хан глядит, и понеслась к дочери в опочивальню.
– Бесстыжая! – она отхлестала по щекам дочь и закрыла створки.
Не по себе Рустаму стало. Головой поник он, вздохнул и поехал дальше.
Князь Димитрий его встретил улыбкой, уже не сидя на троне, а предупредительно стоя у дверей.
– И что решил мудрейший князь? – спросил посол.
– А сколько будет длиться твоя защита, Рустам? – поинтересовался Димитрий.
– От лета до лета.
– А воины твои где будут стоять?
– За заставой.
– Только ли зерно, мясо и железо тебе нужно? – склонив на бок голову, князь прищурил глаза.
Рустам усмехнулся.
– Не только. Твоя земля богата не только этим. В лесах полно пушнины. Луга щедры сочной травой. Значит, мёд будет. Есть и лошади, и скот.
– Да-а-а… – протяжно выдохнул князь и сник.
Такие хвалебные речи не сулили этой земле ничего хорошего. И разницы Димитрий не видел никакой между опустошительной данью монголам и длительной осадой половцами. И то, и другое – неминуемая гибель городу. Не от меча, так от голода и болезней. Невелика разница.
– И ещё… – Рустам многозначительно прищурил глаза.
Димитрий насторожился и с тревогой глянул на татарина.
– …Отдай мне в жёны дочь купца Кадашева, Варвару.
Князь побагровел от гнева.
– Этого я не могу, хан. Не пойдёт она за тебя!
– Отчего так?
Димитрий опомнился, смягчил резкий тон.
– Больно своенравна девка. Да и наши женщины не приспособлены к жизни кочевой. Толку от неё тебе не будет никакого. Одна морока…
– Это моя забота, княже, – твёрдо сказал Рустам.
– Не могу, хан. Что угодно, только не людей.
– Через месяц приеду, заберу. Не отдашь добром, сожгу град своими руками, и половцев ждать не придётся. Такова моя воля.
– Что ты, Рустам! Мы это как-нибудь уладим…
Весть об угрозе посла быстренько разошлась по дворцовым палатам.
Этим же днём сын воеводы заслал сватов к родителям Варвары. Те сразу согласились и начали к свадьбе готовиться. А вечером купца Кадашева неожиданно вызвал к себе Димитрий и сообщил, что Рустам-хан желает взять в жёны его дочь, Варвару.
Купец так и ахнул.
– Государь, пощади! За татарина отдать?! Не губи дочь! Посватались уже к ней, – кинулся он в ноги Димитрию.
– Хан грозится город спалить, коли через месяц не отдадим Варвару ему в жёны. Перебьёт и старых, и малых, а дочь твою всё одно увезёт.
– Смилуйся, государь! – купец вцепился в сапог Димитрия. – Чем я тебя прогневил? Позор-то какой будет на мне навеки вечные. Я то стар… Так у меня ж ещё дочь младшенькая, и сын…
– Добром не отдадим, других не спасём.
– Что же мне теперь удавить её, чтоб татарину не досталась? Что люди-то скажут? Пощади, князюшка! Как мне потом людям в глаза-то глядеть?! – Кадашев приник лицом к полу.
– А мне что делать? За дочерью нужно было пуще глядеть. А теперь поздно! Ступай!
Еле поднялся купец с полу и, согнувшись от горя, вышел из палаты.
После сватовства сына воеводы Варя и вовсе сникла. День за днём проходит. Она не ест, не пьёт, всё на крыльце сидит, на ворота глядит или от окна не отходит: авось Рустам покажется.
– Ох! – вздохнула нянька тяжело.
– Ты-то чего скулишь, Савватеевна? – спросил купец. – У тебя-то чего стряслось?
– Варенька совсем плоха стала.
– Чует беду, – покачал головой отец.
– Беду? – переспросила старуха.
– Ох, Савватеевна, – тяжело вздохнул купец. – Смурные грядут времена. Варваре только ничего не сказывай: авось обойдётся. Хан Рустам требует её себе в жёны. А это значит – погибель её. Рабой своей сделает. У него уже сто жён…
– Ой, – застонала нянька и перекрестилась. – Не к добру запал он ей в душу. Вот ирод проклятый… Божечка, отведи напасть эту, не отнимай девочку нашу!
А Варя в роще гуляла. Села она у ручья, стала руку в воде полоскать. Ручей искрится, поблёскивает на солнце. И видится ей: будто бы скачет Рустам за ней по цветущему лугу да увозит на белом коне тайком в неведомые дали…
На другой день князь Димитрий в церковь отправился.
– Батюшка, за советом пришёл, – вздохнул он и поклонился священнику.
– Какой же совет, государь, ты от меня дожидаешь?
– Отдать дочь купца замуж за татарина али нет?
– Да ты что, княже?! Православную девку – за иноверца? Побойся Господа, Димитрий! – священник перекрестил князя.
– Коли добром не отдам, город спалит татарин, – понуро ответил князь.
– Защищаться станем.
– Чем? Силы-то вовсе нет.
– Какой же ты князь, коли трусишь, коли людями своими торгуешь?
– Говори, да не заговаривайся! – прикрикнул Димитрий.