- Ничего - привыкнете. И в голосе вашем, таком мягком, певучем, новые нотки появятся. Говорят, у наших олигархов, которые еще недавно в младших научных сотрудниках ходили, такая спесь появилась, что они уже и не знают, на кого и как смотреть. А говорить так и совсем перестали. Их если спрашивают, они на своих адвокатов смотрят: что, мол, это за зверь и почему он ко мне липнет? И к бронированному "Мерседесу" подходят, и ждут, когда им дверь откроют. Только, если можно, милости вашей просить буду: оставьте за мной место открывальщика дверцы автомобиля. И только за мной - ладно?..
- Милость невеликая! - так и быть: назначаю вас пожизненно на должность открывальщика - и не только дверцы автомобиля, но и дверей всех моих служебных кабинетов, и квартиры - тоже.
- Не думал, и не мыслил о такой вашей щедрости, но если уж она вышла, то и обещаю век молить Бога о вашем здравии и благополучии. А теперь позвольте узнать: когда я увижу вас? Без вас я скучаю и боюсь разбойников: как бы они на меня не напали и не отняли кошелек.
Потом к ней приезжал Тихий, и они составляли план усиления районной дружины. Для штаба дружины решили взять в аренду помещение с залом для собраний, с комнатами для размещения сотрудников штаба.
- Сегодня у нас четыреста человек, а нужно завербовать три–четыре тысячи, - сказала Катя.
- Это невозможно! - возразил подполковник; он обыкновенно со всем соглашался, а тут даже поднял руки. - Нет, это немыслимо!
- Мыслимо, если каждому дружиннику будем платить в месяц сто долларов. А сто долларов - это три тысячи рублей, почти зарплата квалифицированного рабочего. Вначале создадим штаб, а уж затем активисты пойдут на заводы, выяснят, кто у них потерял работу, кто мало получает. И будем их затягивать в боевые отряды. И женщин надо вербовать; создадим отряды работниц, домохозяек, студенток. Бросим клич: "Родина в опасности!" Снабдим их литературой - и не слюнявыми книжонками о сексе и убийствах, а книгами русских авторов, зовущих на борьбу за униженную и оскорбленную Россию. Большими тиражами отпечатаем все книги Петра Трофимовича, обяжем дружинников их читать.
- Но где возьмем деньги?
- А вы не знаете? Я же фабрикант! Я и дам деньги. Наймите бухгалтера. Живем и действуем под лозунгом "Поможем милиции, наведем порядок в столице".
Укрепив подполковника в правоте затеваемого дела, поехала домой. На ходу нежно заверещал "джинн".
- Вы где теперь?.. Я день и ночь работаю и хотел бы отдохнуть.
И, возвысив голос:
- Имею я право на отдых?
- Имеете, имеете. Вот мы сейчас будем обедать, приезжайте к нам, и тут мы спланируем, где и как можем отдохнуть.
Последовал радостный ответ:
- Я готов! Выезжаю!..
Катина мама Валентина Павловна привыкла видеть свою дочь с друзьями из милицейских, но, глянув на вошедшего с ней Каратаева и приглашая его в квартиру, подумала: "Этого не помню и будто бы он не милицейский". Любящая мать в каждом новом молодом человеке, являвшемся с дочерью, видела потенциального зятя и чутким сердцем быстро заключала: "Нет, не этот". И чем старше становилась ее дочь, тем тревожнее были думы матери, боялась, как бы и совсем не засиделась в девках Катерина, не осталась бы вековать свою жизнь в одиночестве. Глянув же на этого, не очень складного, высокого, сутуловатого и чуть ли не деревенского с виду парня, решила: "Этого не полюбит". Очень уж привередлива ее дочь, копается, копается, а кого надо ей - и сама не знает. А когда недавно, увидев с ней Артура, сказала: "Ну, а этот… Чем тебе не пара?", раздраженно ответила: "Опять ты мне жениха ищешь! Сказала же тебе: не пойду без любви замуж! А любви нет. Не прилетел мой ангел". На это мать заметила: "Может, он и до тридцати лет не прилетит, а тогда уж и прилетит, так не выберет. С твоей–то такой работой к тридцати годам седина на висках проглянет. Кто ж тебя тогда седую замуж возьмет?.. Парни–то, они помоложе себя любят. Так уж повелось от века". - "Ну, и ладно. Буду одна жить. Ты же вот живешь без мужа". - "У меня ты есть". - "Ну, дитя–то я тебе принесу. Дело нехитрое". На этой шутливой ноте и закончился их последний разговор о судьбе Катерины. А теперь вот этот…
Сидели, обедали. Олег смущался, не мог найти тона для беседы, а Катя, обращаясь к матери, говорила:
- Всех моих прежних начальников ты забудь. Отставку им дала. Теперь вот мой начальник - Олег Гаврилович Каратаев. Полюби его, а то он уволит меня. Тогда придется мне другую работу искать.
- Уж ты как–нибудь сама люби своих начальников. А по мне так они все одинаковы.
- Ну, сказала же ты, мать, - одинаковы! Да разве Олег Гаврилович похож на Старрока или на Автандила? Те люди восточные, коварные, а Олег Гаврилович славянин. Он, может быть, из тех же вятских краев, как и ты, и твои родители, а мои предки.
- Да нет, я пензенский. Черноземный лапоть, пензяк соленые уши.
- А почему соленые уши?
- Заметил кто–то: уши у нас большие. Лизнул языком, а они соленые. Оттуда и пошло.
Катя посмотрела на уши Олега, они будто и в самом деле большие. И ей захотелось лизнуть их, но от такой дерзости воздержалась. А Олег сказал:
- Чевой–то вы смеетесь?
- Лизнуть ваши уши захотела, да мамка заругается. Скажет: "Дуришь, девка".
Они рассмеялись, но в этот момент раздался звонок "трубы" - так называют сотовый телефон. Послышался тревожный голос Старрока:
- Университетский летний городок - он, кажется, недалеко от вашей фабрики?
- Да, совсем рядом. А что такое?
- Мой человек сообщил: там триста наших девиц собрали, особенно красивых, стройных и молодых. На отправку в Судан готовят, - будто бы восемьсот миллионов долларов за них получили. Там азики, чечены и с ними Автандил. Я три автобуса с омоновцами приготовил, они под началом Тихого за нами пойдут, а мы с вами должны сейчас же выехать. Поедем в одной машине, на ходу план операции составим. Я сейчас к вам подъеду.
Олег все слышал и, потирая руки, сказал:
- Люблю жареные дела! Я с вами поеду.
- И думать нечего! Не возьму я вас.
- Но я же ваш начальник! Сама сказала, а тут… командовать. Да я скорее вас не отпущу. Не женское это дело мафию укрощать.
И к Валентине Павловне:
- Не пустим ее. А?..
Но Катя собралась, поцеловала маму и пошла. И уже в лифте Олег строго, начальническим тоном проговорил:
- Вы, товарищ майор, бросьте со мной, как с мальчиком, обращаться. Неужели вы решили, что одну вас на опасное дело отпущу?.. Нет уж, привыкайте; я хотя рядовой и необученный, буду вас защищать, и беречь, и от милиции скоро отставлю. Не женское это дело - с пистолетом на боку ходить.
Кате нравилась нарочитая строгость его тона; за этой напускной суровостью слышала и серьезную озабоченность ее судьбой, она улыбалась, но не хотелось ей думать, что разговор этот имеет только шуточный характер. Как всякой женщине, ей нравилось, чтобы о ней заботились.
Сели в Катину машину - служебный "Мерседес", который хотя и не принадлежал ей, но Автандил в минуту каких–то пламенных откровений обронил фразу, сопровождаемую царственным жестом: "Автомобиль ваш, я его вам дарю".
Скоро подъехал бронированный "Линкольн" Старрока, и Катя, оставив в своей машине Олега, пересела к генералу. И они поехали.
Сидела майор в заднем салоне и все время звонила. Петрунину сказала:
- У вас автомобиль есть?
- Старенький "жигуленок", но бегает резво, как горный козел.
- Захватите с собой длинную веревку и поезжайте на мою фабрику, найдите там Антонину Сергеевну, главного бухгалтера, и ждите моих распоряжений.
- Веревку–то зачем? Я вешаться не собираюсь, а если ты решила свести счеты с жизнью, то не дам. Кто мне тогда жалование хорошее платить будет?
- Веревка нужна. Берите и не рассуждайте!
Старрок тоже спросил:
- Кого вешать собираетесь? Не меня ли?
- До вас еще дело не дошло, но если будете задавать много вопросов, повесим и вас.
- Хе! - качнул головой генерал. - С тобой не соскучишься. Люблю веселых людей, только юмора такого черного я даже в Одессе не слыхал.
Катя звонила главному бухгалтеру:
- Антонина Сергеевна! Соберите дружинников, и пусть они ждут моего распоряжения. Через сорок минут в летний лагерь приеду, мы его покупать будем.
- Весь лагерь?
- Весь, весь. Что вы так испугались?
- Там же целый город! Где деньги такие возьмем?
- Кореец нашел деньги, а мы с вами не найдем? Какие же мы фабриканты!
- Да зачем он нам - лагерь–то весь. Для его обслуги человек сто надо.
- А мы двести найдем, и даже триста. Ну, да ладно: рассуждать вы стали много. Выполняйте мою команду!
Старрок и на это сказал:
- И правду вам говорит бухгалтер, умный она человек. Мне бы такого. А скажите, зачем вам такой большой лагерь? И неужели ваш этот хрякин так много денег вам даст?
- А хакер может и на лагерь дать деньги, но только в том случае, если мы ему скажем: для милиции он нужен, дети милиционеров там будут отдыхать - и зимой, и летом.
Потом они ехали молча. Старрок думал о том, а что он сам–то от этой затеи может поиметь? Дети милиционеров, конечно, очень важно, его же за то и подчиненные хвалить будут, и в министерстве узнают - тоже похвалят. А еще и места для своих детей просить будут. Но и все–таки: что же ему лично от такой затеи отвалится?
Сказал Катерине:
- Странный он, этот ваш хрюша! Ему бы на Канарах загорать, да девочек молоденьких…
- Девочек он и тут найдет. Вон их сколько полковник Автандил со своей шайкой набрал. Да только понять вы не можете: есть люди на свете, которые одну заботу знают: о Родине своей пекутся. Были же на Руси Мамонтов, Морозов, Третьяков, сотни и тысячи других патриотов. Один грандиозный театр в центре Москвы строил, чтобы в мире такого не было, другой картинную галерею, а профессор Цветаев, к примеру, все денежки свои на строительство музея истратил. И дочерям на жизнь не оставил. Вот какие сердца благородные были! Ни в каком другом народе, и особенно в вашем, таких людей не замечено.
- Опять твой проклятый национализм! Ты у меня допрыгаешься, Катерина! Уволю без выходного пособия.
Не сразу ответила майор Катя. Помолчав, сказала:
- Хорошо бы, если бы уволили. Мне и мама говорит. А теперь вот и хрякер, как вы его называете.
- Ну, ну, девка! С тобой и пошутить нельзя. Люблю я тебя, как дочь родную. И раньше любил, а теперь ты меня богатым сделала. Двести тысяч на счету! Мог ли я подумать там, в Одессе, где у меня на мороженое рубля не было.
- Да вы ведь и не жили в Одессе. Что ж вы ее вспоминаете?
- А то и вспоминаю, что там, в Одессе, дух наш еврейский живет. Не жил в Одессе, а духом ее пропитан. И речь одесситов в ушах звенит. Во сне Дерибасовскую вижу. Будто иду я по ней, а впереди меня Остап Бендер, а за ним Паниковский трусит. Вот сейчас, думаю, обернутся и скажут: "Старрок, иди к нам. Вместе будем миллион искать".
Машина шла тихо, спидометр показывал "60". Катя не мешала генералу выговаривать свои сокровенные мысли. Знала: он очень любил ее общество, считал красивейшей женщиной в мире и гордился тем, что она его подчиненная. И как мужчина еще не старый и любвеобильный, испытывал большое желание хоть чем–то ей понравиться. Знал, что она любила его откровения на еврейские темы.
И он продолжал:
- Сейчас в России нам памятники ставят. В Москве Высоцкому, в Питере Остапу Бендеру, и где–то еще Паниковскому… Знающие люди говорят: "Нигде, ни в одной стране такого уважения евреям не оказывали. Даже и в Израиле так не чтят своих соплеменников".
Старрок знал, какая ярая националистка его собеседница, но знал он также, что ее любовь к своему народу сродни чувствам евреев, чей национализм не знает никаких границ и в наш век радио и телевидения стал известен всему миру. Старрок был умным человеком, не чужд справедливости и мысленно, в беседах с самим собой, признавал, что национализм русских, в отличие от национализма евреев, уважает национальные чувства всех других народов и как бы говорит: любите вы на здоровье свою нацию, - и это даже хорошо, мы за это уважать вас готовы, - но не мешайте и нам любить братьев по крови. Не лезьте в душу, не захватывайте наших газет, наших театров, телевидения. А если вы уж и в Кремль тихой сапой заползли, и там все места заняли, так этому и прощения не будет. Захват власти в стране с такой великой боевой славой будет изучаться историками многих поколений. Появится литература, объясняющая этот феномен. Люди других стран будут учиться на опыте русских. Драма русского народа уж в который раз сослужит пользу человечеству, разбудит бдительность, научит народы не только с опаской смотреть на врага внешнего, но и распутывать тайные ходы врагов внутренних. Маленький и коварный народец, сумевший обмануть великана, станет синонимом лжи и обмана, а его вожаки и кумиры приобретут репутацию вселенских негодяев. Вот уж истинно говорят: нет худа без добра.
Неприятны Старроку разговоры на эту тему с майором Катей, но не бежит от них милицейский генерал, не уклоняется. Слушая эту мудрую, как тысяча змей, девицу, он как бы пытает свою судьбу, смотрится в зеркало, где отражается завтрашний день еврейства. При этом он думает: не напрасно же так много его соплеменников уехало за рубеж в последние годы. И уезжают все больше старые и молодые люди, слух идет, что будто бы в России всего лишь семьсот тысяч евреев осталось. Это из пяти–шести миллионов–то! На взгляд поверхностный может странным показаться такой бурный, словно кавказский сель, исход его родичей; но так лишь человек неумный может подумать. А ум глубокий, проницательный смотрит в корень явления. Корень же уходит не в природу власти, которая по милости Горбачева и Ельцина вдруг у евреев оказалась, а тянется туда, где кипят страсти народные, шумит и волнуется океан жизни главного народа, то есть русского. Они–то, русские, вот как и она, эта очаровательная фарфоровая куколка, хмурят брови, грозно поводят взором, все громче и громче вопрошают: кто развалил империю и испортил жизнь на Руси?.. А ответ находят всюду, куда ни глянут. Телевизор включат - там если богач, так Гусинский, если политик, так Явлинский или Жириновский. Тут и дураку все понятно, а народ–то прост–прост, а не дурак. И часто после таких дум Старроку является мысль: не пришел ли час и ему собирать чемоданы?..
За разговорами неожиданно подъехали к лагерю. Тут уж три автобуса с ребятами стояли, фабричная команда дружинников на полянке леса расположилась. Катя им сказала: держитесь подальше от места свары, они вооружены. И со Старроком, с Артуром и Тихим стали совещаться, как блокировать девушек и брать мафиози. Были с ними и кореец, и сторож - рассказали, что кавказцы в количестве одиннадцати человек, и с ними какой–то суданский важный чиновник, и полковник милицейский в столовой сидят. Несколько столов сдвинули и под главной люстрой вино пьют, шашлыки едят. Окружить их или войти к ним - рискованно. Пальбу откроют, побьют многих. И тогда Екатерина сказала:
- Я в гражданском платье, зайду к ним и предложу сдаться. На женщину руку поднять не посмеют.
Артур возразил, но Старрок глубокомысленно молчал. План казался ему единственно правильным. Пока майор Катя ведет там переговоры, они здание окружат, все выходы закроют. Кавказцам делать будет нечего - сдадутся.
А Катя, не дожидаясь одобрения, стремительно оторвалась от них и пошла в столовую. Распахнула дверь, встала посредине залы у колонны.
- Здравствуйте, господа! Хлеб–соль вам!..
Полковник Автандил привстал:
- Катерина! Зачем ты здесь?
- Я не одна, господин полковник. Генерал Старрок омоновцев на трех машинах привез, они здание окружают.
Заволновались кавказцы, двинули стулья, Катя подняла руки:
- Спокойно, господа! Давайте о деле говорить. Куда и кому вы триста девушек отправляете?..
Ее голос потонул в шуме; кавказцы, озираясь, пятились к черному выходу. На месте оставался один полковник. А из кухни выскочил молодой кавказец с усиками, в руках его блеснула вороненая сталь пистолета. Катя машинально отклонилась за колонну, и в тот самый момент раздался выстрел. От колонны отлетела штукатурка. Еще выстрел. Кавказец подбежал к окну, прицелился, но Катя, достав из кармана юбки свой маленький "Вальтер", пряталась за колонну. И когда прозвучал третий выстрел и кавказец барсом к ней бросился, она нажала курок. Кавказец дрогнул, схватился за шею. Из руки выпал пистолет. Поднял стул и двинулся на Катерину. Она снова выстрелила. Теперь уж кавказец остановился, вытаращил на нее страшные черные глаза, раскрыл рот. В столовую ворвались омоновцы, кто–то дернул за руку Катю, заслонил собой. Это был Олег. Ногой он толкнул кавказца, поднял с пола пистолет и потащил к выходу Катерину. А на дворе послышались выстрелы. Омоновцы брали кавказцев. Кто–то докладывал Старроку:
- Взято одиннадцать человек.
Старрок к Автандилу:
- Это все?
- Да, все.
Катя рванулась из объятий Каратаева, подошла к Старроку. Сказала:
- Верно, их было одиннадцать. Двенадцатый - полковник.
- Ты что же, считала?
- Успела пересчитать.
- Хорошо, жива осталась. Пришлось бы мне отвечать за тебя перед министром.
- Я бы не хотела, чтобы вы за меня получили выговор. Надеюсь, получите орден.
- И тут язвит, шельма! - подумал Старрок.
В залу, между тем, вводили кавказцев. Их было одиннадцать молодых, холеных и здоровых мужиков. На ходу им крутили руки, вытаскивали из карманов документы, ножи, пистолеты. Раненый сидел на стуле возле окна.
- А этого перевяжите.
Катя подошла к нему, сорвала с него белую рубашку, разорвала на тряпки, стала перевязывать. Он смотрел на нее жалобно и виновато. Прохрипел:
- Это ты меня?
- Сам себя наказал. Не начни ты в меня палить, так и цел бы остался. Злой ты, как шакал, а таких–то Бог карает.
Старрок приказал отправить его на машине Автандила в больницу и там выставить часовых.
- Не упустить его. Он нам особенно нужен.
Кто–то из раскрытой двери крикнул:
- Лейтенант ранен!
- Артур? - подбежала к нему Катя.
- Да, Артур. Мы его на "Волге" в больницу отправили.
- Тяжело ранен?
- Будто бы нет. В плече пуля застряла. Он рукой рану прижал, говорит: "Кость не задела. Повезло". Хороший он парень, этот лейтенант. Двоих кавказцев скрутил, а третий из кустов в него выстрелил.
Другой омоновец рассказывал:
- Три кавказца в кустах затерялись, думали, упустим, а там из леса рабочие парни с повязками дружинников выступили. Ну, и этих троих скрутили.
На всех кавказцев надели наручники и повели к автобусу. У дверей второй столовой, где держали девушек, выставили часовых. Старрок, Тихий, майор Катя и с ними Каратаев сели за стол, приказали принести чай. Автандил, предваряя вопросы генерала, вскинул над головой руки и голосом, напоминавшим сталинский, воскликнул:
- Зачем такой шум? Я приехал сюда, чтобы миром дело кончить.
- Да, да - миром, - сказал Старрок, - знаем мы этот ваш мир.
И генерал подступился к полковнику с допросом.