ГЛАВА ШЕСТАЯ
Сразу же после перестрелки и ареста одиннадцати кавказцев Петрунин на глазах у ошалевшего корейца натянул между деревьями веревку и, когда хозяин лагеря спросил: "Зачем ты делаешь?", посмотрел на него сердито:
- Ты хозяин этого лагеря?.. Плохо твое дело, брат. Схватят тебя за шкирку и потянут в кутузку.
- Кутузку?.. Что он есть, кутузка?
- А это ты там узнаешь, когда тебя в камеру вместе с кавказцами посадят.
- Камера? Тюрьма, значит. Зачем камера? Что плохого делает иностранный коммерсант? Я не стрелял. У меня нет пистолета.
- Там расскажешь, что ты делаешь. Лагерь–то твой!.. А теперь вот - фабрика будет - труба, дым, грязь. Кто захочет сюда ездить? Крышка тебе, Корея! Бери ноги в руки и валяй домой.
Подошла Екатерина. И - к корейцу:
- Ты лагерь хотел продавать?
- Да, да - продам лагерь. Сейчас продам. Но денег много надо.
- Сколько же?
Кореец замялся, стал что–то на руках показывать. Видно, слова какие–то забыл. Но потом сказал:
- Двести тысяч долларов!
- Ну, ты загнул парень! - пропел Петрунин. А Катерина предложила:
- Бери любую половину.
- Что есть половина?
- Ах, косоглазый бес! - вскинулся Петрунин. - Слов русских не понимаешь, а имущество наше к рукам прибрал.
Кореец догадался и замотал головой:
- Хорошо есть, хорошо! Давай половину.
Катя поручила Петрунину оформлять документы, а сама пошла в детскую столовую, где томились в ожидании своей судьбы девушки. За ней неотступно следовал Каратаев.
У дверей их встретил омоновец:
- Плачут девушки.
- Чего ж они плачут, дурочки?
- Боятся, задаток от них потребуют. Им по тысяче долларов дали. Говорят, истратили половину и взять их теперь негде.
Катя и Каратаев вошли в помещение, и девушки, онемев от страха, смолкли. Катя громко спросила:
- Вас триста душ должно быть. Где остальные?
- На втором этаже они, в спальных комнатах сидят.
- Зовите всех сюда. А вы, красавицы, чего нос повесили? Вот ты… как тебя зовут?
Подошла к рослой кареглазой девице:
- Ишь, Венера Милосская. Да за такую–то и сто миллионов не жалко. Ну, вот вы, Олег, - повернулась к Каратаеву, - дали бы за нее сто миллионов?..
- Дал бы и двести, но лишь в том случае, если бы вы от своей милиции отказались и воспитанием этой девушки занялись. Она ведь еще несовершеннолетняя.
Катя села рядом с кареглазой, обняла ее за плечи, заговорила в раздумье:
- Мне такой ваш проект нравится. Я только сегодня поняла, как опасно в милиции работать. Пулю в голову получить не желаю. Я хоть уже пожила на свете, но каждый день встречаю, как самый первый и единственный.
Тряхнула за плечи девушку:
- Ну, рассказывай, как тебя зовут?
- Марией.
- Машенька! Вот молодцы, родители! Самым красивым именем назвали.
Со второго этажа по живописной лестнице стекали разноцветные стайки девиц. Одеты изысканно, броско и по последней моде. Прически, туалеты - все так, будто они приготовились к смотру на конкурсе красоты. Глаза сияли весенними цветами, ноги длинные, шеи лебединые.
Русская элитная порода готовилась на вывоз в арабскую страну.
Бледность щек и тревожные взгляды выражали беспокойство и взволнованность.
За столами все не умещались, многим пришлось стоять. Тишина воцарилась такая, что и полет мухи можно было услышать.
- Кто из вас самая старшая? - спросила Катя.
Девушки молчали.
- Кому из вас двадцать лет?
С десяток рук взметнулись над головами.
- А кому двадцать один год?
Поднялись три руки.
- Вот вы, "старушки", и сядьте здесь, со мной рядом.
Три девушки, неся в руках стулья, приблизились и сели рядом с Катериной. Она сказала:
- Давайте знакомиться: я Екатерина Михайловна, хозяйка швейной фабрики, что тут по соседству, и одновременно майор милиции. Мы этот лагерь покупаем для фабрики. Тут будут отдыхать семьи рабочих, милиционеров, дети. В будущем устроим базу и для иностранных туристов. Вас мы вырвали из лап мафии. Вы были в плену.
- Нас пригласил Судан, мы туристы.
- Туристы? А кто же и зачем вам дал по тысяче долларов? Нет, милые, вас купил богатый человек, чтобы часть из вас оставить в своем гареме, а другую часть перепродать другим богатым людям. Вы стали живым товаром и чуть было не попали в рабство.
Наступила тишина, и Катя долго ее не нарушала. Из дальних рядов раздался чуть не плачущий голос:
- А как же деньги? Мы их потратили.
- Деньги возвращать не станем. Мы хотим устроить вашу судьбу. Приглашаю всех на работу. Часть из вас, кто захочет, будет трудиться здесь, а другие пойдут на мою фабрику. Всем вам будем платить по двести долларов в месяц. Ну, как? Принимаете мое предложение?
И снова тишина. Машенька, сидевшая справа от Кати, робко спросила:
- А если тут… что будем делать?
- Пока будем приводить в порядок помещения, территорию, а потом кто пойдет на кухни, кто в столовые залы официантками. Другие будут хозяйничать в бильярдной, кинотеатре, на спортивных базах. Желающие возьмут ножницы, научатся стричь газоны, разбивать цветочные клумбы, содержать в чистоте территорию. Те же из вас, кто захочет продолжать учебу, жить и работать в городе - милости просим, оставайтесь в городе. И еще скажу: для тех, кто пожелает работать у нас, выдадим зарплату за три месяца вперед. Ну, а теперь послушаем вас.
Рядом сидящая девушка - из "старушек", сказала:
- Меня зовут Ксения. Хочу спросить, а если у кого есть брат, или молодой человек, и он без работы, можно и ему здесь устроиться?
- Да, можно, но это в том случае, если он нам покажется надежным и порядочным парнем.
Заговорила другая "старушка":
- Меня зовут Таня, хотела бы знать: что надо понимать под словами "надежный" и "порядочный"?
- У нас будет "сухой" закон. Согласятся ли они на абсолютную трезвость?.. Каждый пройдет медицинскую комиссию. Если чем болен, пошлем на лечение.
Вопросов больше не было, и Катя, обращаясь к трем "старушкам", сказала:
- У казаков раньше были сотские атаманы, мы тоже разобьем наших казачек на сотни и каждая из вас составит список, кто и где хочет работать. Через три дня вы мне такие списки представите.
Обратилась к Машеньке:
- Хочешь быть у меня секретарем?
- И у меня тоже! - раздался за спиной голос Петрунина.
Катя повернулась к нему. Он принял стойку смирно, доложил:
- Купля–продажа свершилась. Нужны еще кое–какие формальности, выписать корейцу денежный чек, и лагерь "Колокольчик" будет вашей личной собственностью. Прошу назначить меня генеральным директором, а эту юную мадам, - он указал на Машу, - моим заместителем. И он раскатисто, сверкнув белизной нетронутых кариесом зубов, засмеялся.
- А что, эта твоя мысль мне нравится; завтра же примешь хозяйство, но, конечно, останешься и моим адвокатом. Только вот что… - она оглядела повстававших со своих мест и волнующихся словно пчелиный улей девчат, сказала: - Нельзя ведь тебя… пускать в этот огород.
- В какой огород?
- А тут в лагере будут эти девушки работать.
- Так это и хорошо! Мне такое общество нравится.
Катя строго на него посмотрела:
- Игорь! Хватит скоморошничать!
- Но позволь. Если все они будут в моем подчинении, так как же я должен вести себя? Не смотреть, что ли, на них! Так они же на меня и обидятся.
- Вести себя будешь, как черный монах. А не то, так сразу получишь отставку.
И Петрунин снова засмеялся. И по тому, как весело и участливо смотрела на него Маша, можно было сделать вывод, что она на него не обижалась.
- Надо бы нам в больницу - навестить Артура, - поднялась Екатерина. И взяла за локоть Марию. - Пойдем в машину. Ты со мной потом в Москву поедешь.
Петрунин было устремился в задний салон за Олегом и Машей, но Катя сказала:
- Садись со мной. Расскажешь, какие бумаги оформили, что еще от меня требуется.
- Деньги нужны, да подпись поставить, да у юриста заверим купчую. Чего же больше?..
Катя обратилась к Маше:
- Сколько тебе лет, Машенька?
- Шестнадцать… скоро будет.
- Ты школу закончила?
- В девятом классе училась.
- А мама с папой у тебя есть?
- Есть мама и три братика.
- Мама работает?
- Нет. Она дома едва управляется.
Других вопросов Катя из деликатности не задавала, но Петрунин, обернувшись к ней, спросил:
- На что же вы живете?
- Теперь вот деньги получили. Мама спрятала их, будет экономить.
Подъехали к больнице, и Катя в сопровождении Олега прошла в приемный покой. Здесь ей сообщили, что лейтенанту милиции только что сделали операцию и он еще не проснулся от наркоза. Катя позвонила главному врачу, тот приказал пропустить их.
На лифте поднялись на шестой этаж, тут их встретил главный врач и провел в палату. Сел у изголовья больного и стал легонько бить его по щеке:
- Вставай, лейтенант! Разоспался.
Артур открыл глаза и увидел майора Катю. Хотел было приподняться, но врач его удержал:
- Лежи, лежи. Шов порвется.
Артур, оглядев гостей, улыбнулся, виновато сказал:
- Пустяки! Пуля, как оса, в плечо ужалила.
Катя склонилась к нему щекой, погладила волосы. "Как они счастливы!" - подумал Олег. И черная мысль о том, что они любят друг друга, вновь поползла в голову. На этот раз она явилась не в форме догадки, а уже как уверенность и несомненная данность. Сердце в груди упало, почти замерло. Душа опустела, как сосуд, из которого выкачали воздух. Надежд не оставалось. Она гладила Артура по волосам, нежно говорила: "Слава Богу, слава Богу, что так–то, не опасно…"
Вошла сестра и сказала, что к больному пришли мама и дедушка. Катя поднялась, и они стали прощаться.
Из Сергиева Посада покатили в Москву. Был поздний вечер, город с гирляндами огней остался позади, машин на дороге встречалось мало, Катя вела машину молча, скорость держала большую. Она и всегда так: если набирает скорость, едет молча, зорко следит за дорогой. Отвлекал ее, и даже раздражал, Петрунин. Адвокат донимал Марию:
- Глупые вы, девчонки! Если уж продавать себя, так за миллионы. Вон у нас из "Зенита" футболиста купили: двести миллионов отвалили. А вы?.. Тысяча долларов! И не подумали: кавказцы–то за вас себе в карман сколько положили.
- Игорь. Отстань от Марии! Откуда ей знать, где и за сколько футболиста купили. Но вообще–то - не приставай к ней. А то высажу тебя на дороге. Пойдешь на электричку.
За него заступилась Мария:
- Вы его не браните. Он говорит не обидно, от сердца. Веселый он, а я веселых парней люблю.
- О! Слышишь, что она сказала? Любит меня. Уже полюбила! И парнем назвала. А ты в наши дела не вмешивайся. Не смыслишь ты ничего в любви, потому как тебе кроме Автандила никто из мужиков не нравится. Засохла ты в милиции, душой очерствела. Тебя за то и Старрок с Автандилом держат: не любишь ты никого и не можешь любить, потому как синий чулок ты. Погоны нацепила и уж никого не видишь вокруг себя. На что уж я парень, что твой Аполлон Бельведерский, и два года возле тебя крутился, а ты и меня не разглядела. Вобла ты сушеная!
Катя сбавила скорость. Мотор работал неслышно, и голос Петрунина звучал, как на эстраде.
- Ты балаболишь много и для любви серьезной непригодный. Девочки, они умных любят, и важных, и так, чтобы парень чем–нибудь отличался от других, - говорила Катя. - Талант какой–нибудь, - скажем, на баяне играет или школу бальных танцев окончил. А еще лучше - если изобрел что–нибудь. К такому тянется девчоночье сердце, млеет от восторга.
Катерина говорила тихо, голосом мечтательным и певучим.
А Каратаев от этих ее слов вновь обретал душевное спокойствие и уверенность. Он–то уж со своими талантами мог рассчитывать на любовь девушки, но вот только девушек–то он теперь и не видел. Час назад сидел в таком цветнике, о котором и во сне нельзя вообразить. Жадно оглядывал каждую, искал ту самую дивную красоту, за которую восточный коммивояжер деньги большие платил, но чтобы в сердце его что–нибудь шевельнулось? - Нет, никакого биения в своей груди он не услышал. В одном только укреплялся все сильнее: без Катерины нет ему жизни на земле! И надо скорее объявлять ей о своем намерении отдать ей руку и сердце. Да как это сделаешь, если нет уверенности в ответном чувстве? Ведь если она откажет, сгорит он со стыда и перенести такую катастрофу не сможет. Оставалось ему пребывать в подвешенной неопределенности и ждать момента, когда уж не будет никаких сомнений в успехе. А они, эти сомнения, накатывают точно волны Финского залива на город Петра, и конца им не видно. Впрочем, вот сейчас ветерок в его сторону подул. Катя строй своих чувств и дум выговаривает, она такой портрет своего будущего принца рисует, который больше на него похож, чем на того милицейского офицера с восточными чертами на лице.
Сердце вновь начинало оттаивать. Теплая волна лизнула душу, и ему стало веселее.
Петрунина ссадили у метро, и втроем поехали в Черемушки. Олег предложил Кате и Маше остаться на ночь у него. Сказал:
- Займете комнату, что напротив входа, устраивайтесь там, и пусть она будет ваша.
Катя согласилась:
- Хорошо. Мне нужна комната в вашей квартире. И если мы вас не стесним…
- Господи! Да зачем мне одиночество? Я уж и так скоро выть буду от тоски. А к тому ж с завтрашнего дня на заводе буду торчать подолгу. Там, говорят, мне и комнату отдыха рядом с лабораторией оборудовали. И повар у меня будет - молоденькая такая, вот вроде Машеньки.
- Ну–ну! - прикрикнула Катя. - Влюбитесь еще!
- Ага! Ревнуете? Вот это как раз мне и надо, чтобы вы меня ревновали. А то смотрите на меня, как на белую стену. А мне, может, обидно такое ваше равнодушие. Может, в моем сердце любовь к вам разгорается, а вы меня не замечаете.
Машенька готовила ужин, а Олег и Катя, уединившись в своих комнатах, принялись названивать друзьям и знакомым.
- Завтра выйду на работу, - говорил Олег директору завода. - Я вам пополнил счет у Романа - знаете ли вы об этом?
- Да, он мне звонит о каждом новом поступлении. Говорит, вы ему жизнь красивую устроили. У него за эти дни процент втрое подскочил. Держится за вас, как за мать родную. Но и мы тоже… Рабочим зарплату подтянули - до трехсот долларов.
- Я сегодня еще вам подброшу. И узнайте, кто без квартиры, у кого детей много. Таким немедленно дайте деньги. И тем, кто в дружинники запишется, еще набросьте. Пусть безбедно живут и за завод держатся. Позовите к себе начальника районной милиции, пусть и он дружинникам помогает. В милиции трудятся наши ребята, русские. И платят им мизер. А корпус новый немедленно начинайте. И пристройку к конструкторскому бюро. Будем большие дела разворачивать.
Позвонил Роману. Тот ужинал, да так, что уже еле дышал и устал порядком, но еще по инерции продолжал жевать какую- то сверхвкусную рыбу, присланную ему на самолете из Мурманска, и был рад звонку Олега.
- Скажи, Роман, я могу забросить побольше денег на счета Вялова и Малютина? Им завод надо развивать, но боюсь, как бы их трясти не стали: что да откуда?..
- О чем ты говоришь?.. Вали на их счета хоть миллиарды! И меня, конечно, не забывай. Помни: чиновники из Центробанка и Министерства финансов на большие деньги липнут, как мухи. Им жирные куски кидать надо. А жирный кусок любой рот заткнет. Ты на меня положись. Я подводил тебя? Да?.. Роман - твой лучший друг. И слуга, и охранник, и адвокат. Да?.. Не веришь, что ли?..
Он говорил и не забывал про рыбу, тащил ее в рот, слова еле проталкивал, они застревали, путались, речь становилась непонятной.
- Да брось ты жевать! - крикнул Олег. - Отпускай моим людям наличные, сколько попросят. Мы строительство разворачиваем, нам много денег нужно. И обеспечь охрану.
- Олег, родной, хороший, Роман служил тебе и служить будет. В моем банке держат кое–что и олигархи, но - мизер, кот наплакал, а деньги большие переводят за рубеж. Ты же знаешь: среди них нет патриотов, а мы с тобой любим Россию, я все делаю для России. Мой брат уехал в Израиль, и там ему недавно смазали по морде. Остановили на центральной площади и сказали: "Почему ты рыжий?" И дали оплеуху. Он мне звонит и называет себя идиотом, что уехал из России, где его никто не останавливал и не бил. Я сказал: "Возвращайся в Москву", а он мне поставил условие: "Переведи побольше денег, и тогда я вернусь". Ты слышишь: "Побольше денег!" Я уже ему переводил, но сколько ни переведу - все мало. Оказывается, он тоже банк устроить хочет: и здесь, в Москве, и в Тель - Авиве. Нет, ты только подумай: он хочет банк! А я не хочу еще иметь банк в Лондоне и Париже?.. Если уж иметь банк, то пусть буду я хозяином, а не он. Ты меня слышишь?..
- Слышу, слышу, но про банк для брата ты мне расскажешь потом. Ты знаешь: деньги мои чистые, я получаю их за свои изобретения…
- Хо!.. Давно хотел у тебя спросить: ты уже такой умный, что у тебя так много изобретений?..
- Роман! Говорил тебе, не лезь туда, куда тебя не просят. А то уйду в другой банк, где умеют хранить секреты.
- Хорошо, хорошо. Только ты меня не пугай. Из того, что ты такой умный и ловишь в небе какие–то машинки, мой банк имеет процент. А если б не был процент, был бы тогда на свете еврей? Был?.. Нет, Олег, тогда бы еврей не был, а был бы русский, белорус и еще киргиз. И он бы лез в шахту, а там что–то взрывается и людей убивает. Роман имеет немножко денег, но ты знаешь, денег всегда не хватает. Наш Осиновский олигарх, говорят, у него на счетах семь миллиардов, но он носится по всему свету, ищет такую щель, где можно еще достать немножко денег, - и, представь себе, достает. Говорят, он болен, во сне дрожит и что–то кричит, но встает и опять ищет деньги. Вот это еврей! Такой бедным не будет. И в шахту не полезет. Там, на глубине, говорят, очень жарко: люди работают в трусах и обливаются потом. У мартена тоже жарко. Я давно говорил: русские захватили все теплые места - мартен, шахту, рудники.
- Ну, ладно - тебя не останови…
- Хорошо, хорошо - не буду больше. Я поел, и мне надо полежать. Ты знаешь, я снова набрал вес - такой вес, что боюсь вставать на весы. Стрелки зашкаливают.
- Вот это скверно! Умрешь - кто тогда будет хранить мои деньги?
- Умру? Типун тебе на язык! Я - умру. Да такое и вообразить невозможно. Ты смотри, не скажи кому другому. Говорил тебе, что Роман у тебя в кармане. Буду молчать как рыба, а если придет чиновник, суну ему пачку долларов и он поцелует мне пятки.
- Вот и ладно, пусть целует. А теперь спокойной ночи.
Олега позвали ужинать.