Возможно, Мишель и проявил бы строптивость, ведь он имел весьма живой характер и все-таки был дворянином, а офицеры относились к нему как к простолюдину, то есть как к быдлу, но спустя неделю после начала службы на "Пикардийце" новоиспеченный юнга стал свидетелем самого легкого наказания, которому подвергся один матрос. Оно называлось "посмотреть небо".
Матроса привязали к стеньге мачты на немалой высоте, притом во время шторма, и он выписывал там головокружительные пируэты почти сутки. Когда его сняли, бедняга был похож на живого мертвеца, потому что его сто раз выворачивало наизнанку от качки. А ведь в арсенале капитана корабля имелись методы укрощения строптивцев и похлеще – килевание, купание с рей, плети, карцер…
Поэтому Мишель де Граммон проявил здравое благоразумие и старался не попадаться под руку ни боцману, самому вредному из командиров, ни тем более капитану, старому морскому волку, помешанному на поддержании идеального порядка на корабле. Зато по возвращении в Дьепп он получил самые лестные характеристики, а во время прощания с командой офицеры снизошли до приглашения юнги в кают-компанию, где все выпили за его будущие чины и заслуги: они наконец узнали, что Мишель де Граммон – шевалье и что ему предстоит обучение в Королевской морской школе. Впрочем, он подозревал, что им это было известно с самого начала, и они просто проверяли, как ему удастся справиться с неизбежными в морском деле трудностями.
И вот теперь он – вольная птица, готовая к полету в другие выси. Завтра, с утра пораньше, он сядет в дилижанс – и прощай, Дьепп. Мишель был радостен и горд: попасть в морскую школу Тулона мог не каждый дворянин, набор был ограничен. С чем это связано, никто не знал. Наверное, прижимистый кардинал Мазарини жалел денег на обучение морских офицеров.
А зря, потому что служба на кораблях была слишком непопулярной, родители даже пугали ею непутевых сыновей, и спрос на морских специалистов превышал предложение. Бытовало мнение, что ни один призванный во флот дворянин, который мог придумать, как ненадолго попасть в тюрьму, не стал бы моряком. Но если морской офицерский корпус с грехом пополам все-таки комплектовали, то с матросами дело обстояло совсем худо. Заманить во флот добровольцев нельзя было никакими коврижками. Тогда король издал эдикт, и полиция, а также специальные флотские команды начали устраивать облавы в портовых городах, в ходе которых все праздношатающиеся – и не только – возрастом от восемнадцати до сорока лет препровождались на корабли королевского флота. Разумеется, их согласия стать моряками никто не спрашивал. На адмиральском корабле каждого кандидата в матросы подвергали символическому медицинскому осмотру, затем вручали задаток, и после этого законность вербовки не подлежала сомнению.
Еще одна Морская офицерская школа находилась в Марселе. Но там обучались только отпрыски высшей знати. Ученики марсельской школы назывались гардештандартами, и звание это котировалось выше, чем просто кадет. Они служили преимущественно в гребном флоте. Но Мишель о веслах думал с презрением: разве могут тихоходные гребные посудины сравниться с парусниками, которые не ползут, как повозка по дрянной дороге, а летят над волнами словно чайки?
Подул свежий ветерок, и Мишель почувствовал, что продрог: все-таки на дворе стояла осень. "А не зайти ли мне в "Якорный ящик", чтобы согреться? – подумал де Граммон. – Ведь я еще ни разу там не был. То-то будут смеяться мои новые товарищи из морской школы в Тулоне – учился в Дьеппе и ни разу не вкусил от щедрот Бахуса, тем более что эту таверну знают все французские моряки. Нехорошо, шевалье. Итак – вперед!"
Таверна "Якорный ящик" располагалась неподалеку от порта. В свое время английские пираты, частые гости Дьеппа, прозвали этот район Fiddler’s Green – Портовый Рай. Что мог увидеть случайный гость в Раю? Прежде всего склады, торговые лавки и магазины, тянущиеся по обеим сторонам улицы. Некоторые из двух– и трехэтажных домов имели наверху стрелы или крепкие балки, с которых свисали блоки и крюки для перемещения грузов. Ноздри дразнили запахи кожи, табака, селитры, рома и пижмы, оливкового масла и смолы. А еще пахло ароматическими маслами и кремами. Проще говоря – женщинами.
Шустрые сутенеры предлагали изголодавшимся по женской ласке морякам от своих подопечных девиц легкого поведения любые услуги, которые только может придумать изощренный человеческий ум. Вблизи прилавков и лотков отирались нищие и разный портовый сброд; малые дети, грязные, в неописуемых лохмотьях, выпрашивали у прохожих пару монет на хлеб, а пацаны постарше нахально расписывали физические достоинства своих юных сестер, ожидающих где-нибудь поблизости.
Мишель де Граммон, любопытный, как все молодые люди, не раз прохаживался по грязным улочкам Портового Рая. Его манили и таверны, и гулящие женщины, но опять-таки боязнь повышенного внимания к своей персоне заставляла Мишеля осторожничать. К тому же у него не было денег, чтобы пускаться во все тяжкие, как некоторые воспитанники школы юнг.
Кошелек, который достался ему от раненого разбойника, на первых порах здорово выручил Мишеля. В нем оказалась весьма приличная сумма, столько юный дворянин отродясь не видал. Целый год он, как скупец, дрожал над каждым денье, потому что помощи ждать откуда-либо не мог. Ведь о том, что он в Дьеппе, не знала даже мать. Пьер де Сарсель пообещал сообщить ей, что с сыном все в порядке, но сразу предупредил, что местопребывание Мишеля ей не откроет – это чревато большими неприятностями. Мать, конечно, не отличалась болтливостью, но кто мог дать гарантию, что в порыве откровенности она не расскажет, куда сбежал ее сын, своему сожителю, мсье де Молену?
Знакомый де Сарселя занес Мишеля в списки школы как круглого сироту. Тех юнг, у кого не было родных, одевали и кормили, но очень скудно. Наверное, их приучали к скверным условиям жизни на кораблях, потому как то, что им подавали на стол, брали из старых флотских запасов, в которых мышиный помет считался само собой разумеющимся. А уж про форменную одежду и говорить нечего – она начала расползаться на третий месяц носки. Похоже, морской интендант хорошо нажился на поставке платья для юнг, закупив по дешевке лежалое гнилье.
Пришлось приобрести у старьевщика хлопчатобумажную блузу, широкие штаны из грубого материала и вязаный колпак – матросскую робу, в которой щеголяли почти все моряки Европы. Что касается еды, то будущие юнги добывали ее самыми разными способами, вплоть до примитивного воровства. Не один каплун из окрестных селений закончил свой жизненный путь на вертеле над костром среди меловых холмов, окружавших Дьепп, куда его притащили шустрые воришки из школы юнг.
Таверна "Якорный ящик" полнилась народом. Несмотря на то что Дьепп после двух столетий оживленной жизни погрузился в старческую дремоту, людей в нем было много, притом самых разных национальностей и вероисповеданий. Здесь вполне обычной была картина, когда ревностный католик по пьяному делу обнимался с гугенотом, или приличный семьянин из центральных районов Франции, в трезвом виде и на дух не переносивший людей с темной кожей, делил ложе с мулаткой, а заносчивый дворянин, морской офицер, снисходил до общения с портовым сбродом, угощая падших людишек за свой счет.
Моряки вообще были странными людьми. Они ежедневно сталкивались с коварной и могучей стихией, которая в любой момент могла забрать их жизни, поэтому порт они трактовали как крохотный участок земного глобуса, на котором провидение поставило таверны и прочие увеселительные заведения, при этом не забыв о женщинах легких нравов. Кусочек твердой земли, именуемый портом, был тихой гаванью, привечавшей моряков как мать, и они вели себя соответственно – словно расшалившиеся дети, не знающие слова "нельзя".
Простодушный и не всегда подозревающий об опасностях, ждущих его на земле, моряк, сойдя на берег, попадал в лапы отребья, становился жертвой портовых акул, крыс и червей, без жалости пожирающих людей моря и руководимых владельцами ночлежек, содержателями таверн и харчевен, барменами, вербовщиками и сутенерами.
В 1529 году братья Пармантье, мореплаватели родом из Дьеппа, предложили устраивать веселый корабельный праздник-маскарад после того, как судно пересечет экватор. Всем морякам выдавался сертификат экваториального крещения, бережно хранившийся на дне матросских сундучков. В нем было написано, что Нептун, принимая в свое королевство нового подданного, приказывает, чтобы сирены, нереиды и тритоны охраняли его: "…А посему, братья и сестры нашего рода, приказываю вам хранить его во всех путешествиях от штормов, ураганов, вулканов, смерчей, а также акул морских и береговых". Мишель мечтал как можно быстрее оказаться в южных морях, чтобы получить на руки вожделенный документ, подтверждающий его право считаться настоящим морским волком…
Едва Мишель де Граммон появился на пороге таверны, к нему подскочил сутенер – скользкий тип с лицом прожженного плута.
– Мсье, не желаете ли девочку? – затараторил он, от спешки глотая слова. – Ах, какая прелесть, эта наша Абель! Она такие штуки вытворяет… у-у… – он изобразил восхищение. – Вам понравится, мсье, клянусь святой пятницей! И всего за каких-то двадцать су.
– Пошел прочь! – процедил сквозь зубы Мишель, оттолкнул его и отправился искать свободное место.
Оскорбленный сутенер хищно посмотрел ему вслед и пробормотал: "Ну, погоди ужо, дворянчик…" И бросился к следующему посетителю таверны, который оказался не столь принципиальным, как Мишель; вскоре тот сидел за столом вместе с изрядно потасканной развязной девицей, истинный лик которой был скрыт под толстым слоем белил и румян.
Мишель де Граммон подсел за стол к троим матросам – все просоленные морские волки и уже в изрядном подпитии. Юнгу они приняли вполне доброжелательно, по каким-то только им известным признакам определив, что он принадлежит к морскому братству. Но они были заняты своими разговорами, и Мишель, заказав ром и бараний бочок, зажаренный на вертеле, с азартом предался чревоугодию, тем более что хорошего мяса он давно не пробовал.
Ром быстро ударил в голову, и слегка захмелевший Мишель де Граммон, на время оставив гастрономические упражнения, закурил. Он пристрастился к курению недавно; моряка без трубки, которая помогала коротать время между вахтами, нельзя представить. Не найти матроса или морского офицера, который не был подвержен этой страсти.
Мишель, пребывающий в блаженстве, не заметил, как за столиком неподалеку от него началось какое-то шевеление. Там пьянствовала компашка подозрительных типов. Они не принадлежали к портовому сброду, хотя бы потому, что были вооружены до зубов, но их одежда не выдерживала никакой критики. Это была чрезвычайно пестрая смесь вполне добротного платья, сшитого из дорогой материи, и рванья, которое обычно носили спившиеся матросы и портовые грузчики. На их грубых физиономиях нельзя было заметить ни единой черточки благородства, они вели себя нагло и развязно, правда, к матросам старались не цепляться, а больше третировали гарсона и мещан, которые имели несчастье заглянуть в "Якорный ящик", чтобы пропустить пару кружек вина и потолковать о делах житейских. К ним подошел уже знакомый нам сутенер и начал, указывая на Мишеля, что-то нашептывать на ухо бородатому верзиле, который верховодил в этой компании. При этом он бросил на стол несколько серебряных монет.
Немного посовещавшись, задиры поднялись и вышли из таверны, а один из них, рослый, с длинными русыми волосами и со шпагой у пояса, которая служила как бы верительной грамотой его благородного дворянского происхождения, потребовал себе еще кружку вина. Гарсон принес, но, вместо того чтобы спокойно выпить вино за своим столом, мужчина подошел к Мишелю и сказал заплетающимся языком:
– Слышь, малыш… это… давай выпьем. За дружбу.
– Извините, мсье, но я вас не знаю, – сдержанно ответил де Граммон. – И пить с вами не буду.
– Ба-ба-ба! – русоволосый хищно осклабился. – Желторотый птенчик нами брезгует. Ты оскорбил меня в моих лучших чувствах!
Он нарывался на скандал, который должен был закончиться дракой. Это поняли и моряки, соседи Мишеля; они глухо заворчали, а один сказал:
– Мсье, отстаньте от парнишки. Выберите себе объект постарше, если уж вам так хочется почесать кулаки.
– Я не интересуюсь… ик!.. вашим мнением, господа, – дерзко ответил русоволосый.
При этом он сделал неловкое движение, и содержимое кружки выплеснулось на одежду Мишеля. Юноша сразу понял, что вино пролито специально, чтобы вызвать его на поединок. Но в его возрасте трудно ожидать рассудительности; он мигом поднялся и влепил наглецу такую затрещину, что тот пролетел ползала и грохнулся в проходе. Как Мишель и подозревал, русоволосый был не настолько пьян, как изображал. Он ловко изогнулся, вскочил на ноги, и в его руках холодно блеснула сталь.
– Э-э, мсье! Потише! – хозяин таверны вырос перед ним словно из-под земли; он направил на буяна пистолет. – Вы можете выяснить отношения в другом месте. Мне неприятности с полицией ни к чему.
– Выйдем! – вскричал русоволосый, обращаясь к Мишелю. – Я вздую тебя, как нашкодившего щенка!
– Это мы еще посмотрим!
Мишель оплатил обед и решительно шагнул к выходу. Внутри у него все кипело.
– Слушай, парень, плюнь ты на него, – сказал сосед по столу, судя по осанистой фигуре и свистку, висевшему на шее, боцман. – Посиди вместе с нами еще часок, а потом мы проводим тебя туда, куда нужно.
– Благодарю вас, мсье, от всего сердца… – Мишель поклонился. – Но с этим петухом я и сам разберусь. Спасибо за компанию.
И он вышел вслед за русоволосым.
Рядом с таверной стоял склад, которым давно не пользовались, с обширным двором. Туда и повел задира Мишеля де Граммона, потому что дуэль на улице могла закончиться для них плачевно: сначала заключением в тюрьму, затем судом и в конечном итоге каторгой. Несмотря на то что в Дьеппе царили весьма свободные нравы, как в любом портовом городе, королевский эдикт о запрещении дуэлей никто не отменял, и полиция за такими делами следила зорко. Правда, к дракам на кулаках и на ножах стражи порядка все же относились снисходительно – традиция…
Едва дуэлянты очутились во дворе, как их окружили разбойного вида товарищи русоволосого, который торжествующе расхохотался.
– Попался, глупый карась! – воскликнул он, обнажая шпагу. – Теперь ты ответишь мне за все. Никто не может безнаказанно оскорбить Готье де Мерсье!
– Только трус нападает вместе с целой шайкой! – резко ответил Мишель. – Сразимся один на один и посмотрим, кто из нас глупый карась.
– А я так и намеревался… – русоволосый злобно оскалился. – Я заколю тебя, как свинью, и отправлю на дно кормить рыб. Начали!
Разбойники – а в том, что это они, Мишель уже не сомневался; к сожалению, он понял, кто такие товарищи забияки Готье, слишком поздно, – расступились, образовав круг, и шпаги дуэлянтов со звоном скрестились. Готье де Мерсье дрался со свирепой ухмылкой на лице; он нападал с таким азартом и напором, словно спешил как можно быстрее вернуться в таверну, за стол, где остывало жаркое. В отличие от него, Мишель орудовал шпагой с потрясающим хладнокровием; отбивая наскоки де Мерсье, он мучительно искал выход из положения.
Де Граммон чувствовал, что его противник владеет фехтовальными приемами похуже, чем он, хотя силы ему не занимать. Но выпускник школы юнг понимал, что после того, как он убьет Готье де Мерсье, ему придется сразиться против всех разбойников, ведь они точно не простят смерти товарища. А это приговор. Вступить в схватку с толпой взрослых мужиков, вооруженных окованными железом дубинками, длинными ножами и палашами, мог только сумасшедший. Значит, нужно искать куда бы улизнуть. Но куда? Ворота разбойники закрыли, окна склада заколочены досками, можно разве что улететь как птица, но крыльев у Мишеля, увы, не было.
Оставалась только одна, весьма слабая надежда: не убить противника, а всего лишь ранить. Такой исход дуэли не должен сильно разозлить разбойников, и они могут его отпустить, естественно, очистив карманы. Но что такое несколько экю по сравнению с жизнью?
Приняв решение, Мишель немедленно привел его в исполнение; долго продолжать схватку опасно: а ну как разбойникам надоест быть просто зрителями? Ведь они лишь в легком подпитии, и им хотелось продолжения банкета, притом как можно быстрее, благо сутенер, заказчик дуэли, отсыпал им от щедрот приличную сумму.
Невысокий Мишель дрался в своей излюбленной низкой стойке, что заставляло его рослого противника нервничать. Единство темпа и защиты, комбинированной с атакой, не позволяло разбойнику расслабиться ни на миг. В итальянской стойке Мишель имел возможность нанести укол в любой момент, чем он и воспользовался.
Атака юноши была молниеносной; казалось, Готье де Мерсье укусила гремучая змея, притом так быстро, что разбойники даже не поняли, почему их товарищ вдруг вскрикнул, уронил шпагу и схватился за предплечье. Мишель нанес укол с таким расчетом, чтобы противник не мог продолжать поединок, но рана была пустяковой.
– Э, да этот юнец достал нашего Готье! – наконец среди всеобщего замешательства прорезался чей-то голос.
– Дьявол! Цс-с… – зашипел Готье де Мерсье от боли, зажимая рану; из-под пальцев струйкой побежала кровь. – Перевяжите кто-нибудь!
Но разбойники пренебрежительно отмахнулись от его просьбы – эка беда, всего лишь царапина, сам справишься. Они мигом окружили Мишеля де Граммона, и юноша понял, что большой драки, исход которой предугадать несложно, ему не избежать.
– Нападайте, псы! – крикнул он с яростной решимостью. – Вы только так и можете сражаться – сворой! Ну, кто первый хочет попасть в ад?
Первым вызвался на бой коренастый нормандец с палашом старого образца – тяжелой валлонской шпагой, похожей на меч. По-бычьи нагнув голову, он ринулся на Мишеля с намерением запугать юношу и задавить его своей массой. Но на этот раз Мишель и не думал устраивать игрища: быстрый отскок, выход на позицию, и нормандец, получив рану в плечо, завалился на кучу мусора. Юноша мог убить его, но все-таки придержал руку и нанес не очень тяжелую рану. Он надеялся, что разбойники оценят этот жест доброй воли, и оставят его в покое.
Но они лишь обозлились еще больше. Теперь они поняли, что юноша отменно владеет шпагой, поэтому не бросились сразу, скопом, а ощетинились всем своим оружием, образовав вокруг него железный частокол. Но если разбойники надеялись его запугать, то они здорово ошиблись. Эйфория смертельной схватки всецело захватила Мишеля де Граммона, и теперь он готов был сразиться хоть с целым полком. Его шпага описала смертоносный сверкающий круг, и разбойники в страхе отскочили.
– Ну, что же вы медлите? – насмешливо спросил юноша. – Вы, конечно, можете меня убить, но я захвачу с собой на тот свет несколько человек. Поэтому предлагаю мировую.
Разбойники призадумались: им и впрямь не улыбалась перспектива, нарисованная юнцом. Тем более что драться он умел хорошо, а взять с него было нечего.
– Не слушайте этого хлыща! – раздался визгливый голос, и в круге появился сутенер. – Выполните наш уговор, убейте его! Я заплатил вам!